Пасьянс на красной масти - текст книги

М.Г., побудившему меня к написанию этой книги, посвящается

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

— Ты хочешь сказать, что никто не будет отвечать за эту гадость?! — кричал Храповицкий, яростно сверкая в мою сторону своими черными глазами. — Что можно вот так, запросто, вылить на меня ведро помоев и остаться безнаказанным?!

Орал он на меня уже минут семь. И судя по тому, что обвинения в мой адрес неприметно перетекли в живописание всех перенесенных им от меня страданий, конца пока еще не предвиделось. Когда он злился, его жесткое лицо с крупным ястребиным носом казалось хищным.

То, что Храповицкий являлся мучеником, делалось ясно после первого же взгляда на него: коричневый кожаный костюм от Гуччи, огненно-красная шелковая рубашка, золотые часы за сто двадцать тысяч долларов и кольцо с бриллиантом в шесть карат. Кстати, если вы не знали, то все настоящие мученики выглядят именно так.

Виктор, развалившись, сидел поодаль и наслаждался зрелищем моего незаслуженного унижения. Его изрытое оспинами лицо сияло и лоснилось от удовольствия. Он напомнил бы мне кота, если бы я хуже относился к кошкам. Злосчастную листовку, ставшую причиной скандала, притащил, разумеется, он.

Стояла солнечная середина апреля, любимое время провинциалов, когда уличная грязь уже подсохла, но город еще не накрыло летней жарой и пылью. Еще четверть часа назад ничто не предвещало взрыва. Мы мирно сидели втроем — Храповицкий, Вася и я. В кабинете Храповицкого, где стеклянно-стальной авангард праздновал свою победу над человеческим разумом.

Вася делился своими впечатлениями от пребывания в Париже, откуда он только что вернулся, привезя ворох светлых костюмов из новых летних коллекций. Он как раз дошел до того волнующего момента, когда он, Вася, в два часа ночи, будучи совершенно пьяным, оставил жену в номере «Ритца» и, под предлогом отправки нам с Храповицким срочного факса, поперся в розовом халате и таких же шлепанцах на Вандомскую площадь. Узнать у таксистов, кому тут, в Париже, надо дать денег, чтобы снять телок из «Мулен Руж».

Кому в Париже нужно дать денег за телок из «Мулен Руж», мы так и не узнали. Потому что в эту минуту появился Виктор. Расхлябанно-скучающий, в обвислом джемпере, как вечный укор пламенно-праздничному Храповицкому и франтоватому Васе. Зато с листовкой. Торжествуя, он положил ее на стол Храповицкому. Тот пробежал глазами заголовок. И понеслось!

Я внимал убийственной характеристике моих нравственных качеств, содрогался и размышлял сразу в двух направлениях. Рискнут ли принять человека с таким набором пороков, например, в тюрьму? И что удобнее: тюремные нары или храповицкие пластиковые красные кресла?

Но конец имеет даже перечень моих злодеяний. Судя по тому, что голос шефа постепенно утрачивал первоначальную страстность, буря стихала. К вящему огорчению Виктора, который, видимо, в глубине души надеялся, что вся сцена закончится моим зверским убийством. Как минимум. Может быть, он даже готовился, подобно Ахиллесу, кататься на своем желтом «Порше» вокруг нашего административного здания. Волоча мой печальный труп, привязанный за ноги к заднему бамперу. В назидание другим директорам нашей компании.

— А в чем, собственно, дело? — очнулся беспечный Вася. Скандал его напрямую не касался, и все время, пока Храповицкий жег меня глаголом, Вася был занят углубленным изучением золотой дюпоновской ручки с камнями, которую он приобрел в Париже.

— Ты сам прочти! — отрубил Храповицкий, поднимая газету, которую перед этим неосмотрительно швырнул на пол.

Вася раскрыл газету, поправил очки в тонкой золотой оправе и прочел вслух с выражением:

— Храповицкого я посажу в клетку и выставлю в центре города, как разбойника с большой дороги!

Храповицкий вновь взревел. Вася выронил газету и испуганно захлопал глазами.

— Это как же так?! — ужаснулся он. — За что?! Кто это придумал!

— Это боевой листок нового кандидата в мэры Нижне-Уральска Романа Бомбилина, — пояснил я с деланной бодростью. — С его программным заявлением. По-моему, довольно доходчиво.

Мне и впрямь так казалось. Возможно потому, что Бомбилин ничего не говорил обо мне. Проблема Храповицкого заключалась в том, что при появлении любой нелестной для него газетной публикации у него отказывало чувство юмора. У него вообще была аллергия на критику.

— Какой Бомбилин?! При чем тут Нижне-Уральск? — продолжал кудахтать Вася, округляя глаза. — Они что там, с ума посходили в этой дыре?

— Это не они сошли с ума, — рявкнул Храповицкий, опять впиваясь в меня злобным взглядом. — Это я сошел с ума! Когда давал деньги на избирательную кампанию этого придурка. И за это он посадит меня в клетку!

—Зачем же мы даем ему деньги? — возмутился Вася.

—Потому что так посоветовал наш великий специалист по политическим махинациям, — негромко и ядовито вставил Виктор, кивая в мою сторону. — Кто еще мог откопать такого идиота!

Кстати, если уж речь зашла об идиотах, то ни Виктора, ни Васю я не откапывал. Это сделал за меня Храповицкий, в чем я его, между прочим, не упрекал. Я входил в его положение.

Конечно, пресс-секретарь Храповицкого все равно доложил бы ему о вчерашнем выступлении нашего кандидата. Но случилось бы это позже. В мое отсутствие. И низость Виктора в моих глазах не оправдывалась его застарелой неприязнью ко мне. Скорее я был склонен считать это отягчающим обстоятельством.

— Ничего не понимаю! — признался Вася, в отчаянии разводя руками. — Стоило мне уехать на две недели, как вы черт знает что натворили!

Со стороны Васи это было дерзкое заявление. Честно говоря, местопребывание Васи никак не влияло на положение наших дел. Во-первых, потому что он с принципиальной убежденностью не появлялся на работе трезвым. А во-вторых, потому что политика и бизнес не входили в сферу его насущных интересов, сосредоточенных по преимуществу вокруг дорогих машин, недорогих женщин и недвижимости за границей.

Я решил, что мой черед пришел. И, не торопясь, приступил к отмщению.

— Видишь ли, Вася, — нарочно не глядя в сторону Виктора, заговорил я в утомленной манере учителя, объясняющего что-то нерадивому ученику. — Примерно с полгода назад мы осуществили исключительно удачную сделку. А именно, приобрели акции азотного комбината.

— Что-то припоминаю, — кивнул Вася, не сводя с меня встревоженного взгляда своих карих глаз.

— Этот выдающийся бизнес-проект имел лишь один существенный изъян. — Я сделал паузу, подождал, пока лицо Виктора начало краснеть и оспины проступили на нем сильнее. — Нам досталось только тридцать два процента, что, хоть убей, меньше контрольного пакета. Ровно на восемнадцать процентов плюс одна акция. Наверное, мы рассчитывали на то, что, полежав в наших сейфах, акции начнут размножаться. Как кролики. Но они почему-то не размножились.

Виктор сделался багровым. Он убрал ноги с кресла напротив, нервно схватил со стола какой-то документ и уставился в него так, как будто это была подробная инструкция по разведению кроликов и превращению их в акции.

— Да, — огорченно подтвердил я, упорно не замечая его реакции. — Жаль, конечно. Но больше их не стало. Еще шестнадцать процентов находятся у людей, готовых нам их продать, но это не меняет картины. Двадцать пять процентов оказались у Хасанова.

— Какого Хасанова? — наморщился Вася. — Это того, который в Нижне-Уральске полгорода скупил?

— Неприятный парень, — вставил Храповицкий. — Просит за свои бумаги больше, чем стоит весь комбинат. Вряд ли мы с ним договоримся.

— А остальными акциями владеет мэрия Нижне-Уральска, — вернулся я к прерванной теме. — И мэрия вообще не желает вести переговоры. Поскольку не получала соответствующих указаний от директора автомобильного завода. А без его приказа в тамошней мэрии, как известно, даже мухи не летают. Таким образом, вложив полгода назад больше двух с половиной миллионов долларов, мы не получили взамен ничего. Ни копейки. И о том, что творится на комбинате, мы знаем лишь из отчетов его руководства, которые поступают к нам не очень регулярно.

— Черт! — не удержался Вася, хлопнув ладонью по столу так, что хрустальная пепельница подпрыгнула и звякнула о стеклянную столешницу. — Какой же дурак все это придумал?!

Ударная сила Васи заключалась в том, что он никогда не понимал до конца своей роли в подготовленных мною актах возмездия Виктору.

В лице у Виктора что-то дернулось. Он бросил документ на стол и в ярости уставился на безвинного Васю.

— Это я придумал! — прошипел он. — Я! И это был отличный проект, что бы тут ни нес наш доморощенный гений. Никто же не знал, что так получится с акциями!

— Но получилось-то глупо! — не сдавался Вася. — Я не хотел тебя обижать, Виктор, — добавил он ворчливо и поправил новый галстук в узорах. — Но надо же искать выход из положения!

Виктор не хотел искать выход из положения. Он хотел терзать мой труп. Я посмотрел на него с состраданием, но все-таки решил его добить.

— Именно поэтому, — неторопливо продолжил я, — и предложил принять небольшое участие в начавшихся в Нижне-Уральске выборах мэра.

— Постой, постой, — нахмурился Вася. — Я как-то пропустил этот момент. То есть там идут выборы, и мы надеемся их выиграть, так?

— Не совсем, — ответил я. — Выиграть выборы в Нижне-Уральске мы не можем, для этого мы там недостаточно сильны. Мы пытаемся повлиять на их исход. На сегодняшний день там два основных кандидата: действующий мэр Силкин и его заклятый враг Рукавишников. Силкину помогает автозавод, на котором работает половина нижнеуральских аборигенов. Рукавишников — депутат губернской думы…

— Рукавишникова, между прочим, поддерживает наш друг губернатор! — Виктор попытался взять реванш, упрекая меня в измене корпоративным интересам.

Это было правдой. Администрация завода упорно не пускала губернатора грабить подчиненное ей предприятие. Не потому, что отличалась повышенной честностью, а потому, что успешно делала это и без него. В отместку губернатор им всячески вредил.

— Боюсь, Виктор, ты единственный человек, кто интересуется тем, кому в Нижне-Уральске отдает свои предпочтения губернатор, — парировал я. — Завод платит в областной бюджет треть всех денег губернии. И объяснять местным жителям, что губернатор важнее директора завода, — все равно что предлагать посадить в клетку тебя вместо Храповицкого. Любопытно, конечно, но не серьезно. Губернатор там может поддерживать пьяных на улицах. А в их политике все решает автозавод. Кстати, финансирует Рукавишникова тоже не губернатор. А как раз Хасанов. С которым мы пока еще не нашли общий язык.

— И ты изобрел план? — догадался Вася.

— И я изобрел план, — скромно подтвердил я.

— Хорош план! — фыркнул Виктор. Он взмахнул сигаретой, уронил пепел себе на грудь и принялся его отряхивать. — Дать наши бабки какой-то дворняге! Которая на нас же за это и лает!

— Почти так, — кивнул я. — Пусть лает на всех, кто во власти: олигархов, политиков, бизнесменов, бандитов. Понимаешь, Вася. — Я по-прежнему обращался исключительно к Васе, хотя видел, что Храповицкий тоже внимательно слушает, разглаживая свои кустистые брови. — И Рукавишников, и Силкин — чиновники, которых народ терпеть не может и голосует за них от безысходности. Они неотличимы. Когда видишь их портреты, думаешь, что они живут с одной и той же секретаршей. А обывателю хотелось бы чего-то нового. Огненного. И я нашел пламенного трибуна.

— Люмпена! — презрительно бросил Виктор. — Безработного алкоголика!

— Бывшего алкоголика, — поправил я. — Он лечился. А безработным он стал, после того как администрация завода его уволила. Формально — за прогулы. На самом деле за агитацию против заводской верхушки, которую он обвинял в воровстве и коррупции. Чем снискал себе народную славу. И сумел создать на заводе общественную организацию, вроде добровольных профсоюзов, куда, кстати, входит несколько сотен человек. Организация называется «Трудовое единство» и издает свой боевой листок, который ты только что читал.

По Васиному лицу я видел, что он не вдохновлен нарисованным мною портретом.

— А зачем нам такой мэр? — подозрительно спросил Вася. — Мы же не трудовое единство. Да и не выиграет он сроду.

— Да нам не надо, чтобы он побеждал! — вновь терпеливо принялся разъяснять я. — Нам нужно, чтобы он набрал процентов десять голосов. И стал третьим. Повторяю по буквам. Третьим. В этих выборах кроме Силкина и Рукавишникова все равно участвует еще дюжина кандидатов, каждый из которых откусит по два-три процента. Это означает, что никому из главных соперников не удастся получить половину всех голосов. А по уставу Нижне-Уральска, если никто из кандидатов не набирает пятьдесят процентов плюс один голос, объявляется второй тур. Куда выходят двое победителей. И если нам повезет и мои расчеты окажутся верными, то мы сможем обменять во втором туре нашего Бомбилина, или, точнее, поддержку его избирателей, на интересующие нас акции. При этом нам абсолютно безразлично, с кем из двух торговаться: с Силкиным или Рукавишниковым.

— А что, — встрепенулся Вася. — Звучит неплохо! Его глаза загорелись надеждой на возврат потерянных денег. Виктор окончательно скис и принялся что-то чертить на лежащей перед ним бумаге.

— Авантюра, конечно, чистой воды, — поморщился Храповицкий.

— Рискованно, согласен. Но еще не поздно отказаться, — заметил я лицемерно. Я понимал, что ничего лучшего никто из них все равно не придумает.

— Сколько у твоего кретина сейчас? — спросил Храповицкий, подаваясь вперед в кресле.

— Шесть процентов уже готовы голосовать за него, — ответил я. Что было небольшим преувеличением. Бомбилин пока едва набирал четыре. Но я в него верил.

— А у Силкина с Рукавишниковым? — ревниво осведомился Вася. Он покосился на шелковый платок в нагрудном кармане пиджака и щипнул его, придавая большую пышность.

— У Силкина двадцать пять. А у Рукавишникова — около двадцати. Довольно много народу еще не определилось.

— А в какую сумму в целом обойдется нам этот подпольщик? — забеспокоился Вася.

— Думаю, тысяч в триста долларов, не больше, — ответил я небрежно.

— А ты уже сообщил ему, как мы собираемся распорядиться его голосами во втором туре? — спросил практичный Храповицкий. Он не любил неясности.

— Зачем раньше времени подрезать ему крылья? Он только-только начал разогреваться. Необходимо, чтобы он верил в свою победу.

— А если он откажется поддержать того, кого нужно нам? — полюбопытствовал Виктор. Он не верил в успех и не скрывал этого.

— Тогда к нашим убыткам в два с чем-то миллиона нам придется добавить еще триста тысяч долларов, — пожал я плечами. — Иными словами, увеличить их на десять-двенадцать процентов.

— «Ламборджини» можно купить на триста тысяч! — сварливо произнес Вася, бросая взгляд на принесенный им цветной каталог спортивных автомобилей.

— Интересно, каким образом вы бы ездили втроем в двухместной машине? — поинтересовался я. — По очереди? Или вместе, как трехглавый змей?

— Ну ладно, хватит резвиться, — оборвал Храповицкий, которого перспектива езды на автомобиле вместе с пьяным Васей и надутым Виктором обрадовала не больше, чем угроза пребывания в клетке. — Я уже одобрил твой замысел. Выбирать-то, собственно, не приходится. Только учти. Если у тебя что-то не получится, то отвечать будешь своей зарплатой.

— Я, между прочим, не гарантировал успеха, — попробовал возразить я.

— А теперь гарантируешь! — прервал Храповицкий. — И в любом случае передай этому болвану, — он грозно повысил голос, — что если он еще раз упомянет меня публично, то я лично откручу ему голову.

— Он не заметит потери, — утешил я.

— Любишь ты отморозков, — саркастически заметил Виктор.

— Да, — признался я со вздохом. — Ничего не могу с собой поделать. Потому с вами и работаю.

 

 

2

Когда я утверждал, что затеял интригу с Бомбилиным лишь для того, чтобы исправить промах Виктора, допущенный при покупке акций, я, конечно же, лукавил. Сам по себе азотный комбинат мне нужен был не больше, чем Васины каталоги. Я даже не знал местонахождения этой конторы. Рисковать своей зарплатой и своим положением в фирме из-за какой-то разваливающейся собачьей конуры, разумеется, не стоило.

Но я не мог упустить возможность неожиданным ударом переломить рассчитанный ход выборов в чужом и неприступном городе. Идея выставить против финансовых гигантов политического хулигана была дерзкой и, на первый взгляд, совершенно безумной. Я загорелся.

Работа у Храповицкого подчас тяготила меня своим однообразием. Погоня за наживой, подобно эпидемии охватившая страну в первые годы новой русской революции, так и не стала смыслом моей жизни. В этом отношении я сознавал свою ущербность. Кроме того, тратить деньги мне всегда нравилось больше, чем их зарабатывать. И время от времени я испытывал необоримую потребность ввязаться в то или иное рискованное предприятие, даже если оно не сулило мне выгоды. Просто из любви к искусству.

С тех пор как я взялся за Бомбилина, мне приходилось бывать в Нижне-Уральске довольно часто, и, право, я не мог сказать, от чего меня мутило больше: от тоскливых индустриальных пейзажей, с облезлыми однообразными девятиэтажками и чахлыми загибающимися деревцами, или от бесхитростных нравов местных жителей, считавших спортивные штаны и кроссовки самой подходящей одеждой для вечера в ресторане, а выражение «слышь, ты!» наиболее уместным началом деловых переговоров.

Эта разбойничья автономия возникла на карте нашей многострадальной губернии лет пятьдесят назад. Кто-то в Москве, в правительстве, озаботился развитием автомобильной индустрии. И поскольку таковая в стране развивалась вяло, по причине своего отсутствия, то решено было срочно основать завод-гигант, способный обеспечить всю Россию отечественными машинами. Почему-то в душных и унылых уральских степях, где от безделья вымирали даже суслики.

Руководить возведением промышленного монстра согласились иностранцы. Стройку тут же объявили ударной. Добровольцам предлагались повышенная зарплата и даровое жилье. И со всей России сюда хлынул шалый кочевой народ.

Завод рос стремительно, и вскоре подавляющее число российских автомобилистов ездило на скверных, но дешевых машинах, им произведенных. Еще быстрее разрастался город, и население Нижне-Уральска уже приближалось к миллиону.

Сколько я себя помню, согласно официальным отчетам, автогигант каждый год терпел убытки, что отнюдь не мешало богатеть населению. Нижне-Уральск занимал одно из первых мест по стране сразу по двум показателям: уровню доходов и преступности. Флагман отечественной индустрии разворовывали еще в советские времена, грузовиками вывозили запчасти и продавали налево.

С наступлением демократии грабеж стал безудержным. Сегодня на одного коммерсанта здесь приходилось по пять бандитов.

Последние несколько лет криминальной жизнью города управлял известный уголовный авторитет Ильич, взявший под свой неусыпный контроль отгрузку заводской продукции. То есть, оплатив партию автомобилей, вы не могли получить и одного колеса, не рассчитавшись с людьми Ильича за то, что вам позволяли вступить во владение вашей собственностью.

В Нижне-Уральске он был вторым по значимости человеком, после директора автомобильного завода. А может быть, и первым, если учесть, что за выгон директорских машин Ильичу тоже платили. Мэр, кстати, не был здесь даже третьим, поскольку ни директор завода, ни Ильич его в свою компанию не приглашали.

Так продолжалось несколько лет. Однако с полгода назад один из ближайших сподвижников Ильича, по прозвищу Ваня Ломовой, решил, что его огромный вклад в общее дело не оценен по достоинству. В течение долгого времени Ломовой кропотливо загонял под ильичевскую крышу местных барыг и безжалостно отстреливал недовольных. В конце концов, он потребовал себе равной с Ильичом доли. Вспыхнула ссора, и Ваня восстал. За ним ушла часть банд и толпа прикрученных им коммерсантов.

И Нижне-Уральск вздрогнул от новых бандитских войн. Всю зиму здесь убивали в среднем по три человека в неделю, не считая коммерсантов. К весне ситуация обострилась, и в войне наметился перелом. Ильич не сумел уничтожить Ломового сразу и теперь нес тяжелые потери. Несколько бесхозных бригад примкнули к Ломовому, который обещал им справедливый раздел завода и демократию на «стрелках», где раньше слово Ильича было законом.

Перехватив инициативу, Ломовой перешел в наступление. Он сумел купить верхушку местной милиции, в целом лояльно относившейся к тому, что бандиты выполняют ее работу, истребляя друг друга. Ваню исключили из списка особо опасных преступников, находящихся в розыске, что позволяло ему открыто появляться в городе и лично давить на бандитское сознание. Ильич же под угрозой убийства или тюрьмы вынужден был проявлять осторожность и постоянно прятаться. За обоими главарями шла беспрерывная смертельная охота.

На фоне уличных взрывов, беспорядочной стрельбы и завывания милицейских сирен в Нижне-Уральске месяц назад начались выборы главы города. Могущественная администрация автомобильного завода была на стороне действующего мэра Анатолия Силкина, доказавшего в прежний срок свою покорность. Ильич, не успевший обзавестить собственным кандидатом, в политический процесс не вмешивался.

Зато Ломовой участвовал в нем активно, причем на пару с Хасановым, который владел интересующими нас акциями. Хасанов был главным финансовым источником враждебных Ильичу банд. Через его фирмы осуществлялась торговля автомобилями, которые отгружали с завода бригады Ломового.

Хасанов и Ломовой готовились к захвату города и поставили на Рукавишникова, который был депутатом губернской думы от Нижне-Уральска. Видеть Рукавишникова мэром хотел и губернатор. Его бесила независимость заводской администрации. Но поскольку вмешаться открыто он не мог, как бы ему ни хотелось, да и помогать своим ставленникам он привык чужими руками, то он обратился с соответствующей просьбой к Храповицкому.

Пренебречь указанием губернатора было бы не корректно, но бороться за чьи-то интересы без всякой для себя выгоды мы не собирались. И Храповицкий, в свою очередь, поручил мне встретиться с Хасановым и провести с ним вежливые, но ни к чему не обязывающие переговоры.

Поэтому свои сегодняшние встречи мне предстояло начать с Хасанова, о чем я заранее и договорился с ним по телефону.

3

Главный офис Хасанова располагался на окраине, на стадионе, который он по бросовой цене купил у города, пообещав вкладывать деньги в развитие массового спорта. Не знаю, где после этого развивался спорт и занимались ли им нижнеуральские массы. Но на стадионе отныне проводилось лишь одно состязание — в розничной торговле.

Большая часть административных помещений сдавалась теперь Хасановым в аренду под коммерческие ларьки, продававшие все подряд: от сигарет и поддельного коньяка до пестрого копеечного тряпья с фальшивыми этикетками известных дизайнеровских фирм. Стадион превратился в дешевый рынок, и, несмотря на его отдаленность от центра, здесь всегда крутилось довольно много народу.

Стоянки для машин перед стадионом не было, и автомобили у входа бросали как попало. Тут же валялись груды мусора: раздавленные помидоры, кожура от бананов, пустые бутылки и мятые бумажные пакеты, плавающие в зловонных лужах. Оборванные и чумазые цыганята попрошайничали поблизости, приставая к прохожим.

Сам Хасанов, брезгуя своим доходным детищем, занимал два этажа в дальнем крыле с отдельным входом.

Запущенные грязные коридоры и обшарпанная лестница явно нуждались в ремонте. Зато, попадая на второй этаж в приемную Хасанова, вы сразу получали представление о размахе хозяина. Приемная была огромной, с паркетным полом, широкими кожаными диванами темно-коричневого цвета глубокими креслами и двумя низкими столами. На столах небрежно лежали цветные журналы, невзначай раскрытые на статьях, повествующих о разнообразной деятельности Хасанова на поприще бизнеса и благотворительности, обильно сдобренные его фотографиями. На большинстве фотографий он был с телефоном. Этот ракурс наши лишенные фантазии фотографы обычно выбирают, когда хотят придать объекту важности.

Жеманная секретарша, с лопавшейся на пышной груди блузкой, сидела за полукруглым столом, заставленным всевозможной компьютерной техникой. Она осведомилась о моей фамилии и должности. Однако, записав и то и другое в блокнот, с места не сдвинулась, как будто интерес к моей персоне диктовался ее природным любопытством, а не необходимостью докладывать о моем прибытии начальнику.

Кроме меня в приемной уже терпеливо дожидалось несколько человек, судя по озабоченным лицам и папкам в руках, коммерсанты или подчиненные.

Расположившись на диване, я обратил внимание на сдвинутые в угол коробки, перевязанные праздничными ленточками, сваленные в груду картины в рамах и несколько корзин с цветами. Видимо, Хасанов сегодня принимал подарки по случаю какого-то торжества.

Телефон на столе секретарши зазвонил, она сняла трубку, два раза пропела «да, конечно, Федор Завидович», после чего небрежно кивнула мне на дверь, оставив коммерсантов томиться дальше. Они посмотрели на меня с завистью и уважением.

Я вошел в просторный и мрачноватый хасановский кабинет, с черной кожаной мебелью и черными шкафами, стены которого были обшиты деревянными лакированными панелями темного цвета. Особый колорит кабинету придавал стоявший на видном месте расписной кальян и висевшие на окнах занавески с пестрым азиатским орнаментом. Всю центральную часть кабинета занимал длинный стол для совещаний, сейчас нарядно уставленный открытыми бутылками, закусками и конфетами.

Хасанов поднялся из-за своего стола и, раскрыв объятия, с улыбкой засеменил мне навстречу. Он был маленький, юркий, черноволосый, с высоким лбом и живыми умными глазами, блестевшими под массивными очками в золотой оправе. Ни в его внешности, ни в стиле его кабинета не было ничего запоминающегося, если не считать кальяна и нелепых занавесок. Для его масштаба такая невыразительность выглядела странной. Обычно люди, добившиеся успеха, несут отпечаток несхожести с толпой.

— Дорогой друг, — затянул он характерным высоким татарским речитативом. — Как здоровье? Как здоровье Храповицкого?

Я видел его второй раз в жизни, и не был ему дорогим другом. Как, впрочем, и он мне. И, полагаю, меньше, чем здоровье Храповицкого, его интересовало разве что мое здоровье. Просто мы с Храповицким принадлежали к структуре, которая качала нефть, превращая ее в деньги. А он, как и все остальные, хотел качать их из нас.

— Выпьем за приезд? — продолжал он, обнимая меня за плечи и подводя к накрытому столу. Мне показалось, он уже был навеселе.

Фигура его имела нечто женоподобное. Плечи были узкими и покатыми, а бедра — слишком широкими, что подчеркивалось свободными брюками, зауженными книзу. Здороваясь, он энергично встряхивал руку, но ладонь у него была мягкой и влажной. Часы, как и все остальное в нем, были в тусклом новорусском стандарте: скучный «Патек Филипп» на золотом браслете.

Я поблагодарил, отказался от спиртного и попросил кофе.

Он вернулся на свое место, заглянул в небольшую камеру наблюдения, позволявшую видеть все, что происходит в приемной, и поднял трубку телефона.

— Эльвира, — недовольно начал выговаривать он секретарше. — Я же полчаса назад сказал тебе, чтобы ты выпроводила этих торгашей. Я их не приму сегодня. Я и так опаздываю. Пусть оставят подарок у тебя. Я потом посмотрю. Да, и принеси нам кофе.

Не дожидаясь ответа, он швырнул трубку на место. Очевидно, он чувствовал себя уверенней, лично регулируя поток посетителей.

— У тебя какое-то событие? — спросил я, кивая на бутылки.

— Да так, — с наигранной небрежностью отмахнулся он. — Небольшой юбилей. Мне сегодня сорок лет.

— Вот это да! — поразился я. — А я без подарка! Как же мы пропустили!

— Не знаю, — подхватил он, принимая обиженное выражение. — Я, между прочим, посылал приглашения.

И тебе, и Храповицкому. Еще неделю назад, — уточнил он на всякий случай.

Я бы, пожалуй, охотно поверил в плохую работу нашей почты, но последняя фраза была явно произнесена для убедительности. Он говорил неправду. Никаких приглашений он нам не посылал, иначе в телефонном разговоре со мной эта тема бы как-то всплыла. Спорить я, конечно же, не стал.

— Ну, извини, — сказал я виновато. — С нас причитается.

— Деньгами отдайте, — быстро отреагировал он и засмеялся, показывая, что шутит.

Секретарша принесла кофе, и у него зазвонил мобильный телефон.

— Слушаю, — отрывисто и резко бросил он. — А можно ускорить этот процесс? Я не собираюсь ждать до бесконечности. Хорошо. Я даю вам еще два дня, а потом потребую возвращения всей суммы со штрафными санкциями. — И не прощаясь, отключился. Его мобильник, как и следовало ожидать, был последней модели, возможно, чей-то подарок. Он полюбовался им и бережно положил на стол.

— Обнаглели москвичи! — хмыкнул он, обращаясь ко мне.

— Поставки срывают? — из вежливости поинтересовался я.

— Да заказал себе из столицы охранников, — пожаловался он. — Восемь человек. — В его голосе мне послышалась хвастливость. — Деньги уже сумасшедшие заплатил, а агентство никак не может подобрать то, что мне нужно. У меня, правда, и требования высокие. Хочу взять офицеров ГРУ с опытом работы.

— Из-за войны с Ильичом? — Я попытался сбить высоту его запросов намеком на вынужденные обстоятельства.

— Да какой там Ильич! — поморщился он, словно говорил о надоедливом насекомом. — Кто он сейчас такой?! Я и знать его не знаю! Политика меня доконала!

Я понял, что он приближается к главной теме нашего разговора.

— Да, дорогая игрушка, — заметил я осторожно.

— Уже три с лишним миллиона вложил, — сообщил он сварливо. — И собираюсь потратить еще полтора. Меня интересует только победа.

Помощь на выборах от нас ожидалась материальная. И он заблаговременно повышал ставки. И все же лгать он мог бы и попристойнее. У него не было пяти свободных миллионов. Это было видно по всему. Я не поручился бы и за два.

— Как выросли цены, — сочувственно покачал я головой. — Мы-то там у себя в Уральске такие деньги и в глаза не видели. Собирались по простоте душевной предложить тебе миллион за твои акции.

Если уж мы заговорили о миллионах, мне хотелось бы знать, что нам обещают взамен.

— Акции? — рассеянно переспросил он. Он снял очки, протер их платком и близоруко поморгал. — Ах, ты про этот азотный комбинат? — Его интонация, вероятно, должна была показать, что таких предприятий у него несколько. Он опять надел очки. — Для меня сейчас эта сделка не имеет смысла. Когда мы выиграем выборы, я заберу в доверительное управление акции мэрии, причем бесплатно. И у меня будет контрольный пакет. Тогда уже я буду решать, управлять там самому или продавать всю эту шарагу целиком, по цене бизнеса.

— Разумно, — согласился я. — Но если ты проиграешь, то акции мэрии достанутся кому-то еще. И твои тогда будут стоить три рубля в базарный день. При условии, что ты еще что-то предложишь на сдачу.

Пожалуй, по первым минутам нашей встречи нельзя было определить, пытаемся ли мы прийти к соглашению или наскакиваем друг на друга, как бойцовские петухи. Я не люблю такой стиль общения. И тупо, и грубо, как отзывался один мой знакомый уличный художник о работах Сальвадора Дали.

— Я не проиграю! — уверенно заявил Хасанов, вздернув подбородок. — Я веду переговоры с автомобильным заводом. Кое-кто в администрации уже готов помогать нам. Я там, как-никак, основной дилер! Стоит им отвернуться от Силкина, и ему придет конец.

Я промолчал. Это было столь же несомненно, как левостороннее движение в Нижне-Уральске, после переноса сюда столицы Великобритании. Дело было за малым.

— А потом, не забывай про Ломового! — Он понизил голос и многозначительно поднял палец. Татарские глаза азартно блеснули, как будто он зашел с козырной карты.

Это было уж совсем топорно. Даже не Дали. В лучшем случае, Репин. Политика нашей фирмы заключалась в том, что мы избегали контактов с бандитами. Во всяком случае, открытых.

— Вы с Ломовым собираетесь убить действующего мэра? — спросил я с невинным любопытством.

Он понял, что хватил через край.

— Ну при чем тут убийство! — возмущенно воскликнул он. — Я такими делами не занимаюсь! Просто Силкин — трус. И зная, что Ломовой против него, он впадает в истерику. И совершает ошибки.

— То есть вы его запугиваете? — не отставал я. Порой я бываю настойчив не только с женщинами.

 

 

— Ну что ты заладил одно и то же! — посетовал он. — Я же совсем о другом толкую! Вопрос в том, на каких условиях вы собираетесь со мной работать? Верите вы мне или нет?

Лично я не собирался с ним работать вообще. И не думаю, что ему поверил бы даже Вася. Даже в ту минуту, когда Вася выходил из отеля пьяный и в шлепанцах.

— Я что-то не совсем понимаю, — признался я.

— После того как Рукавишников станет мэром, я получу совсем иной простор, — с нажимом объяснил Хасанов. — У меня будет весь Нижне-Уральск. И тогда забирайте ваш азотный комбинат и что хотите в придачу. Но сейчас, сейчас! — он подчеркнул это слово, — в связи с огромными расходами я испытываю необходимость в надежном партнере. К Храповицкому я отношусь с большим уважением. — Он слегка наклонил чернявую голову с зализанным пробором, признавая в моем шефе равного себе. — Он серьезный бизнесмен. Его поддерживает губернатор. Короче, в каком-то смысле вам повезло. У вас появилась редкая возможность разделить со мной часть моих рисков и уже через несколько месяцев вернуть в десятки раз больше.

— То есть ты предлагаешь нам вложить деньги не в проект, а непосредственно в тебя? — уточнил я, пытаясь понять, слишком ли он много выпил, или положение его настолько тяжелое, что ему уже не приходится выбирать.

— Ну конечно! — обрадовался он моей догадливости. — Вы сейчас даете деньги на выборы. Я беру на себя гарантии того, что все поставленные вами условия будут выполнены. В конце концов, я готов назначить вашего человека в мэрию на любую ответственную должность. Хочешь, иди сам. Первым заместителем? Ну как?

Он зачем-то поменял местами стоявшие перед ним на столе подставку для карандашей и статуэтку в виде лошади, как будто собирался показать мне фокус.

— После твоей победы? — опять уточнил я.

— Ну да, после победы, — ответил он с некоторым раздражением. И отодвинул лошадь подальше. — Или ты в ней сомневаешься?

— Нет, нисколько, — ответил я с преувеличенной вежливостью, которой всегда придерживаюсь в разговоре с пьяными, сумасшедшими и политиками. — И о какой сумме идет речь?

— Два с половиной миллиона, — откликнулся он с готовностью. — Я прошу всего лишь половину того, что вкладываю сам. Под мое слово. А оно, согласись, дорогого стоит!

Я был согласен. Под такие гарантии он мог бы просить и десять. Вопрос лишь в том, кто бы ему их дал.

Он опять заглянул в камеру, и его лицо напряглось. На нем отразилось даже нечто вроде испуга.

4

Дверь распахнулась, и в кабинет стремительно влетела высокая, очень красивая женщина лет двадцати шести, с длинными светлыми волосами. Я сразу невольно встал. Хасанов, наоборот, инстинктивно вжался в кресло.

— Надеюсь, я не помешала? — спросила она Хасанова тоном, который не допускал никакого сомнения в том, что она может кому-то помешать. — Собственно, я на секунду. — На ходу она порылась в сумочке, достала сигареты, потом оглянулась, ища, куда бы сесть. — Бог мой, когда ты, наконец, уберешь отсюда это убожество! — Она брезгливо кивнула на занавески. — Я была в городе и хотела узнать, ты заедешь за мной перед банкетом или мне добираться в ресторан самой?

Она говорила властно и отрывисто. У нее были огромные серо-зеленые глаза, прямой нос, капризный рот и тонко очерченные скулы. В мрачном, унылом кабинете она смотрелась ослепительно и вызывающе.

За все годы своей деловой карьеры я не помню, чтобы чья-то жена или любовница врывалась в офис мужа без предупреждения. Рабочий кабинет всегда был мужским святилищем, куда женщин не допускали. Исключением являлись лишь те случаи, когда спутниц жизни вызывали, чтобы сообщить им об уменьшении их содержания.

Костюм цвета хаки с погончиками на плечах и серебряными пуговицами придавал ее тонкой фигуре воинственную решительность. Узкие брюки были заправлены в высокие сапоги. Она была похожа на наездницу. Или на дрессировщицу. В любом случае, ей не хватало хлыста. Впрочем, резкость ее манер отчасти его заменяла.

— Ты могла бы и позвонить, — буркнул он, ежась, как от сквозняка. — И не кури, пожалуйста, в моем кабинете. Сколько можно повторять, я не выношу табачного дыма!

— Могла бы, — усмехнулась она, усаживаясь на диване и закидывая ногу на ногу. — Если бы ты брал трубку. Кстати, почему твои секретарши после того, как ты с ними переспишь, перестают со мною здороваться?

Он открыл рот, чтобы разразиться негодующей тирадой, но она не позволила.

— Я уже предупредила эту новенькую, что даже не буду запоминать ее имени. Поскольку, если она не научится себя вести, то ее ждет участь всех предыдущих. — Узкой рукой в кольцах она отбросила назад длинные волосы и пустила дым колечком.

— Это моя жена Ирина, — сказал Хасанов с какой-то болезненной гримасой. — А это Андрей Решетов.

Она оторвалась от созерцания тающего кольца дыма и скользнула по мне небрежным взглядом. Ее глаза были почти прозрачными.

— Я, кажется, что-то слышала, — отозвалась она равнодушно.

Когда красивая женщина реагирует на вас как на фонарный столб, это задевает. Даже если красивая женщина является чужой женой, а вы не обладаете иными достоинствами, кроме ваших недостатков.

— Я был здесь на гастролях месяц назад, — подсказал я. — Пел баритоном арию Демона. В вашей филармонии.

— У нас нет филармонии, — отрезала она. И, потеряв ко мне интерес, вновь повернулась к Хасанову.

— Между прочим, я сегодня проезжала мимо твоей автостоянки, ну той, за городом, на которой последние три дня круглосуточно торгуют автомобилями. За наличные. Не знаю, в курсе ты или нет, но цены, по которым их отдают, на двадцать процентов ниже заводских. Это чья-то глупость?..

— Это не твое дело! — сердито перебил Хасанов. Он вскочил с места. — Не пытайся вмешиваться в мой бизнес! Ты все равно в нем ничего не понимаешь! Езжай домой. Я скоро буду. Нам с Андреем надо еще кое-что обсудить.

Он схватил трубку телефона, но тут дверь опять открылась, и в кабинет ввалилась шумная ватага. Короткие стрижки, рубашки навыпуск, разболтанные движения и разлапистая походка не оставляли сомнения в профессии их обладателей. Окружив Хасанова, они принялись обнимать его и хлопать по плечу. Помещение сразу наполнилось их грубыми гнусавыми голосами.

— Здоров, именинник!

— Забыл про пацанов?

— А пацаны про тебя помнят!

Я увидел, как на тонком лице Ирины Хасановой отразилась мгновенная острая неприязнь. Ее глаза потемнели, подбородок непокорно вздернулся. Зато сам Хасанов принимал приветствия с радушной улыбкой, несколько, впрочем, напряженной.

— Как я мог забыть! — затянул он все тем же речитативом. — Зачем меня обижаете! Прошу всех к столу!

Бандиты сгрудились вокруг стола и наполнили рюмки. Ирина, поджав губы, молча направилась к выходу. Я поразился ее смелости. И не только я.

— Стой! — властно окликнул ее высокий толстый малый лет тридцати пяти, явно предводительствовавший остальными. — А ты куда? Выпей с нами! Чай, не чужие.

— Не хочу, — отрезала она, берясь за ручку двери.

— Впадлу, что ли? — угрожающе усмехнулся он. У него были русые редкие волосы и водянистые глаза, одновременно наглые и мутные.

Она ничего не ответила, лишь презрительно тряхнула головой и вышла, ни с кем не прощаясь. Так дерзко не вели себя в Нижне-Уральске даже мужчины. Во всяком случае, ее муж, чье влияние в городе было огромным, держался с бандитами куда как более робко.

— Ну и в рот тебе, как говорится, ноги! — с досадой бросил ей вслед толстяк и опрокинул рюмку. Бандиты отрывисто захохотали.

— Правильно говорю, Федя? — с нажимом обратился он к Хасанову за поддержкой.

Хасанов опустил глаза. Я ожидал, что он вступится за жену, которую напутствовали столь непочтительным образом. Но он вместо этого налил толстяку еще.

— Баба, что с нее взять, — промямлил он. Толстяк одобрительно кивнул и поднял рюмку.

— Ну, Федя, — торжественно объявил он. — С именинами тебя и денег тебе побольше!

Все чокнулись и выпили. Толстяк взял рукой со стола огурец и принялся жевать. Бандиты последовали его примеру. И тут его водянистый взгляд упал на меня.

— А ты чего там, в углу, жмешься? — обратился он ко мне не то насмешливо, не то ободряюще. — Иди сюда, не бойся! Мы сегодня коммерсантов не мочим.

Бандиты вновь загоготали. Толстяк тоже улыбнулся, довольный своей шуткой. Он явно чувствовал себя здесь хозяином.

— Повезло мне! — отозвался я, не трогаясь с места. — А тебе нет. Потому что я сегодня не пью с бандитами.

Толстяк переменился в лице.

— Кстати, познакомьтесь, — всполошился Хасанов, видимо, только сейчас вспомнив о моем присутствии. — Это Андрей, первый заместитель Храповицкого. Из Уральска, слыхал?

Он подчеркнул слово «первый», ненавязчиво давая понять, какие важные люди спешат к нему со всех уголков нашей губернии. Но я не поддержал его игру.

— Седьмой, — поправил я любезно. — Всего нас восемь.

Хасанов недовольно кашлянул. Толстяк посмотрел на меня внимательнее.

— Храповицкий это нефтянка, что ли? — прищурившись, спросил он.

Хасанов не представил его мне в ответ, но я уже догадался, что передо мной был Ваня Ломовой. Несмотря на нездоровый цвет отечного лица, рыбьи глаза и некоторую рыхлость, в нем была злая, уголовная стать. И Хасанов его побаивался.

Толстыми пальцами Ваня отломил кусок курицы и сунул в рот.

— Слышь, — жуя, напирал Ломовой. — А это не вы там с Ильичом че-то мудрили по нашему азотному комбинату?

Он так и сказал, «нашему», хотя формально акций у нас было больше, следовательно, комбинат был скорее нашим, чем его. На самом же деле он не принадлежал ни нам, ни ему, а оставался в собственности Ильича.

— Ну, с тобой-то, похоже, ничего не намудришь, — ответил я хладнокровно. — Уж больно ты голодный.

Хасанов испуганно сверкнул глазами из-под очков. Бандиты, не привыкшие к такому тону, смотрели с тупым любопытством. Ломовой напрягся, но сдержался. Он дожевал курицу и потянулся за зеленью.

— Ну и где сейчас твой Ильич? — злорадно возразил он. — Гасится? В норе, блин, затаился, крыса вонючая! Недолго ему осталось! — Он все больше распалялся. — Не надо себя выше других ставить! — Он сплюнул на пол.

— Да черт с ним! — вмешался Хасанов, пытаясь увести разговор от неприятной темы. — Давайте еще выпьем!

— Погоди! — спохватился Ломовой. — Мы ж не пить приехали. Мы тебе подарок привезли. Дай-ка сюда!

Один из бандитов достал из кармана небольшую коробочку и передал Ване. Тот неловко открыл ее и протянул Хасанову. В коробочке лежало массивное золотое кольцо с бриллиантом.

— Красивая вещь, — пробормотал Хасанов, любуясь. — Спасибо.

Ломовой исподволь бросил на меня торжествующий взгляд, словно намекая на то, что Ильич никогда не сделал бы мне подобного подарка.

Хасанов тут же надел кольцо на безымянный палец. Оно было ему великовато. Я не стал спрашивать Ломового, с кого сняли кольцо, просто выразительно посмотрел на руку Хасанова и усмехнулся. Ломовой понял и рассвирепел.

— Порву этого ювелира! — вскипел он. — Сказали же, поменьше делай! Барыга тупорылый! Да ты не на тот палец-то напялил! — набросился он на Хасанова. — Ты на средний надень!

Хасанов принялся послушно переодевать кольцо.

— Пойду я, пожалуй, — сказал я. — Дела.

Ломовой отвернулся и промолчал. Наше короткое знакомство не обещало долгой дружбы. Хасанов выскочил за мной в приемную.

— Зря ты с ним так, — зашептал он мне. — Он — нормальный парень. В бизнес не суется, делает, о чем попросишь. С ним легко работать.

— У вас вообще много общего, — сдержанно ответил я. Он смутился и не стал спрашивать, чего именно.

— Ты приходи сегодня на банкет! — вместо этого пригласил он. — Там и поговорим. Ресторан «Урал», знаешь? Да любой тут покажет. В семь часов. Лады? Я прошу…

Я понимал, что он испытывал неловкость передо мной и не хотел, чтобы я рассказывал об увиденном Храповицкому. Мне стало его немного жаль. Я пообещал прийти.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Прямо от Хасанова я отправился к Бомбилину. Хотя я и отстаивал в кабинете Храповицкого связанный с Бомбилиным план и даже вынужденно гарантировал его успешность, на самом деле, все обстояло совсем не просто.

Проблема заключалась в характере Бомбилина. Он был яростным и неукротимым борцом за справедливость, готовым положить за нее жизнь. Свою, а лучше чужую. Мириться с тем, что мир устроен не по его, бомбилинским, представлениям, он не собирался. Легче было управлять стихией, чем таким человеком.

Когда-то он был одним из лучших сборщиков на автомобильном заводе, ударником труда, чья фотография красовалась на доске почета. Но существование праздной бюрократии, пользующейся партийными привилегиями, в виде квартир, дач и машин, которых он, честный труженик, был лишен, сводило его с ума. Веря, что демократия положит конец неравенству, Бомбилин стал застрельщиком всех первых стихийных митингов в городе. И громче других обличал с трибуны прогнивший режим.

Однако когда советская власть сменилась народной, а новая аристократия, состоявшая из чиновников, бандитов и коммерсантов зажила так, что бывшие партийные бонзы стали казаться аскетами, Бомбилина постигло страшное разочарование.

Он начал пить, отрекся от своих прежних идеалов и даже ушел из семьи. Со свойственной ему нетерпимостью, Бомбилин теперь вступил в неравную схватку с заводской администрацией, разворовывавшей его родной завод. В этой войне он был разбит наголову.

Я познакомился с ним, когда занимался журналистикой. Время от времени он, уже уволенный, но еще не сломленный, приносил в редакции моих газет разоблачительные статьи про грабеж на заводе. В статьях было больше брани, чем фактов, и печатали мы их редко. Обычно он не предупреждал о своих появлениях, часто являлся нетрезвый, дожидался меня в приемной, а потом сумбурно и страстно убеждал остановить разбой в стране. Остановить разбой я не сумел. И Бомбилин куда-то пропал.

Когда я нашел его перед выборами, он работал сторожем на стоянке, едва сводил концы с концами и выглядел жалко. Неряшливый и похмельный, он начал наш разговор с того, что попытался занять у меня пару сотен.

Неделя мне понадобилась, чтобы с помощью врачей вывести его из запоя и вернуть в чувства. И еще неделя на то, чтобы уговорить выдвинуть свою кандидатуру в мэры города. Хотя поначалу эта идея его пугала, надо отдать ему должное, обороты он набрал быстро. Его имя замелькало в газетах и зазвучало в разговорах обывателей.

Но, загоревшись, он запылал неугасимо. Вскоре, к моему нарастающему беспокойству, я обнаружил, что выборы для него являются своеобразной формой запоя, не имеющего ничего общего с реальностью. Он срывал встречи, злился на то, что я даю ему мало денег, а любые советы и вовсе воспринимал в штыки.

Вывести его на третье место было фантастической задачей, требовавшей изощренной изобретательности. Но что с ним делать потом, как заставить поддержать одного из победителей, я, признаться, вообще не представлял.

2

Штаб Бомбилина из экономии располагался в подвале обычного пятиэтажного дома на окраине города. Партизанские методы Бомбилин и его сторонники предпочитали всем остальным, поэтому старались окружить свою деятельность атмосферой повышенной секретности, понимаемой, впрочем, довольно своеобразно.

У входа в подвал на деревянном колченогом стуле сидел сухонький пенсионер-вахтер в очках и читал газету. Я приблизился в сопровождении Гоши.

— К кому?! — требовательно осведомился у меня вахтер дребезжащим голосом.

— К Бомбилину! — коротко, по-военному бросил я.

— А пропуск есть?! — спросил он подозрительно.

— А в лоб не хочешь? — добродушно вмешался Гоша. Пенсионер смерил цепким взглядом внушительную Гошину фигуру и пошевелил губами, словно что-то подсчитывая.

— Тогда проходи! — решил он и опять ткнулся в газету. Окон в подвале не было, как и обоев на кирпичных стенах, а из мебели стояло лишь несколько старых ободранных столов и стульев. Пара телефонов и несколько ксероксов, впрочем, имелась. Сам Бомбилин называл свой штаб «бункером».

Бункер был разделен на две части. В той, что побольше, собралось человек двадцать народу, занятых обычной предвыборной суетой: сочинением листовок, составлением графиков и телефонными звонками. Несколько человек сидели у допотопного телевизора и сквозь рябь и треск слушали новости. В целом вид у штабистов Бомбилина был чрезвычайно непотребным. Возможно, людей с приличной внешностью он на работу не принимал.

Картину дополняли трое нетрезвых работяг, которые за столом в углу резались в домино. Увидев меня, они повернули головы, но игры не прекратили.

Самого Бомбилина в бункере видно не было, несмотря на то, что мы с ним предварительно договаривались. Миновав игроков, я прошел в комнату поменьше. Там сидел Петрович и одиноко пил черный чай с сахаром, аккуратно подложив под стакан листовку с портретом Бомбилина. Фамилия у Петровича была Скороварин, наверное, имелось и имя, но все звали его просто Петровичем.

Он был старше Бомбилина, ему уже перевалило за пятьдесят. В свое время он тоже работал на автозаводе водителем грузовика. Это был степенный, практичный, рассудительный мужик с лысиной и хитрыми голубыми глазками.

Несколько лет назад он совершил непростительную ошибку. Поддавшись на агитацию Бомбилина, он утратил природную осторожность и вступил в бомбилинскую организацию, за что также был изгнан с завода. Какое-то время он потом работал монтажником, но, получив травму ноги, был вынужден уволиться и перебивался случайными заработками. Бомбилин привел его в штаб, а я, отметив его сообразительность, выделявшую Петровича из числа других сторонников Бомбилина, настоял на том, чтобы его назначили начальником штаба. За что Петрович испытывал ко мне благодарность.

— Садись, Андрей Дмитрич, чайку попей, — хмуро приветствовал меня Петрович. Он явно был чем-то расстроен.

— А где же народный герой? — осведомился я, пока Петрович наливал мне горький дешевый чай с плавающими в нем опилками.

— Митингует где-нибудь, поди, — хмыкнул Петрович. — Нам разве докладывают! Мы теперь люди маленькие, вождям неровня. Я сегодня заикнулся было, что надо планы встреч составлять, чтоб люди зря тебя не ждали, так он только наорал на меня. При агитаторах! И убежал куда-то.

В последние дни я стал замечать в Петровиче обиду на бывшего соратника. По мере того как Бомбилин входил в азарт, он становился все более нетерпимым и отдалялся от своего ближайшего окружения. Для меня, постоянно имевшего дело с политиками, это было вполне обычной историей, но непривычного Петровича такие перемены задевали.

В известном смысле это было мне на руку. В затеянном мною предприятии я не мог опереться на Бомбилина. И остро нуждался в союзнике. Следовало попробовать перетянуть Петровича на свою сторону.

— Митинговать тоже кому-то надо, — скрывая досаду, примирительно заметил я.

Петрович посмотрел на меня каким-то особым взглядом, но ничего не ответил.

— Или у тебя свое мнение? — спросил я настойчиво.

— А что мое мнение, — саркастически хмыкнул Петрович. — Кому оно тут нужно, мое мнение!

— Ты не прав. — Я попытался надавить на его самолюбие. — Ты являешься начальником штаба, и меня интересует, что ты думаешь о происходящем.

— Вот тебя только и интересует! — вяло огрызнулся Петрович.

Я сделал заход с другой стороны.

— Не нравится мне все это! — проговорил я решительно. — Бомбилина не найти, ты сидишь подавленный. Надо заканчивать с этой затеей и прекращать выбрасывать деньги на ветер.

Угроза остановки финансирования подействовала. На время выборов Петрович, как и все другие, получал приличную зарплату. Он вздохнул.

— Мое мнение, что не выиграет он нипочем, — убежденно сообщил он.

— Почему? — Я попытался изобразить удивление. Разумеется, я не сомневался в поражении Бомбилина и отчасти был в нем заинтересован, но не собирался раньше времени открывать Петровичу карты.

— Да идейный он больно! — объявил Петрович.

— Разве это плохо для выборов? — На сей раз я удивился искренне.

— А чего хорошего? — возразил Петрович. — Идейные, они всегда злые. Они людей ненавидят. Вот возьми, к примеру, Рому нашего. Он откуда идеи берет? Из своей головы! А что у него в голове происходит? — Петрович выразительно постучал себя по макушке. — Никто не знает. Подходишь ты под его идею — хорошо. А не подходишь — значит, враг, убить тебя мало! Народ, между прочим, это чувствует. Конечно, проголосуют за него некоторые. Из озорства! Он же посадить всех обещает. У нас это любят. А так, чтоб победить — это нет!

Петрович помолчал, размышляя.

— И неблагодарный он! — прибавил он после паузы. — Разве можно так с людьми обращаться. Про себя уж молчу, а вот взять хоть тебя. Ты ему деньги возишь, так хоть бы дождался, спасибо сказал! Куда там! — Петрович безнадежно махнул рукой.

Пожалуй, в общем я был согласен с Петровичем. Но сейчас меня больше интересовала практическая сторона. До сих пор я отдавал деньги Бомбилину из рук в руки. При этом получить от него внятный отчет было невозможно. Вести записи и подсчитывать расходы ему казалось противоестественным. Мне пришла на ум одна идея. Я окинул Петровича задумчивым взглядом.

— Знаешь что, Петрович, — вдруг сказал я. — С сегодняшнего дня я назначаю тебя казначеем. Все финансы будут идти через тебя. Отчитываться будешь лично мне! Договорились?

— Давно пора, — проворчал Петрович, скрывая радость. — А то куда он тратит, никто не знает! А потом иди, разбирайся! С меня хоть спросить можно!

Деньги я обычно выдавал небольшими порциями, в надежде удержать Бомбилина в узде. Но мои надежды не оправдались. На этот раз я решил рискнуть и вместо обычных двадцати тысяч долларов достал сорок. Глаза Петровича сразу разгорелись. Он тщательно пересчитал купюры и запер их в огромный несгораемый сейф, установленный здесь по моему настоянию.

— Ключи только у меня есть! — заметил он с мрачным удовлетворением. — Рома-то свои давно потерял. Ну, теперь кто-то маленько присмиреет, — заключил он зловеще.

Я попрощался и вышел из бункера. Приободрившийся Петрович, хромая, проводил меня до двери. Я не сомневался, что Петрович будет подворовывать. Но на выборах всегда воруют. И лучше уж пусть это делает он, на которого отныне я смогу положиться.

3

Следующая встреча у меня была назначена с мэром города Анатолием Силкиным, причем по его просьбе. Однако Силкин позвонил мне с сообщением, что сегодня вечером у него важные переговоры, пропустить которые он никак не может, а потому просит его извинить. В заключение он поклялся приехать на будущей неделе сам и непременно повидаться с Храповицким и со мной.

Силкин был, как выражаются бандиты, на редкость «мутным» парнем. Вряд ли он сам знал, когда он говорил правду, а когда врал. В свое время он работал комсомольским секретарем на автозаводе, потом администрация пристроила его начальником отдела по технике безопасности — ничего лучше придумать не смогли. Зато когда в Нижне-Уральске случились первые выборы, кто-то из заводских генералов о нем вспомнил.

Хороших работников отдавать в мэры им было жалко, а не участвовать в выборах при их возможностях — казалось глупо. И Силкин в одночасье сделался мэром.

К своей новой высокой должности он за четыре года так и не привык и часами просиживал в приемной директора автозавода, согласовывая с его помощниками любое распоряжение мэрии. При этом полагая, что все в этой жизни преходяще, кроме денег, воровал он безбожно.

Завод расплачивался с городом своими векселями, которые были обеспечены не деньгами, а автомобилями. Векселя Силкин регулярно получал с большим дисконтом, жалуясь на нехватку денег в скудной муниципальной казне. Машины он реализовал огромными партиями через свои фирмы, но уже по их реальной цене. Разница шла ему в карман.

Время от времени мы проводили с Силкиным кое-какие взаимозачеты, и я лично отвозил ему в кабинет полагающуюся ему долю. При этом он каждый раз поражал меня своей скупостью. Деньги он брал только в долларах, но считал по какому-то своему курсу, так что к ста тысячам ухитрялся приклеить сверху еще тысячи полторы.

Я не знал, зачем он хотел со мною встретиться и почему вдруг отменил встречу. Скорее всего, в предвыборной лихорадке он, на всякий случай, старался дружить со всеми, но без особых обязательств. Ломать себе голову по этому поводу я не стал. И в начале восьмого с корзиной цветов я подъезжал на своей «БМВ» к ресторану «Урал», дабы внести скромную лепту в чествование выдающегося жителя Нижне-Уральска.

Подобно всем провинциалам, озабоченным демонстрацией своей состоятельности, зимой я ездил на джипе, а с весны пересаживался на легковые машины. Не то чтобы наши дороги за зиму становились лучше. Напротив, разбитые тракторами, чистящими лед, к весне они напоминали изрытое бомбами поле. Но таков уж был обычай. И я подчинялся общим правилам. В российской провинции за пустое тщеславие вы платите больше, чем за удобство в Европе или даже в Москве.

— А этот Хасанов, он, что ли, татарин? — прервал мои размышления Гоша.

Я сидел за рулем, а Гоша, по обыкновению развалясь на пассажирском кресле, вел со мною светскую беседу.

— Наверное, — пожал я плечами. Гоша подумал.

— А вот Николай у нас, случайно, не татарин? — неожиданно спросил он, тыча пальцем в машины сопровождения. Сегодня их за нами ехало две, поскольку в дни моего пребывания в Нижне-Уральске Гоша усиливал меры безопасности.

— С чего ты взял? — удивился я. — Он и не похож вовсе.

— Настырный больно, — сообщил Гоша. — Сколько ни объясняй, все по-своему делает.

Гоша работал у меня начальником всей охраны, а Николай, ехавший в другой машине, — начальником смены. Время от времени у них вспыхивали конфликты, которые мне приходилось улаживать. И Гоша при любом удобном случае напоминал мне всеми доступными ему способами, на чьей стороне правда.

— Между прочим, Хасанова вовсе не Федор зовут. А Фердуз, что ли. Как-то по-ихнему. Это он уже сам на наш лад переделался, — задумчиво продолжал Гоша. — Хотя в Нижне-Уральске он все равно что Владимир Леонидович у нас. — Из уважения к Храповицкому он никогда не называл его за глаза по фамилии. — А может, и круче. У него даже собственный самолет есть.

— Старый, — охладил я Гошин пыл. Я не знал, какой у Хасанова самолет, но не любил беспредметной зависти, свойственной нашему простонародью.

— Я бы и от старого не отказался, — не сдавался Гоша. — А вы жену его видели?

— Видел, — ответил я нарочно небрежно, дразня его. — Как-то не очень запомнил.

— Ну уж не знаю, как вы не запомнили! — возмутился Гоша. — Даже я запомнил. А я в отличие от вас насчет женского пола не бабник. Не в обиду вам, конечно.

— А насчет какого пола ты бабник? — спросил я. Время от времени я тактично пытался ставить границы Гошиной вольности в обращении с русской грамматикой.

— Я насчет женского пола семьянин, — твердо заявил Гоша. — А не запомнить вы ее не могли! — Он уличил меня и торжествовал. — Она же к Хасанову в кабинет заходила, где вы были. А то, что вам толстые девушки больше красивых нравятся, так я не виноват.

4

Ресторан «Урал» оказался неказистым двухэтажным зданием, стоявшим в глубине одной из центральных улиц, напротив большого и запущенного городского парка. Тротуар перед рестораном был забит машинами. Дорогие иномарки стояли вперемешку со старыми отечественными моделями. Автомобили продолжали прибывать, из них высаживались приглашенные.

Холл был практически пуст, если не считать пары охорашивавшихся перед зеркалами гражданок. Вновь приехавшие гости по лестнице устремлялись наверх, в банкетный зал, где уже сидел именинник.

Кстати, несмотря на то что ресторан был построен сравнительно недавно, и снаружи и внутри он выглядел довольно запущенно. По стенам бежали трещины, ковровые дорожки вытерлись, на деревянном покрытии столов были видны следы сигаретных ожогов. Эта захолустность помещений была отличительной чертой многих зданий в Нижне-Уральске. Тут строили и обживались так, как будто приехали сюда на время, заработать денег и опять куда-то отбыть.

Я направился к лестнице, но тут меня окликнули по имени. К моему изумлению, это был не кто иной, как Анатолий Силкин. Видимо, здесь, в логове врага, он чувствовал себя совсем одиноко, потому что бросился ко мне не только без всякого смущения за недавнее вранье, но даже с радостью, как вышедший из окружения солдат, встретивший, наконец, своих.

Худому и беспокойному Силкину едва перевалило за сорок. Сейчас его вытянутое лицо с крупным носом и скошенным безвольным подбородком нервно подергивалось. Глубоко посаженные темные глаза бегали по сторонам. Он сильно волновался.

— Не ожидал увидеть вас здесь, — не удержался я от колкости. — Думал, что вы на важных переговорах.

Он быстро моргнул и схватил меня за рукав.

— Я был обязан прийти, — горячо зашептал он. — Сегодня у Хасанова соберется весь местный бизнес. Я хочу им всем показать, что уверен в победе! Надо срочно переламывать ход событий. Вы согласны?

— Вы могли бы сказать мне об этом сразу, — возразил я.

— Не мог, — уперся Силкин. — Все мои телефоны прослушиваются. Я нарочно заметал следы. Я был уверен, что вы догадаетесь!

Я выразительно посмотрел на него, покачал головой и ничего не ответил.

Силкин отвернулся к зеркалу, провел ладонью по подбородку, проверяя, гладко ли выбрит, застегнул пуговицы пиджака, но тут же опять расстегнул, видимо, решив, что так свободнее.

— Как я выгляжу? — озабоченно осведомился он, осматривая себя то с одной стороны, то с другой.

— Очень впечатляет, — соврал я. — Сразу видно, что вы ничего не боитесь.

Он взглянул на меня с надеждой. Я ободряюще ему кивнул, и он как-то сразу размяк.

— Я вообще-то боюсь, — признался он. — Любой бы боялся на моем месте.

— Неужели? — недоверчиво спросил я. Он уловил в моем тоне иронию.

— Я боюсь не за себя, — спохватился он. — А за город. Ведь Хасанов и Рукавишников — это оголтелая шайка! И за ними стоит Ломовой! Вы же знаете, что у Рукавишникова старший сын бандит? В бригаде Ломового?

Я не знал об этом. И Хасанов, разумеется, не поставил меня в известность. Это многое объясняло.

— Настоящий головорез! — рассказывал Силкин. — К тому же, говорят, наркоман. Несмотря на все старания отца, еле-еле закончил школу. Сейчас крутится возле Ломового. Тот нарочно не отпускает его от себя, даже сделал бригадиром, чтобы держать отца на коротком поводке.

— Если это попадет в прессу, то вряд ли добавит Рукавишникову популярности, — заметил я.

— Эх, в нашем городе на подобные вещи смотрят иначе! — с сожалением вздохнул Силкин. — У половины наших начальников дети ходят в бандитах. Взять хотя бы мою мэрию! Устал заминать скандалы. Про завод вообще не говорю! Что с молодежью делается! Лучше б уж бизнесом занимались. Хотя, конечно, в сущности, одно и то же. Поэтому у нас существует негласный запрет на публикацию материалов такого характера. Но всему есть предел! Я не хочу, чтобы Нижне-Уральск достался уголовникам. Я пытался договориться с Хасановым. — Он бросил быстрый взгляд по сторонам и понизил голос. — Предлагал ему любую должность на выбор, лишь бы он отступился от Рукавишникова. Любую, понимаете? Но он не хочет должность. Он хочет все. Он поставил мне жесткое условие: в обмен на свою поддержку он полностью формирует мой аппарат. Но я же не мог на это пойти! — Его глаза тревожно искали моей поддержки. — А зачем тогда буду я? Что я буду делать? Семечки грызть? Рукавишникову-то наплевать. Ему нечего терять. Он уже пенсионер по возрасту. Если вдруг он станет мэром, Хасанов будет управлять городом.

Официально мы держали нейтралитет в нижнеуральских выборах. Неофициально мы бесплатно размещали публикации Силкина в наших газетах, не имевших, честно говоря, особого влияния на самостийную нижнеуральскую публику. Разумеется, то же самое мы делали и в отношении Рукавишникова. Потому что за него просил губернатор, и так, на всякий случай. Особых расходов мы, впрочем, не несли, если не считать Бомбилина, который был нашим секретным оружием.

— Хасанов вложил в Рукавишникова целое состояние! — продолжал Силкин. — Он давит на наших бизнесменов. Они боятся мне помогать. В открытую меня поддерживает только завод.

— Думаю, для победы этого вполне достаточно, — Утешил я.

— Они угрожают моей жизни! — вдруг объявил он упавшим голосом. — Звонят мне по телефону. Требуют, чтобы я ушел добровольно. Пугают. Иногда молчат. Я спрятал семью. Но я решил бороться до конца. — Голос его предательски дрогнул.

— Вряд ли они решатся вас убить, — попытался я его приободрить. — Хлопотно. Да и слишком рискованно. К тому же, если с вами что-то произойдет, у них вообще не останется никаких шансов на победу. А вы будете героем.

— Я не хочу быть мертвым героем! — воскликнул он в отчаянии. — Если я погибну, какая мне будет радость от их поражения? Я попросил охрану в милиции. И еще завод выделил мне несколько человек.

Он кивнул в конец холла, и я только что заметил, что там топталось четверо рослых парней в камуфляже.

— Мы тоже можем дать вам охрану, — предложил я. — Человек двадцать. Или даже больше. Мы с Храповицким очень за вас переживаем.

Он благодарно пожал мне руку.

— Они придумали подлость, — сообщил он. — Выставили на выборы Бомбилина.

— Бомбилина? — фальшиво удивился я, делая вид, что не могу вспомнить, о ком идет речь.

— Это совершенно сумасшедший человек! — раздраженно объяснил Силкин. — Его однажды избили в милиции, с тех пор у него не все в порядке с головой.

— А зачем он Рукавишникову и Хасанову? — поинтересовался я.

— Ну как же! Ведь завод поддерживает меня. А Бомбилин объявил настоящую войну заводу. Они бьют по моим оюзникам и ослабляют мою позицию.

— С их стороны это тонкий ход, — признал я. — Но мы вас не оставим!

Я почти не лицемерил. Каким бы ни был Силкин, но моих глазах он все-таки выглядел предпочтительнее Хасанова и Вани Ломового. Плечом к плечу мы вошли в зал.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Народу в зале было человек восемьдесят, если не больше. Гости сидели за столиками по шестеро. До настоящего веселья, наступающего у нас после второй выпитой на персону бутылки водки, было еще далеко, но оживление уже чувствовалось. Слышался звон бокалов, лязганье вилок и визгливый женский смех, нарушавший ровный гул голосов. В преддверии тостов гости выпивали без тостов.

Хасанов и Рукавишников располагались в центре зала. Увидев нас с Силкиным, именинник поспешил навстречу. Несмотря на выборные баталии, Силкин все еще оставался мэром, и его должность требовала уважения. Рукавишников сразу скривился.

Хасанов долго с поклонами тряс руку Силкина и благодарил его за оказанную высокую честь. Затем Хасанов проделал то же самое с моей конечностью, с тою только разницей, что благодарностей за честь мне, естественно, досталось меньше, а поклонов и вовсе не досталось. После чего нас препроводили к нашим местам, и Силкин был усажен по левую руку от Хасанова, а я — рядом с Силкиным.

— Вы не знаете, кто это? — шепотом спросил я у Силкина, глазами указывая на незнакомого мне пожилого колхозника, который располагался за тем же столом, что и мы, с краю.

— Директор автозавода по сбыту, — так же шепотом ответил мне Силкин. — Друг Хасанова. Хасанов хочет создать впечатление, что завод на его стороне. Тут кругом интриги!

Я был разочарован, не найдя поблизости жены Хасанова. Можно, конечно, было предположить, что в Нижне-Уральске не подразумевалось присутствие женщин за главным столом, но она не производила впечатление женщины, признающей чьи-либо законы, кроме ее собственных.

Осматривая собравшихся, я в очередной раз отметил про себя, что на наших банкетах никогда нельзя понять по одежде гостей, где вы находитесь: на торжественном официальном мероприятии или на вечеринке цирковых артистов, не успевших разгримироваться после представления. В русской глубинке человека нельзя заставить одеваться сообразно случаю и не напяливать на себя самое яркое и экстравагантное, что есть в его гардеробе. Если бы наше нижнее белье стоило дороже костюмов, то мы носили бы его поверх своих вечерних нарядов. В галстуках тут были трое: Силкин, я да Гоша, оставленный мною в холле. Даже на хозяине вечера под расстегнутым вечерним пиджаком была какая-то цветная футболка с игривой надписью.

Женские наряды радовали глаз обилием золотых блесток, а длина прозрачных синтетических юбок будила во мне смутные воспоминания о посещении стриптиз-клубов в Москве.

Наконец я отыскал жену Хасанова. Она сидела за столиком в конце зала, беседуя с какой-то парой. На ней было длинное черное платье с низким вырезом. Густые светлые волны волос были убраны в прическу. Голову она держала прямо, и я засмотрелся на точеный фарфоровый профиль с капризным ртом и высокую хрупкую шею. Гошa был не прав. Толстые девушки не всегда нравились мне больше красивых. Случались и исключения, ансамбль на сцене грянул что-то бравурное, и посреди зала появился нескладный немолодой мужчина с лицом в бородавках.

— Дорогие гости! — радостно пролаял он в микрофон. — Позвольте мне открыть наш сегодняшний вечер, посвященный дню рождения гордости нижнеуральского бизнеса, выдающегося человека Федора Хасанова. Первое слово я предоставляю ему!

Свет на секунду погас, кто-то вскрикнул, и на экране над сценой появилась цифра 40, соответствовавшая возрасту у именинника. Свет вновь зажегся, и флагман местной коммерции поднялся с места под аплодисменты гостей.

Готовиться к публичным выступлениям он явно считал потерей времени, и красноречие не входило в число его достоинств. В этом смысле Хасанов отличался от Гоши лишь тем, что Гошу я мог заставить вовремя поставить точку. А Хасанова не мог.

И потому он сразу потонул в пучине несвязных слов. Я не слушал его, залюбовавшись его женой. Она не видела меня. Спокойным и внимательным взглядом она следила за мужем. Когда он был близок к завершению, она поднялась и проследовала к нам. В это время гости захлопали, и стало непонятно, кому именно предназначаются аплодисменты: ее наконец замолчавшему мужу или ей, царственно пересекавшей зал.

Она обогнула стол и подошла к Хасанову, который был ниже нее на полголовы. Наклонившись, она поцеловала его в волосы и чокнулась с ним шампанским. Он поспешно сел, вероятно, стесняясь разницы в росте.

Микрофон в руках ведущего снова гавкнул, и Силкин расправил плечи, готовясь говорить. Однако тут вышел конфуз. Ко всеобщему изумлению, слово было предоставлено не ему, а Рукавишникову как представителю губернской думы.

Силкина перекосило. Рукавишников окинул его торжествующим взглядом и, не спеша, поднялся. У него было грубоватое мужицкое лицо в красных прожилках и морщинах. Он был стареющим выпивохой, раздражительным и шумным, но совсем неглупым.

— Дорогой Федя! — начал он. — В этот торжественный день…

— Какое хамство! — негодующе прошептал Силкин, наклоняя ко мне свое худое, дергающееся лицо.

— Да, это уже через край, — согласился я.

— Просто свинство, — продолжал шипеть он мне на ухо.

— Даже не знаю, как вы терпите, — подлил я масла в огонь.

Мне предстояло проскучать здесь часа три-четыре. И хотя я, зная его робкий нрав, не надеялся подбить его на драку с Рукавишниковым, какие-то развлечения пора уже было придумывать.

— А я сейчас уйду! — вдруг объявил он, загораясь. — Вот так возьму, встану и уйду!

— Тогда я с вами! — заверил я, глядя ему в глаза. — Давайте еще и стол опрокинем! Как будто нечаянно!

Он, верно, никак не ожидал, что я столь решительно возьмусь за укрепление его авторитета, и не нашелся, что ответить. Покидать праздник и крушить мебель он явно не собирался. Вместо этого он отвел глаза, закашлялся, полез за платком, вытер лоб и налил себе вина.

Вновь раздались аплодисменты, знаменующие окончание речи Рукавишникова, и опять загремел ведущий. Силкину все-таки дали слово. Он живо вскочил, парадно улыбнулся и прочистил горло.

— Размышляя над путями современного бизнеса… — заученно начал он.

Ничего больше он сказать не успел.

2

В жизни каждого человека бывают периоды чудовищного невезения, когда даже получение правительственной награды в Кремле неожиданно оборачивается, по циничному выражению нашего народа, приобретением венерической болезни. Вероятно, такой день выпал на долю Силкина.

Он стоял, все еще улыбаясь, готовый излиться длинной речью, как вдруг раздался топот ног, возгласы «Куда прешь, Сергеич?», «Сюда, кажись, мужики!» и невразумительная брань, без которой у нас даже высокообразованные люди не начинают и не заканчивают фразу.

В зал ворвалась живописная группа, которую поначалу можно было принять за приглашенных актеров. Ее возглавлял резкий, напористый человек в черной кожаной куртке, с каким-то прокурорским лицом. Его черные глаза горели исподлобья такой одержимостью, что вы сразу начинали опасаться, не прячет ли он за пазухой гранату. За ним едва успевали двое крепких ребят помоложе, с довольно простецкой внешностью. Замыкала шествие толстая, запыхавшаяся женщина средних лет в цветастом платье, слишком ей коротком и тесном. Двумя руками она тащила авоську с огромным арбузом.

Человек в кожанке быстро пересек зал и, приблизившись к остолбеневшему Силкину, пронзительно уставился на него.

Силкин дрогнул и невольно отступил назад.

— Дай-ка сюда! — скомандовал мужчина и вырвал у него микрофон.

Зал замер. Даже бандиты следили за происходящим как завороженные, не двигаясь с места.

— Да кто это такой? — раздался женский голос.

— Спокойно, граждане, — мрачно проговорил мужчина, и голос его, усиленный микрофоном, театрально раскатился по ресторану. — Я — Бомбилин!

Это действительно был Бомбилин, и даю слово, я не репетировал с ним этого появления, потому что до такого не додумался бы даже я.

Бомбилин, не обращая больше никакого внимания на уничтоженного Силкина, повернулся к Хасанову. И заговорил в своей суровой обвинительной интонации, словно читая приговор.

— Слушай меня, Федя. Я пришел поздравить тебя с днем рождения. Потому что хотя ты и сосешь кровь из народа и уже, как говорится, наел себе морду, но я отношусь к тебе с уважением. Ты, конечно, многого добился в жизни. И кое-что делаешь для нашего города. Но надолго ли? Подумай сам. Куда ты катишься, Федя? И я принес тебе подарок, какого у тебя нет.

Он властно кивнул своим парням, и они бросились вытаскивать арбуз из авоськи, которую держала толстая женщина. Та не сводила с Бомбилина умиленно-восторженного взгляда и даже приоткрыла рот. Хасанов краснел и ерзал, видимо, не зная, что предпринять.

— Прими наш скромный дар. И помни, кем ты был, Федя, — повысил голос Бомбилин. — Как торговал на Рынке арбузами!

— Я не торговал арбузами! — вскочил с места Хасанов. Он был оскорблен.

— Нет? — искренне удивился Бомбилин, теряя набранный темп. — А мне говорили, торговал. Ну да какая разница! Не в обиду же! Я вот, например, горжусь тем, что работал сборщиком всю свою жизнь. И за это народ выберет меня мэром, заместо вот этих ворюг. — Он обличающее ткнул растопыренной рукой в Силкина и Рукавишникова. Силкин при этом невольно пригнулся. — В компании которых ты, Федя, по своей наивной глупости оказался. И если ты не хочешь сесть с ними вместе на нары, то лучше одумайся, пока не поздно. Короче, помни о простых людях. Пока они тебе не напомнили сами, кто ты есть и кем ты будешь! Желаю тебе всяческих благ!

Даже я, привыкший за последние недели к неожиданным выходкам своего непредсказуемого протеже, несколько оторопел от этой бессвязной галиматьи. Зачем его сюда принесло? Чего он добивался своей выходкой?

Что же касается несчастного Хасанова, то он просто молча смотрел на Бомбилина во все глаза. Похоже, он даже не успел до конца понять, что происходит.

Бомбилин взял арбуз и со стуком положил его на стол перед Хасановым. Тот машинально протянул к арбузу руку. Бомбилин схватил ее и пожал так, что Хасанов невольно скривился от боли.

— Держись, Федя, — хлопнул его через стол по плечу Бомбилин. — Я жду тебя в свои ряды.

Он еще раз обвел взглядом гостей и на секунду задержался на мне, но ничего не сказал. То ли не узнал, то ли не подал вида. Затем, обернувшись к своим, бросил:

— Пошли, ребята.

И делегация покинула зал так же внезапно, как и появилась.

Никто из ошалевших гостей не произнес ни слова. Потом кто-то натужно и громко рассмеялся, но его не поддержали, и смех оборвался. Первым в себя пришел ведущий.

— А теперь свою речь продолжит мэр нашего города! — объявил он.

Но для Силкина это было слишком.

— Я не стану говорить! — выкрикнул он каким-то неестественно высоким голосом. — Это провокация!

Он выскочил из-за стола и бросился из зала. Хасанов кинулся его догонять. Рукавишников радостно потер руки.

— Валерьянку надо пить, — подмигнул он мне и опрокинул рюмку водки.

Он был единственным, кто ликовал.

— Перерыв! — только и смог выговорить ведущий.

3

Убедить Силкина в своей невиновности Хасанову не удалось. И в зал тот не вернулся. Бегство мэра подействовало на присутствовавших угнетающе. После перерыва ряды гостей значительно поредели. Каким бы влиятельным ни был здесь Хасанов, никто не рвался портить отношения с главным чиновником города.

Поэтому вторая часть прошла вяло, тосты, в основном, повторялись. Ближе к десяти вечера был вновь объявлен перерыв, после которого предполагались танцы.

Я собрался незаметно отбыть, но уже в холле меня перехватил раскрасневшийся от выпитого Хасанов.

— Надеюсь, ты не торопишься? — спросил он озабоченно. — Я хотел бы, чтобы мы еще раз все обсудили втроем: Рукавишников, я и ты.

Признаюсь, демонстрация ручного, к тому же основательно набравшегося кандидата меня не вдохновляла.

— Завтра трудный день, — ответил я уклончиво. — С утра надо будет доложить твои предложения Храповицкому. Как бы я к ним ни относился, но решение-то принимать будет он.

— Это очень выгодное предложение, — вновь оживился Хасанов. — Ты только представь, сколько мы сможем вместе заработать!

Я представлял. И мне заранее было жалко и Нижне-Уральск, и наших денег.

— Давай хотя бы выпьем на дорогу, — предложил он, увлекая меня в конец холла. Желая поскорее освободиться от него, я не стал упираться. Хасанов подошел к кабинету с табличкой «администратор» и взялся за ручку двери.

— Здесь нам никто не помешает, — сказал он. — Я попросил, чтобы в отдельных помещениях тоже накрыли, на случай, если люди захотят пообщаться наедине.

Однако кабинет был занят. В креслах сидели жена Хасанова и та самая молодая пара, к которой она подходила в начале вечера. На низком столе перед ними стояли бутылки с вином и легкие закуски. Женщины что-то оживленно обсуждали, но при виде нас дружно замолчали.

— А я думал, что вы уже вовсю танцуете! — скрывая досаду, с нарочитой бодростью произнес Хасанов, вспомнив про свою роль хозяина.

— Ты нас выгоняешь? — невозмутимо осведомилась его жена.

Хасанову не терпелось продолжить наш прерванный разговор и убедить меня какими-то еще дополнительными аргументами, но он совладал с собой.

— Нет, нет, что ты! — торопливо возразил он. — Знакомься, Андрей, это мои друзья: Илья и Лена Собакины. Когда-то мы с Ильей вместе начинали бизнес.

Собакин вскочил и протянул мне руку. Он был среднего роста, худощавый, золотоволосый, с застенчивыми синими глазами, почти красивый, если бы его не портил искривленный нос. Во всей его внешности и манерах была напряженность, как у подчиненного в присутствии начальника. Свободный пиджак со слишком длинными рукавами придавал ему трогательность, делая похожим на подростка.

Его жена, напротив, казалась очень уверенной в себе женщиной. Рыжеволосая, эффектная, в коротком платье, она сидела, закинув ногу на ногу, демонстрируя аппетитные бедра выше чулок. Когда я пожимал руку Собакину, она окинула меня оценивающим и вызывающим взглядом, который женам и подругам наших бизнесменов заменяет приветствие.

Собакин дождался, пока мы сели. При этом Хасанов, не заметив, занял его место в кресле, так что Собакину пришлось опуститься на диван, потеснив жену.

Я расположился на стуле, рядом со старым небольшим аквариумом, в котором лениво плавали толстые разноцветные рыбки.

— Какого черта занесло сюда этого идиота! — с досадой заметил Хасанов, имея в виду Бомбилина. — И так весь день наперекос пошел из-за этих бесконечных поздравлений и делегаций! И на тебе! Такой финал! В день рождения! Как будто кто-то нарочно подстроил!

— Да не огорчайся, Федор Завидович, — примирительно сказал Собакин. — Чего ожидать от сумасшедшего. Народ посмеялся и забыл.

Он называл Хасанова по отчеству, и в его интонации была заметна почтительность, смешанная с опаской.

— Подумать только, этот клоун хочет быть мэром! — возмущенно воскликнула Собакина.

— А Рукавишников с Силкиным, по-твоему, чем-то лучше? — осведомилась жена Хасанова с иронией. Протянув руку, она взяла со стола пачку сигарет, достала одну и коротким движением швырнула пачку на место. Я щелкнул зажигалкой.

— Ирина, что ты несешь! — сразу вспылил Хасанов. — Рукавишников — серьезный человек, и если ты этого не понимаешь, ты просто дура!

— Спасибо, — холодно отозвалась она и поднялась, так и не прикурив. — Я, пожалуй, лучше пойду. Чтобы не мешать умным людям.

Она сделала шаг к выходу, но он поймал ее за платье и потянул вниз. Ткань угрожающе затрещала, и он поспешно отдернул руку.

— Останься, я тебя прошу! Я просто неудачно выразился! — Было заметно, что ему неудобно передо мной за эту сцену. — Устал немного, как ты не понимаешь!

Она несколько мгновений смотрела на него сверху вниз, потом села с каменным видом.

— Давайте лучше выпьем! — предложил Собакин, пытаясь замять неловкость.

Все выпили, я тоже поднял бокал.

4

— Федор, а ты не хотел бы сам избраться мэром? — с фальшивым энтузиазмом спросила жена Собакина. — Мне кажется, ты бы смог!

Хасанов порозовел от удовольствия. Он был чувствителен к лести.

— Мелковато для меня! — грубовато отшутился он. — Если уж выбираться, то губернатором, не меньше!

— Только этого мне не хватало для полного семейного счастья! — проговорила жена Хасанова вслух, ни к кому не обращаясь.

Хасанов сразу надулся и раздраженно хмыкнул.

— Мне кажется, ты не совсем права, — осторожно заговорил Собакин, косвенно заступаясь за Хасанова. — Политика — это тот же бизнес, только масштабы другие. У нас в стране большие деньги можно заработать, только если ты распоряжаешься государственным бюджетом. Поэтому все и лезут во власть. На свои кровные много не создашь. Конечно, и риски тут другие. Миллионы вкладываешь — миллиарды получаешь. Или все теряешь. Мелочь, как я, держится от политики подальше. А большие люди, вроде Федора Завидовича, не боятся.

— А чего бояться-то? — самодовольно отозвался Хасанов, разливая вино по бокалам. — Трусам в бизнесе вообще делать нечего!

— Я, Федор Завидович, азартных игр с детства не люблю, ты же знаешь. — Собакин шмыгнул своим тонким кривым носом. — Не в моем характере. Мне лучше понемногу, но с гарантией.

— Ты считаешь, что я слишком рискую? — снисходительно осведомился Хасанов. Он взял со стола мандарин и принялся, не спеша, очищать его от кожуры.

— Тебе виднее, — уклонился Собакин от прямого ответа.

— А вот это ты правильно сказал, — внушительно отозвался Хасанов, отправляя в рот несколько мандаринных долек. — Мне виднее.

Жена Собакина дерзко рассмеялась. Она явно была на стороне Хасанова, который держался с ее мужем свысока.

— А мне иногда очень хотелось бы жить, как все простые люди, — с вызовом сказала жена Хасанова.

— Простые люди! — передразнил Хасанов. — Что ж ты тогда из-за границы не вылезаешь? Простые люди туда не мотаются. А откуда ты вообще знаешь, как живут простые люди? В кино, что ли, видела? Или в книжке прочла? Расскажи нам об этом, Ирочка, может быть, мы тоже захотим! А? — Он окинул нас взглядом, словно приглашая оценить его шутку. — Только не забудь сказать, сколько стоит твое платье. Или твоя машина с охраной. Или хоть вот эти побрякушки! — Он схватил ее руку, в браслетах и кольцах, и дернул наверх. — Простым людям одного этого на всю жизнь хватило бы! И знаешь, дорогая, — добавил он с откровенной издевкой, — что-то я не припомню, чтобы ты от чего-то отказывалась!

Начав с привычной колкости, к концу своей тирады он разозлился не на шутку. То ли такие разговоры велись между ними часто, то ли они уже не умели общаться, не ссорясь.

Жена Собакина опять хохотнула.

— А вот мне нравится чувствовать себя богатой! — объявила она. — И если мне чего-то еще хочется, так это быть богаче! И плевать я хотела на то, как живут простые люди! Какое мне до них дело!

Ирина Хасанова лишь усмехнулась в ее сторону и вздернула подбородок. Почувствовав поддержку со стороны и видя реакцию жены, Хасанов совсем рассвирепел.

— Я ненавижу эти пустые разговоры! — опять завелся он. — Все хотят только пользоваться деньгами, а работать должны другие!

Он схватил еще один мандарин и, чтобы успокоиться, принялся рывками сдирать кожуру.

— А я ненавижу, когда ты ночуешь дома раз в неделю, — отрезала его жена. Ее глаза потемнели. — И когда ты врешь с утра и на тебя противно смотреть! Я ненавижу, что наш сын живет у мамы. Потому что в любую минуту ты можешь завалиться пьяный, со своими бандитами и их шлюхами, с которыми ты тоже спал. И я ненавижу все это: и твоих бандитов, и твоих шлюх, и твою политику!

Она отвернулась в сторону, скрывая слезы.

— Ирочка, — попытался вмешаться Собакин. — Ну давайте хотя бы сегодня не будем скандалить. Все-таки у Федора день рождения.

— И по этому поводу он с утра мне объявил, что из ресторана завезет меня домой, а сам поедет праздновать дальше с бригадой! — подхватила она, не оборачиваясь. — Ведь у богатых нет семьи! И нет близких! И никаких обязательств тоже нет!

— Ира, ну такой обычай, — слабо возразил Собакин. — Федор отвечает за огромный бизнес, он не может делать то, что ему хочется…

Его робкие попытки выгородить Хасанова окончательно вывели ее из себя. Она всем корпусом развернулась к нему и посмотрела в упор своими ставшими вдруг по-кошачьи опасными глазами.

— А твоя жена тоже отвечает за огромный бизнес? — вдруг спросила она каким-то особенным, оскорбительным тоном.

Собакин растерялся.

— В каком смысле? — пробормотал он. — Ты что имеешь в виду?

— Как она тебе объяснила, что не будет сегодня ночевать? — презрительно и вкрадчиво продолжала она. — Что должна заехать к маме? Или что я попросила ее остаться у меня, чтобы мне не было одиноко?

Собакин молчал и беспомощно хлопал ресницами. Его нос подергивался.

— Ира! — отчаянно выкрикнула Собакина. Но жену Хасанова уже было не остановить.

— Только не уверяй меня, что ты не знал о том, что они спят вместе! С Федором. Моим мужем. — Она говорила почти спокойно, отчего вся сцена становилась еще более унизительной. — Что когда ты увидел на ней такие же часы, как у меня, ты решил, что она приобрела их на вшивом рынке. Что ты, каждый раз считая, сколько выдаешь ей на карманные расходы, никогда не догадывался, на чьи деньги она покупает тряпки.

— Я… Я не спрашивал, — выдавил из себя бледный Собакин.

— Она врет! — взвизгнула его жена, вскакивая. — Не слушай ее!

Хасанов уже тоже был на ногах.

— Заткнись, сука! — рявкнул он на жену, с размаху швыряя в ее лицо мандаринную кожуру.

Она зажмурилась, но не отпрянула. Стряхнув с платья рассыпавшуюся кожуру, она оглядела их всех троих долгим, тяжелым взглядом: разъяренного мужа, перепуганного Собакина и его жену, уже готовую биться в истерике.

— Как вы мне надоели! — с усталым отвращением произнесла она, откидываясь в кресле и наливая себе вина. — С вашим враньем, притворством и продажностью. Ведь ты спишь с моим мужем не потому, что его любишь, а потому, что у него больше денег, чем у Ильи. Который лебезит перед ним совсем не потому, что уважает. А для тебя, Федор, что-нибудь существует в этой жизни, кроме твоих поганых денег?

Вместо ответа он издал какой-то хриплый горловой звук, грубо сгреб ее за волосы и заставил подняться с кресла. Потом приблизил ее лицо, искаженное гримасой боли, к своему, искаженному бешенством.

— Клянусь, гадина, я разведусь с тобой! — прошипел он.

— Полегче, Федя, — вежливо попросил я. — Можно же отложить драку на пару минут, когда я уйду.

Он только нетерпеливо хрюкнул.

— Ты поняла, дура? — продолжал он сквозь стиснутые зубы, встряхивая ее голову сильнее. Она сдерживалась изо всех сил, чтобы не закричать.

— Не разведешься! — превозмогая боль, усмехнулась она. — Денег пожалеешь. Половина твоих фирм зарегистрирована на меня!

Он внезапно толкнул ее назад. Потеряв равновесие, она упала в кресло и вскрикнула.

— Ты знаешь, что я с тобой сделаю? — сдавленно, с угрозой прохрипел он.

— Что? — откликнулась она, не сводя с него сверкавших яростью зеленых глаз. — Пришлешь ко мне бандитов?

— Не угадала, сука! Я тебя сам рассчитаю! — Он выхватил пистолет и направил ей в лицо.

А вот это было уже не смешно. В лице Собакина не было ни кровинки. Его губы дрожали. Жена в ужасе вцепилась в него обеими руками. Мне показалось, что Хасанов и впрямь был на волосок от того, чтобы выстрелить. Все боялись шелохнуться.

— Стреляй! — с порывистым бесстрашием вскинулась Ирина. — Что еще я заслужила! За то, что я рожала тебе ребенка. За то, что ты все девять лет награждал меня венерическими болезнями. А я, гадина, это терпела! За то, что я тайком от матери продавала свои вещи, когда ты начинал свою торговлю и вечно прогорал. За то, что ты спишь с женой своего друга. Стреляй! Чего ты ждешь?

Еще секунду он сверлил ее ненавидящим взглядом, ноздри его раздувались, вены на лбу набрякли. Потом он с шумом, прерывисто перевел дыхание, грязно выругался и медленно опустил пистолет. Я видел, как пальцы у него тряслись. Бешенство клокотало в нем и требовало выхода. Кто-то должен был ответить за пережитое им публичное унижение. Ему нужна была жертва.

5

Оскалившись, он повернулся к Собакину.

— А ведь она говорила правду, — высоким зловещим голосом нараспев проговорил он. — Я спал с твоей женой. И давал ей деньги. И делал подарки. Ведь так, Лена?

Собакин вдруг сразу обмяк. Хасанов перевел прищуренный из-под очков взгляд на жену Собакина. Та съежилась, как от пощечины, забилась в угол и отчаянно замотала головой.

— Не верь ему, Илья! — всхлипывая, заскулила она. — Они оба сумасшедшие! Пьяные дураки! Они нам завидуют.

— Чему завидовать? — рассмеялся Хасанов, как пролаял.

— Лена, как же так? — с трудом заблеял потрясенный Собакин. — А ты, Федор, как ты мог? За что ты так со мной?

Он сжал пальцами виски и принялся их тереть, раскачиваясь на диване.

— Потому что я так хочу! — В лице Хасанова появилось непристойное издевательское выражение. Безответность Собакина его распаляла. — И ты догадывался. Ты не мог не догадываться. Но ты — трус! За это я тебя и выкинул из бизнеса. А ты даже не посмел мне отомстить. Только валялся в ногах. Хочешь отомстить мне сейчас? Хочешь?

Он шагнул вперед, толкнул Собакина в плечо, и тот мешком отвалился на диване. Он не сводил с Хасанова испуганных глаз и непрерывно облизывал пересохшие губы.

— Держи! — Хасанов сунул ему пистолет. Собакин в ужасе отпрянул как ужаленный. — Пристрели меня прямо сейчас! Ты же об этом мечтаешь? Потому что, если ты этого не сделаешь, я уеду отсюда с твоей женой. Ты понял? Давай!

— Я никуда не поеду с тобой! — всхлипнула жена Собакина. — Илья, не слушай его!

— А я тебя и не спрашиваю! — отрезал Хасанов, не оборачиваясь в ее сторону. Теперь он неотрывно сверлил Собакина взглядом. — Ты будешь стрелять или нет?!

Он насильно вложил оружие в безвольную руку Собакина и, подняв ее, приставил пистолет к своей груди.

— Давай же! — дразнил он. — Тут три свидетеля. Они подтвердят, что я совершил самоубийство.

— Я… не могу, — раздавленно пробормотал Собакин. Я стряхнул наваждение и понял, что с меня на сегодня хватит.

— Ребята, — миролюбиво попросил я, подходя к ним. — Я понимаю, что живете вы скучно, что впечатлений вам не хватает, но вся эта самодеятельность смотрится как-то пошло…

— Пошел ты! — злобно отмахнулся от меня Хасанов. — Вали отсюда!

Может быть, в Нижне-Уральске принято именно так обращаться с дорогими гостями. Но я не жил в Нижне-Уральске. И не люблю, когда меня перебивают. Тем более словами «пошел ты!». Мне кажется, что это невежливо.

Поэтому я просто и ясно ответил ему в челюсть. С левой, чтобы не обидеть.

Конечно, он был тяжеловесом в бизнесе. Но не в драке. Отлетев на метр, он ударился о стену и сшиб аквариум. Тот со звоном упал на пол. Осколки разлетелись в стороны, вода залила пол, и рыбки беспомощно забились, хватая воздух раскрытым ртом.

Хасанов поднялся, потер затылок, утвердился на ногах, нашарил упавшие очки и близоруко прищурился на меня, как будто видел впервые.

— Дурак! — выпалил он. — Ты еще пожалеешь!

В этом было что-то беспомощное, и он сам это почувствовал.

— Вы все пожалеете! — добавил он, выхватил из руки Собакина пистолет и выскочил, хлопнув дверью.

— Прошу прощения, но мне тоже, кажется, пора, — сказал я, стараясь оставаться спокойным. Спокойным я, конечно же, не был. — Спасибо за компанию, приятно было познакомиться.

И перешагнув через осколки аквариума и бившихся на полу рыбок, я вышел из кабинета.

6

На улице уже стемнело, и машин перед рестораном заметно поубавилось. Я остановился, чтобы вдохнуть свежий вечерний воздух. Призрачное тепло весеннего дня уже растворилось. От земли тянуло сыростью, и я поежился.

Неосвещенный парк перед рестораном казался почти черным и зловещим. Иногда налетал прохладный ветер, и едва различимые в сумерках деревья угрожающе покачивали голыми, еще не одетыми в листья ветками. Оттуда, из темноты, коротко и высоко вскрикивали птицы.

Впереди, нервной походкой, подпрыгивая, быстро шагал к своему черному «Мерседесу» Хасанов. Следом за ним поспешали трое его охранников. Водитель уже выскочил из автомобиля и распахнул дверцу.

Хасанову оставалось до машины не больше метра, когда откуда-то из темноты, со стороны парка, грянул резкий одиночный выстрел. И тут же испуганная ворона с карканьем рванулась вверх. Хасанов молча качнулся назад и схватился рукой за грудь.

За первым выстрелом последовал второй. Охрана Хасанова, как по команде, бросилась на землю. Я остался на месте, опешив и еще не понимая, что произошло.

Хасанов развернулся ко мне, и в сумерках я увидел его лицо: изумленное и детски перепуганное.

— Убили, гады, — пробормотал он, словно жалуясь мне на несправедливость, сделал несколько шагов и упал навзничь.

Рука, прикрывавшая грудь, отлетела в сторону, полы двубортного смокинга широко распахнулись, и на светлой майке расплывалось кровавое пятно, смазывая игривый рисунок. Я стоял оцепенев, не в силах сдвинуться и произнести ни слова. С минуту ничего не происходило.

Хасанов лежал не шевелясь, его злосчастные массивные очки нелепо съехали на лоб. С чувством внезапной вины я захотел их поправить. Но не смог. Какая-то вялость вдруг охватила меня. Неподалеку лежала его охрана, уткнувшись в мягкую, еще не высохшую после недавно сошедшего снега землю. Вокруг было тихо, темно и спокойно. Лишь из освещенного ресторана позади доносились звуки танцевальной музыки.

Вдруг тишину разорвал истеричный женский голос за моей спиной.

— Застрелили! Хасанова застрелили! Добавились другие голоса, тревожные и взвинченные, раздался топот ног, все заметались, забегали, началась суета и сутолока. Площадка перед рестораном заполнилась растерявшимися людьми. Оправившиеся от шока хасановские охранники, вскочив на ноги, уже расталкивали толпу.

— Не подходите! Нельзя сюда! — командовал один из них, отряхивая с пиджака прилипшую грязь.

— Красавцы! — громко сказал Гоша и сплюнул. Я обернулся на него и увидел, что он тоже еще не пришел в себя.

Несколько человек уже наперебой звонили в милицию с мобильных телефонов.

В эту минуту из ресторана выскочила жена Хасанова. Споткнувшись на ступеньках, она запуталась в длинном платье, едва не упала и бросилась сквозь расступившихся людей к телу мужа. Мгновенье она стояла, глядя на него не то с жалостью, не то с обидой и стискивая поднятые к подбородку тонкие руки. Потом медленно опустилась на землю рядом с ним и дотронулась до его плеча. Так она и просидела до прибытия милиции, не двигаясь, никого не замечая, не проронив ни слезинки. Никто не решился поднять ее или подойти к ней.

7

Милиция приехала минут через двадцать, на двух машинах. И сразу загнала всю толпу назад в ресторан, чтобы не мешали следственным действиям. Кто-то из милицейских подогнал машину поближе к телу и включил фары. Направленный свет сгустил темноту вокруг и безжалостно выхватил из нее неподвижно лежавшего Хасанова. В этом было что-то бесстыдное и неестественное.

Я стоял в холле рядом с Гошей, наблюдая в окно, как суетятся во дворе следователи и вспыхивает камера фотографа. До меня доносились приглушенные реплики гостей и официантов за моей спиной. Женщины всхлипывали.

— Такого человека убили!

— Бандиты проклятые! Все им мало!

— Да тут не бандиты! Это из-за политики. Мешал он им…

Не думаю, что все они питали к Хасанову нежные чувства. Но почти любой из нас, став свидетелем внезапного насилия, невольно сочувствует жертве.

Кто-то осторожно тронул меня за рукав. Я повернулся. Передо мной стоял трясущийся Собакин. На него было жалко смотреть. Позади него маячила его заплаканная жена.

— Как в кошмарном сне! — прошептал он дрожащими губами. — Я… Нас будут допрашивать… Я очень прошу, ничего не говорите в милиции о том, что… ну, в общем, о моей жене… Это ведь все неправда! Пожалуйста… Ведь это не имеет отношения к делу… Мне это очень важно…

Я посмотрел в его синие молящие глаза и, не ответив, отвернулся к окну.

Между тем машины продолжали прибывать к ресторану. Появился прокурор города со свитой, потом я увидел Рукавишникова и Силкина. Они хлопотали возле Ирины, которая все еще оставалась на улице. Последними приехали журналисты, пытавшиеся прорваться сквозь милицейское оцепление.

Заметив камеры, Ирина повернулась и шагнула в сторону ресторана. Но в эту минуту она покачнулась, видимо, теряя сознание. Рукавишников успел ее подхватить. Вместе с Силкиным они почти внесли ее в холл и усадили на стул у входа. Кто-то из официантов побежал за водой. Она сидела обмякшая и терла пальцами виски.

Стоя рядом, Силкин выглядел мрачно и торжественно. Рукавишников был подавлен и потерян. Он гладил Ирину по волосам и бормотал что-то утешительное. Следом вошел прокурор города с озабоченным лицом. Я приблизился к их группе и поздоровался с прокурором за руку.

Силкин сделал нам знак глазами, и мы втроем отошли в сторону.

— Может быть, отпустить ее до утра? — тихо сказал он прокурору.

— Ну, конечно! — недоверчиво хмыкнул прокурор, румяный, пожилой здоровяк. — А завтра вы же на нас и спустите всех собак. Дескать, куда мы смотрим, пока на улицах убивают невинных людей!

— Послушайте, — продолжал Силкин настойчиво. — Ничего вразумительного вы от нее сейчас все равно не добьетесь. Женщина пережила страшное потрясение. Пусть придет в себя. Тут и так полно свидетелей. Хватит вам работы!

Прокурор притворно вздохнул. Услуга ему ничего не стоила, зато мэр в этом деле оказывался ему обязанным.

— Ну ладно, — нехотя согласился он. — Раз вы просите. Хотя по закону, между прочим, запрещено.

Силкин поблагодарил и вернулся к Ирине.

— Теперь начнется! — посетовал прокурор. — Депутатские запросы, статьи. Шуму не оберешься. И надо же было, чтоб именно его убили! Как будто стрелять не в кого. Прокурор области уже сюда выехал. — Он хмуро покачал головой. — А что толку! Сейчас заявит, что берет под свой личный контроль. А отдуваться-то все равно нам! Терпеть не могу эти «заказняки»! Сроду никого не найдешь. То ли дело — бытовуха! Девяносто процентов раскрываемости. Пырнул ножом по пьянке и тут же признался.

Я сочувственно покивал. Прокурор вновь вздохнул, томимый тяжелыми предчувствиями. Я выдержал паузу.

— Может, меня тоже до завтра отпустите? — осторожно попробовал я.

— Ну вот! — возмутился он. — Так у меня все подозреваемые разбегутся! Даже не думай!

— Я завтра сам приеду к следователю! — пообещал я. — Дам самые подробные показания.

— Все так говорят, — проворчал он. — А потом объявляй тебя в федеральный розыск!

— За меня прокурор области поручится! — нагло заявил я.

— Ага! — фыркнул он. — Жди! Нужен ты ему! Он наклонился ко мне поближе.

— Слышь, — заговорщицки прошептал он. — А может, это она его завалила? Как думаешь?

— Кто? — не понял я.

— Ну, жена. Вдова теперь. — Он показал глазами в сторону Ирины, которая начала приходить в себя. — Они, говорят, последнее время жили как кошка с собакой.

— Вы серьезно? — оторопело спросил я.

— Конечно, серьезно! — хмыкнул он. — Ей-то прямой интерес. Ей же все достанется!

— Как-то не очень похоже, — с сомнением протянул я.

— Молодой ты еще! Доверчивый, — важно возразил он. — Поживи с мое, такого насмотришься! Жены-то обычно и режут. А после знаешь, как убиваются! Сердце разрывается, на них глядя.

Он подумал еще немного.

— Жаль будет, если не она, — сказал он наконец с грустью. — Раскрыли бы по горячим следам. С женщинами проще. На них надавишь, сунешь под нос постановление об аресте, они и расколются. Ну, ладно, езжай уж, — разрешил он. — Но только завтра чтоб как штык!

Рукавишников и Силкин все еще толкались возле Ирины. Лицо ее было отрешенным и безучастным. Она машинально брала стакан с водой, когда они ей давали, делала глоток и вновь возвращала им.

Проходя мимо них, я остановился неожиданно для самого себя.

— Хотите, я отвезу вас домой? — предложил я ей. Она повернулась, посмотрела на меня, но не сразу увидела. Потом молча встала, высвободилась из объятий Рукавишникова и взяла меня под руку. Не говоря ни слова, мы вышли из ресторана.

Хасанова уже унесли, но место, где он лежал, было обведено мелом. Она бросила туда мгновенный взгляд и тут же потупилась. Я усадил ее в свою машину.

Когда мы отъезжали, я краем глаза видел, как Силкин с Рукавишниковым вышли к журналистам, чтобы сделать свои заявления.

8

Я спросил, куда ее отвезти, но она не ответила. Она сидела выпрямившись, высоко держа голову, уставясь в темноту перед собой. Отгороженная от меня и остального мира. Я чувствовал исходящий от ее волос слабый запах лаванды, прохладный и свежий. Вопрос я повторять не стал, и некоторое время мы молча колесили по ночному темному городу. Я поворачивал, где придется, и лишь следил в зеркало, чтобы не отставала вереница машин из моей и хасановской охраны.

Вдруг ее прорвало.

— Я знала, что этим закончится! — заговорила она с каким-то накопившимся ожесточением. — Я каждый день этого ждала. Все эти годы. Девять лет как на американских горках! Девять лет засыпаешь и просыпаешься с одной мыслью: когда убьют? Сегодня? Завтра? — Она не поворачивала головы в мою сторону. Скорее, говорила вслух, чем обращалась ко мне. — Сначала эта проклятая нищета! «Ирина, мы не можем купить тебе сапоги, походи еще годик в старых. Мы должны вложить деньги в бизнес!» А старые уже разваливались на части. Потом челноками мотались в Польшу. С неподъемными мешками, набитыми разной дрянью. Спали на вокзале. Нас обманывали, мы обманывали. Занимали, отдавали, перекручивались. — Ее узкие руки в кольцах лежали на коленях и беспокойно сжимались, словно жили своей, отдельной жизнью. — Потом, только начали выкарабкиваться, появились бандиты. Вламываются ночью, угрозы, брань, ножи, пистолеты! Я беременная была, а мы прятались по квартирам друзей. Потом пошли эти автомобили. Деньги на нас посыпались! Империя Хасанова! «Мерседесы» меняли каждые полгода, толпу обслуги держали, тысячами швырялись. Какую-то недвижимость скупали! Весь город только и твердил про хасановские миллионы! А мы из однокомнатной квартиры только прошлым летом переехали! Почему? К чему эта показуха? Так нужно для бизнеса! Ирина, ты ничего не понимаешь! Да пропади он пропадом, этот бизнес! Ненавижу!

— Как вы познакомились? — спросил я, чтобы отвлечь ее.

Я старался не смотреть ей в лицо, но иногда, невольно скашивая глаза, замечал в вырезе черного платья узкое белое плечо и детскую беспомощную ключицу. Чтобы унять дрожь в руках, она порылась в сумке, нашла сигареты и закурила.

— Скучнее не придумать! Федор тогда только-только перебрался из Душанбе в Нижне-Уральск. Искал, чем бы заняться. Устроился временно на такси работать. Ну и подвез меня однажды. И началось! Ждал на улице часами. Караулил у института. Мама его возненавидела с первого же взгляда. Почему-то все твердила, что его посадят. А я больше не могла жить с мамой. Мне было семнадцать, ему тридцать один. Он ведь тогда другой был. А может быть, он всегда таким был, просто я по молодости не замечала. Мы планы вместе строили. Не разлучались. Мне нравилось, что он был в меня влюблен без памяти. Думала, так всегда будет. Дура. Сначала по квартирам съемным мотались. Поженились, когда я уже на девятом месяце была. Постепенно дела пошли в гору, мама успокоилась. Даже со службы уволилась, чтобы с Эльдаром сидеть. С нашим сыном. Мы еще Фединого сына от первого брака забрали. Мать у него пила. Самому Федору дети мешали, хотя он их любил, по-своему. Старшего отправили в Англию учиться. А младший — у мамы. Я не хотела такой жизни. Я никогда не думала, что так буду жить. Я хотела надежности. Я измучилась. Несколько раз уходила от него, но он меня не отпускал. Приезжал за мной к маме, устраивал скандалы. Неужели у всех так?

Спохватившись, она заметила, что ее сигарета давно погасла. Открыв окно, она швырнула окурок на дорогу. В кабину ворвался холодный ночной воздух. Она вздрогнула и поежилась.

— Мы куда едем? — спросила она уже спокойнее.

— Не знаю, — честно ответил я. — А куда нужно?

— Я к маме поеду. Она за городом живет. Минут сорок. Довезете? Я могу к своей охране пересесть. Я устала очень. Можно я помолчу?

Оставшуюся дорогу мы почти не разговаривали, если не считать ее кратких указаний, куда свернуть. Время от времени она начинала беззвучно плакать, и плечи ее вздрагивали. Слез она не вытирала, только зажмуривала глаза. Я не знал, кого она оплакивала: убитого мужа или себя. Да вряд ли она сама это понимала.

Когда мы подъезжали к дому ее матери, она повернула ко мне лицо в подтеках туши.

— Я не знаю, как жить дальше, — прошептала она. — Я ничего не знаю ни о его делах, ни о финансах, ни о чем. Я ужасно боюсь бандитов. Я вообще ужасно боюсь.

Впервые я видел ее растерянной. Сейчас в ней не было ни агрессии, ни самоуверенности. Я накрыл ее руку ладонью. Ее пальцы были ледяными. С минуту мы сидели тихо, не шевелясь.

И вдруг я поймал себя на странном ощущении. Я почему-то не испытывал к ней жалости. Даже к плачущей и открыто беспомощной. У меня не получалось. От нее веяло опасностью. И я чувствовал лишь смутную тревогу.

Она собралась, вздохнула, непокорно встряхнула головой и вновь сжала губы. Лицо ее затвердело и приняло привычное упрямое выражение.

— Надо идти! — сказала она вслух.

Дом был небольшим, двухэтажным. Насколько я рассмотрел в темноте, он ничем не отличался от таких же соседских. Я помог ей выбраться из машины. Мы подошли к воротам, и она позвонила. Через некоторое время зажегся свет. Нам открыла высокая пожилая женщина с недовольным, строгим лицом. Она бросила быстрый взгляд на меня, потом посмотрела на дочь.

— Что случилось? — беспокойно спросила она, почувствовав неладное.

— Федю убили, — ответила Ирина кратко.

— Как убили? — ахнула мать. — Когда? Кто? Она начала было причитать, но дочь ее оборвала.

— Мама, я тебя умоляю, не кричи, — устало проговорила Ирина. — Эльдара разбудишь. Пойдем, я тебе все объясню.

Я вернулся к машине, кивнул своей охране, и мы уехали.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

— Она его не убивала, спорить могу! — категорично заявила Наташа. — Не в ее характере!

Ее голос меня очаровывал. В нем сохранялась хрипотца, даже когда она горячилась, и он поднимался. Кстати, чем пронзительней голос у женщины, тем преснее она в постели.

Мы сидели с Наташей в «Сквозняке», шумном тесном баре на неудобных железных стульях за деревянным несвежим столом. Неподалеку от нас двое парней и крашенная в разноцвет девица в кожаных штанах гоняли шары по бильярдному столу.

Наташа ела мороженое и запивала его мартини. Она обожала такие места, где развлекалась безалаберная студенческая молодежь, где за три рубля вам наливали и подавали неизвестно что и где у ленивых официантов было не допроситься даже бумажных салфеток.

В отличие от нее, я терпеть не мог дешевых толкучек. Меня от них подташнивало. Но наши отношения мучительно агонизировали, виноват во всем был, как водится, я, совесть меня терзала, и я смирялся.

К нашей встрече она готовилась. На ней было очень короткое узкое платье, которое я сам выбирал, когда мы летали с ней в Москву, и распахнутый длинный белый плащ из тонкой замши, который обошелся мне в треть моей зарплаты. Она не стала снимать его в этой забегаловке. Подобное проявление бесстрашия меня восхищало. В отличие от нее, я старался не задевать рукавами о посторонние предметы и даже на всякий случай отодвинул стул подальше от стола.

— Ты считаешь, что она неспособна на убийство? — спросил я, радуясь, что у нас есть посторонняя тема для Разговора, который в последнее время все чаще приобретал характер скрытых упреков, невысказанных обид и заканчивался ее слезами.

— Еще как способна! — убежденно возразила Наташа и для убедительности пару раз выразительно похлопала своими длинными, словно наклеенными, ресницами. — Но не таким образом. Она могла застрелить его во время ссоры! В гневе, в ярости. Но задумать убийство, распланировать и выжидать?! Никогда! Так поступил бы твой Храповицкий. Но не она! По-моему, она вообще не умеет сдерживаться. Она же истеричка. Ей нужно немедленно выплескивать на других свои дикие эмоции.

Разноцветная девица рядом с нами забила шар в лузу и завизжала, подпрыгивая. Я покосился на нее, подавил раздражение, утешился тем, что спать с нею придется не мне, и отпил минеральной воды.

— Ты говоришь так, как будто хорошо ее знаешь, — сдержанно заметил я. От нестройного шума вокруг у меня начинала болеть голова.

— Я встречалась с ней только один раз в ночном клубе, — отозвалась она, пожимая плечами. — Но этого вполне достаточно. Женщина видит другую женщину с первого взгляда. Особенно если в них есть что-то общее. Она приехала в клуб с мужем, подругой и толпой охраны. Ей не хватало только болонки в руках. Подруга, кстати, может быть, как раз эта Собакина, о которой ты рассказывал. Такая рыжая, вертлявая, по виду из бывших шлюх, которые удачно выскочили замуж.

— Похоже, — кивнул я, вспоминая откровенные позы манерной собакинской жены.

— Такие всегда лезут в наперсницы к богатым женщинам, в надежде, что и им что-нибудь перепадет, — поморщилась Наташа. — Свозят их за границу или хотя бы обедом в ресторане накормят. Самого Хасанова я тогда толком не разглядела, он сразу прошмыгнул в ВИП-зону и оттуда уже не появлялся. Зато на его жену насмотрелась! Ты заметил, как она идет в толпе? Ни на кого не глядя! Прямо на людей! В абсолютном убеждении, что все должны уступить ей дорогу! А знаешь, как они танцевали? Охрана оттеснила народ с площадки, чтобы дать им место. Они вдвоем с этой рыжей зажигали, а вокруг стояли четыре здоровенных жлоба в костюмах и наушниках, чтобы, не дай бог, их кто-то не толкнул! Представляешь?

Я представлял. Собственно, я не представлял другого.

— Даже вы с Храповицким так себя не ведете! — не удержалась она, чтобы не съязвить.

— Ну, на танцах-то мы по-другому и не умеем! — заверил я. — А в жизни мы, да. Тихие.

— А потом был вообще смех! — Наташа оживилась и чуть подалась вперед. — Они вошли в дамскую комнату. А там же полно всяких девиц, и охрану туда не заведешь! И какая-то глупая девчонка, вся в блестках, случайно задела рыжую. И у той на кофте остался этот крем. Как рыжая верещала! Ты себе вообразить не можешь! «Лохушка! Дура! Ты знаешь, сколько эта кофта стоит?! Это же «Кензо»!» В таком роде! А Хасанова ей так свысока, сквозь зубы: «Успокойся, я тебе новую подарю!»

— Надеюсь, подарила, — заметил я, чтобы что-то сказать.

Наташа внезапно переменилась в лице и вновь откинулась на стуле.

— Она тебе понравилась? — вдруг спросила она упавшим голосом, обжигая меня своим ночным взглядом.

Я слишком хорошо изучил эту интонацию. Тема других женщин была для нас запретной.

— Скорее нет, чем да, — ответил я поспешно. Я всегда так отвечал на этот вопрос. Разница заключалась в том, что на сей раз я говорил правду.

— Почему? — настаивала она недоверчиво. — Она же очень красивая.

— Красивая, — согласился я осторожно. — Но мне она показалась уж слишком эгоистичной. Даже не знаю, любят ли такие женщины кого-нибудь, кроме себя?

— То есть, ты уже примеряешься? — ревниво подхватила она. — Тебе бы хотелось, чтобы в тебя влюбилась?!

Что последует дальше, я знал уже наизусть. — Тебе не кажется, что нам пора? — кротко осведомился я. — Согласись, что дома ссориться как-то удобнее постели легче мириться.

С этим она спорить не стала.

— Ты догадываешься, в чем твоя проблема? — многозначительно спросила она в машине, когда мы ехали ко мне. В ней, кажется, пробуждался дух обличительства.

Вообще-то у меня было много проблем. Иногда, например, мне не хватало денег. Порой мне не нравилось, когда меня обличают. Но моего ответа не требовалось, и я промолчал.

— Ты выбираешь сильных женщин, а хочешь, чтобы они вели себя с тобой как слабые! — продолжала она с накопившимся укором. — Чтобы они терпели. Ждали тебя сутками. Прощали твои измены.

— Терпеть и прощать — это огромная сила, — задумчиво пробормотал я. — Скандалить легче!

— Я видела, как живет моя мать! — отозвалась она холодно. — Я так не хочу.

Я мог бы возразить, что не я выбираю сильных женщин, а они выбирают меня. И что мне ли не знать, насколько слабы женщины, которые считают себя сильными. Но все это не имело значения.

Сколько я себя помню, лет примерно с четырех, я всегда был на ком-то женат, причем официальный брак часто не совпадал с реальным. При этом я постоянно пребывал на этапе тяжелого, надрывного развода. Менялись женщины, но ситуация оставалась прежней. Причина была во мне. Я не менялся. Хотя временами очень старался.

В бесконечном перечне моих недостатков женщин всегда особенно привлекали два: я не умел их бросать и не мог хранить им верность. И то и другое диктовалось моей повышенной ответственностью или моим тупым мужским самолюбием, что, по сути, одно и то же.

Я люблю заботиться о женщинах, мне доставляет это радость. Дарить им дорогие подарки, покупать тряпки, баловать их и отравлять роскошью — для меня как дышать. Я не решался расстаться с ними, поскольку мне казалось, что без меня они погибнут во враждебном им мире, пропадут в одночасье. И не мог долго оставаться с какой-то одной, поскольку полагал, что во мне нуждаются многие. Мой жизненный опыт свидетельствовал об обратном, о том, что они бывали счастливы и до меня, и после. Но против инстинктов он был совершенно бессилен.

Первый из этих пороков женщины угадывали своим безошибочным чутьем. О втором я сам честно ставил их в известность заранее. Мой первый недостаток внушал им уверенность в себе, во втором им чудился вызов. Им хотелось меня укрощать. Смириться с мыслью, что тебя ждет участь всех остальных, значит, отказаться от убеждения в своей исключительности. С этим не согласится ни одна женщина даже под пытками.

Увы, я не поддавался дрессировке и оставался совершенно диким. С Наташей все обстояло еще хуже, чем с другими. Я так и не смог забыть историю с ее фотографиями. Ревность к прошлому неизлечима, поскольку изменить его мы не можем. Даже в первый месяц наших отношений, когда все чувства еще были обнаженными и острыми, эта ревность порой захлестывала меня и толкала на нелепые измены, в длинную вереницу которых я пускался с дурацким мальчишеским ожесточением.

В свою очередь, Наташа была не из тех, кто терпит. И пережив череду страстных скандалов и болезненных расставаний, мы научились держать дистанцию и не задавать друг другу лишних вопросов. Ей было труднее, чем мне. У нее было море подруг, единственное занятие которых, похоже, состояло в том, что они шпионили за мной по всему городу и, когда я все-таки попадался — а попадался я почти всегда, — неслись со всех ног доносить Наташе. Она страдала. Их рассказы ее растравляли, но не слушать их было выше ее сил.

Я тоже мучился. В основном оттого, что мне надоело чувствовать себя злодеем и негодяем. Мне это мешало. Особенно в личной жизни. Иногда я с затаенным нетерпением ждал, когда она объявит мне о разрыве, бросив на прощание уже слышанную мной не раз сакраментальную женскую фразу:

— Я думала, что смогу. Но я не смогла.

Ночью, впрочем, обычно становилось немного легче. Ее плавное боттичеллиевское тело все еще сводило меня с ума, я обожал ее губы и сладковатый медовый запах ее черных волос. Ощутив мою ей принадлежность, она на время успокаивалась.

Однако и здесь был некий взаимный обман. Я не принадлежу к тому типу вялотекущих мужчин, которым нравятся женщины с бурной биографией. Для меня нет ничего более скучного, чем проститутки, то громко стонущие в ухо, то с чавканьем жующие жевательную резинку и готовые за триста долларов изображать бурное сексуальное удовлетворение, даже если вы мирно сидите в разных углах дивана.

Наличие в даме богатого постельного опыта интересно, пока вы сидите в ресторане: вам есть, что обсудить. Но когда ее опыт оборачивается попыткой устроить вам шапито в постели, я чувствую себя так, словно на меня вылили ушат холодной воды. Я не люблю цирк, и акробатика мне нравится ничуть не больше, чем клоунада. Удовольствия в одностороннем порядке для меня не существует.

Между тем, ничто так не убивает женскую чувственность, как многочисленные случайные связи.

Наташа старательно делала вид, что ей безумно хорошо со мной. Я, чтобы не обидеть ее, старательно делал вид, что ей верю. Но это участие в художественной самодеятельности оставляло во мне какой-то унизительный осадок, который я пытался стереть очередной изменой. А мои измены она всегда угадывала раньше, чем я к ним приступал.

Утром моя охрана всегда привозила розы, охапку которых я клал рядом с Наташей на подушку, прежде чем ее разбудить. Однако теперь они уже стали дежурными и не доставляли ей былой радости.

Когда мы с Наташей на кухне пили кофе, она вдруг прервала мою вымученную болтовню неожиданным вопросом:

— А когда его убили, Хасанова, в ресторане оставалось много народу?

— Ну да, — ответил я озадаченно. — Довольно много.

— Сколько? — допытывалась она. — Человек сорок? Пятьдесят?

Легкость ее тона притупила во мне чувство опасности.

— Может, и больше, — беспечно кивнул я. — Если считать с официантами и милицией.

— Вот видишь, — печально заметила она, вмиг становясь серьезной. — А отвозил ее домой почему-то именно ты!

— По-твоему я сплю со всеми женщинами, которых подвожу? — Я постарался вложить в свой вопрос всю присущую мне иронию, но это не подействовало.

Она посмотрела мне прямо в глаза.

— По-моему, да, — твердо ответила она. И губы у нее задрожали.

2

— Поздравляю вас, господа! — саркастически начал Храповицкий. — Андрей попал под подозрение в убийстве.

На следующий день после гибели Хасанова Храповицкий не пустил меня в Нижне-Уральск, где я должен был давать показания в прокуратуре. Он решил, что будет гораздо безопаснее, если он, Храповицкий, сначала неофициально переговорит с прокурором области. Пять минут назад он собрал нас в своем кабинете, чтобы рассказать о встрече.

— Неужели я дождусь, когда его посадят? — встрепенулся Виктор.

— Есть надежда, — кивнул Храповицкий. — Правда, вместе с тобой.

Последнюю фразу он произнес жизнерадостно. Но мне сразу стало скучно.

— А можно без Виктора? — спросил я.

— Без Виктора не получится, — категорично заявил Храповицкий. — Он здесь главное действующее лицо. Потому что мотивом твоего преступления могли послужить только акции азотного комбината, которые мы никак не могли поделить с Хасановым. А кто является автором этого проекта, нам известно.

Виктор фыркнул, но ничего не сказал.

— Я все-таки выбрал бы Васю, — не сдавался я. — Он мне как-то роднее.

— А при чем тут я! — запротестовал Вася. Он не собирался быть мне роднее. — Я вообще за границей был все это время. Да я про эти акции дурацкие только на днях узнал.

— Не бойся, Вася, — утешил его Храповицкий. — Андрей тебя не выдаст. Правда, Андрей? — Он подмигнул мне.

— Если бить не будут, — уточнил я. — Не люблю, когда бьют.

Судя по тому, как Вася помрачнел, он решил, что бить меня будут обязательно.

— Бросьте ваши глупые шуточки, — вмешался Виктор. — Расскажи по-человечески, что там творится.

— Если серьезно, то версия нашего участия тоже рассматривается. Хотя, конечно, она не главная. Посмотри на эту историю их глазами. — Храповицкому доставляло явное удовольствие томить своих партнеров. — Андрей появляется в Нижне-Уральске и первым делом едет к Хасанову. О чем они говорили, мы не знаем, но предположим, они ссорятся из-за этих бумаг. Андрей под видом гостя коварно пробирается на банкет и улаживает весь вопрос привычным ему способом.

— Бред какой-то! — возмутился Вася. — Не лично же он Хасанова замочил!

— Я, между прочим, так часто делаю, — вставил я. — Просто до некоторых еще руки не дошли.

— Прямо мне прокурор, разумеется, ничего не сказал, — продолжил Храповицкий, пропуская наши реплики мимо ушей. — Но по его тону я понял, что в голове он это держит. Тем более, что выполнено все было очень профессионально. Стреляли из парка напротив. Из винтовки с оптическим прицелом. Как мне объяснили, там ограда с невысоким бетонным основанием. Убийца спокойно залег с другой стороны, подстелив на землю целлофан. Положил винтовку на основание, дождался выхода Хасанова, и бах! — Храповицкий прицелился в воздух и щелкнул языком. — Расстояние было метров двадцать, не больше. Для опытного стрелка — это, считай, в упор. Второй выстрел был в воздух, чтобы напугать охрану. Сделав свою работу, убийца спокойно удалился через парк. Особых следов не нашли. Предполагается, что такой уровень исполнения могли заказать только солидные люди. Вроде нас.

— А другие версии есть? — обеспокоенно спросил Вася. Он явно продолжал сомневаться в моей стойкости, и меня это оскорбляло. Я решил сдать его, даже без битья. Просто повинуясь чувству гражданского долга.

— По счастью для нас, есть. Вариант основной. Ильич наносит ответный удар. Допустим, что Ильич, будучи парнем весьма неглупым, начал не с расстрела многочисленных бригадиров Ломового, а врезал по больному месту: по кошельку. Через Хасанова шли основные финансовые потоки. Он координировал весь принадлежащий группировке бизнес. С его смертью они лишатся доходов, начнут задыхаться, а многие дела, которыми он занимался, придут в упадок. Пойдет разброд, кто-то из бригадиров переметнется к Ильичу. Я лично считаю этот вариант наиболее правдоподобным.

— Я тоже, — поддержал я. — В день нашей встречи он разговаривал с Москвой по телефону. Заказывал себе новую охрану. Восемь человек из столицы — это минимум двадцать пять тысяч долларов в месяц, если считать с проживанием. Представь, как он должен быть напуган. Кого он боялся? Не Силкина же!

— У него могли быть долги, — предположил Вася.

— Да у него и были долги, — отозвался я. — Причем, судя по безумному предложению, с которым он к нам обратился, долги огромные. Но за долги не убивают. Во всяком случае, до тех пор, пока есть хоть какая-то надежда их получить. А кое-каким барахлом он, надо признать, обладал.

— А что считает прокуратура? — осведомился Виктор.

— Прокуратуре эта версия не нравится, — ответил Храповицкий с сожалением. Он всегда испытывал неудовлетворенность, если не мог кого-либо убедить в правильности своей позиции, даже если не затрагивало его денежных интересов. — Потому, как дело становится совершенно безнадежным. Надо ждать годы, пока исполнители попадутся на аналогичном преступлении, и нет никаких гарантий того, что они, даже будучи пойманными, сдадут Ильича. На прокуратуру давит общественность. Хасанов был в Нижне-Уральске не последним человеком. Все центральные телеканалы уже рассказали о его убийстве. А если учесть, что в последние месяцы трупов по городу хоть отбавляй и ни одно преступление пока толком не раскрыто, хотя заказчики в большинстве своем известны, то можно понять желание следователей как можно быстрее предъявить народу преступника именно в этом, отдельно взятом случае.

— Да это жена его грохнула! — убежденно заявил Виктор. — Уж она-то от его смерти больше всех получает. Больше даже, чем мы с Андреем.

— Вообще-то это версия номер один, — кивнул Храповицкий. — Хотя я бы поставил ее на второе место. Она всем бросается в глаза. Тем более что известно об их непрерывных ссорах. Говорят, отношения у них были на грани развода. Хотя не очень понятно, как она могла осуществить это технически. Но все же вариант ее участия для прокуратуры наиболее соблазнительный и понятный. Далее идет политика. Хасанов поддерживал Рукавишникова, и на дне его рождения вышел какой-то глупый скандал с Силкиным. Теоретически Силкин мог его заказать. Но как-то трудно предположить, что он в этом признается. А арестовывать его еще меньше оснований, чем Андрея. К тому же он мэр.

— Но его могли убить и конкуренты, — подал голос Вася.

— С конкурентами сложнее всего, — развел руками Храповицкий. — Хасанов пытался подмять под себя большую часть бизнеса, связанного с продажей автомобилей. А поскольку автомобилями там торгует каждый второй житель города, то считаться его конкурентом может кто угодно. К тому же у него был на редкость запутанный бизнес. В некоторых фирмах у него были партнеры, какие-то предприятия находились у него в доверительном управлении. Короче, там не разберешься. Конечно, они будут проверять все его счета, допрашивать людей из его окружения, но на это уйдут месяцы. Кстати, Андрей, я договорился, что показания ты дашь сегодня в нашей областной прокуратуре. Тебя там ждут в четыре часа. Фамилия следователя — у моего секретаря.

— Может быть, ему лучше взять с собой адвоката? — несколько нервно предложил Вася.

— Вася, его пока вызывают в качестве свидетеля, а не подозреваемого! — потеряв терпение, повысил голос Храповицкий. — И я надеюсь, одним допросом все закончится! Зачем ему адвокат? Чтобы лишний раз подразнить следователей? — Он помолчал, успокоился и прибавил: — Вообще, если честно, все это довольно неприятно.

— Боюсь, что газеты начнут намекать на нашу причастность в ближайшее время, — заметил я. — Гозданкеры позаботятся о том, чтобы информация куда-нибудь просочилась. Не в местную прессу, так в Москву.

Я понимал, что не обрадую его этим сообщением, но предупредить я был обязан. Он сразу взвился.

— Я уже слышать не могу про этих Гозданкеров! — взорвался он. — Они вредят нам изо всех сил, где только могут. Их родственничек в областном департаменте финансов рубит нам уже четвертый проект. Причем каждый раз снабжает свой отказ оскорбительными комментариями.

— А ты говорил об этом с губернатором? — спросил Виктор. — Вы же каждый день видитесь. Только что не спите вместе.

— А что толку? — раздраженно бросил Храповицкий. — Пока наша нежная дружба с Егоркой не принесла нам ничего, кроме потери времени и лишних расходов. Он ведет себя, как старая шлюха. Принимает все, что мы даем. Крутит в восторге дряхлеющим задом. И бежит к Гозданкеру хвалиться нашими подношениями, чтобы пробудить в том ревность. Я предлагаю одну за другой выгодные сделки, разумеется, с учетом всех его интересов. То есть пятьдесят на пятьдесят. Он отвечает, что это великолепно, и проект нужно срочно оформить как официальный документ на его имя. Я на неделю засаживаю за работу наших аналитиков и юристов и отдаю ему бумаги. Он отправляет их в департамент финансов. Дальше — известно. Я пытаюсь с ним объясниться — он увиливает.

— Что ему нужно? — обиженно почесал бородку Вася. — Пятьдесят на пятьдесят — отличные условия!

— Ага! — насмешливо отозвался Виктор. — Особенно если вспомнить, что деньги на наши проекты мы просим из бюджета. Все равно что из его кармана.

— Меньше половины для нас не имеет смысла! — сварливо возразил Храповицкий. — Он-то — один. А нас трое. И у каждого по три семьи.

Считал он не вполне корректно. Семей у них было побольше. По четыре — у него и Виктора. И две у Васи.

— Ладно! — решительно заявил он. — С меня хватит! Сегодня в два часа я встречаюсь с Ефимом Гозданкером. Ты поедешь со мной. — Он посмотрел на меня, и я молча кивнул.

— Вообрази, эта скотина предложила мне приехать к нему в офис. Мне! — Храповицкий даже задохнулся от возмущения. — Естественно, я отказался. Сегодня я намерен все ему высказать.

— А чего мы этим добьемся? — осторожно спросил я.

— Испугается, — с мрачной уверенностью заявил Храповицкий. — Одно дело — подличать исподтишка, а другое — открыто объявить войну. Не в характере Ефима.

У меня по этому поводу было свое мнение, но, видя, что его не переубедить, я не стал спорить.

3

Решающая встреча двух могущественнейших людей области была назначена в «Мираже», самом помпезном из городских ресторанов. Разумеется, в банкетной комнате.

Что до меня, то я терпеть не могу эти тесные застенки, которые в наших ресторанах именуют банкетными залами, или просто «банкетками». Но поскольку за добровольное заточение в этом деревенском предбаннике с вас берут дополнительно, это считается престижным. И для делового человека заказать стол в общем зале столь же унизительно, как для бандита надеть галстук.

Мы с Храповицким опоздали на двадцать минут. Естественно, нарочно. Дабы невзначай продемонстрировать Ефиму, что мы у себя на работе не чай пьем. А, между прочим, нефть качаем. В отличие от него, Ефима. Который, если что-то и умеет, то лишь воровать из областного бюджета. Без особых, причем, затей.

Очевидно, Ефим, в свою очередь, намеревался доказать нам, что воровать из областного бюджета, да еще мешать нам делать то же самое, не так-то просто. Во всяком случае, он ухитрился прибыть еще позже. Что с его стороны было сверхнаглостью. Так считал Храповицкий. А то, что считал я, в данном случае не имело значения.

Те несколько минут, что мы провели в ожидании Гозданкера, Храповицкий посвятил живописанию кар, которые он собирался обрушить на Ефима в ближайшее время. Самым милосердным из перечисленного было принуждение Гозданкера к противоестественным отношениям с охраной Храповицкого. Я начал нервничать.

Ефим Гозданкер вошел в банкетку торопливо, с виноватой улыбкой на толстых мокрых губах.

— Ребята дорогие, не казните! — покаянно заговорил он, с трудом втискивая свою оплывшую фигуру между столом и диваном. — Выбрался с работы заранее и уже подъезжал к вам, как позвонил губернатор, просил срочно заглянуть. Ну, нельзя же ему отказать! Не поймет! Продержал целый час. Я даже предупредить вас не мог.

Желваки на скулах Храповицкого играли, но он промолчал и холодно пожал Гозданкеру руку. Я проделал то же самое.

Я не сомневался, что, пользуясь свободным доступом к губернаторскому телу, Ефим намеренно заскочил к нему, чтобы иметь благовидный предлог для опоздания. Это означало, что он уверен в себе, и вести с ним разговор с позиции силы я считал бесполезным.

Вошла коренастая, приземистая официантка. Здесь они носили короткие красные платья с передниками и черные колготки. Ефим скользнул взглядом по ее крепким икрам и заказал салат и курицу. Храповицкий попросил рыбу, а я, как подлинно свободный человек, ограничился мороженым, хотя в России в деловых кругах заказывать десерты считается неприличным. Зато все обеденные переговоры начинаются с двойного эспрессо. С него мы и начали.

Пока наши блюда готовились, мы не говорили о делах, ограничиваясь дежурными фразами. Белые пластиковые панели делали банкетку похожей на узкую больничную палату. Из-за отсутствия окон казалось, что здесь не хватает воздуха, хотя кондиционер исправно работал на холод.

В углу зачем-то стоял телевизор, правда, звук был предусмотрительно выключен. Шел какой-то дурацкий фильм, и Ефим время от времени подслеповато щурился на экран и шевелил губами. Похоже, это только добавляло раздражения Храповицкому. Атмосфера была довольно напряженной. Я исподтишка разглядывал обоих.

Храповицкий, как обычно, был одет с избыточной яркостью и блистал золотом. На Ефиме топорщился какой-то тусклый пиджак и пузырились мятые брюки. Храповицкий приехал с семью охранниками. С Ефимом, как всегда, был только его водитель. Храповицкий выглядел поджарым, хищным и собранным. Обрюзгший Ефим казался рыхлым, добродушным и неуклюжим.

Но, будучи столь непохожими внешне, они боролись за одно и то же. Во всей нашей огромной области им было не ужиться вместе. И они готовы были схватиться не на шутку.

Наконец, официанты ушли, оставив нас наедине. Гозданкер набросился на салат. Храповицкий взял со стола нож и принялся крутить его в руках.

— Ефим, — заговорил Храповицкий, стараясь сдерживаться, хотя звеневший голос выдавал его внутреннее напряжение. — Мы с тобой знаем друг друга не первый год. Мы работаем в одной команде, на одного человека. На губернатора. Я понимаю, что ты не хотел бы подпускать к нему никого и управлять губернией сам. Но, согласись, вряд ли это вообще возможно. К тому же он взрослый мальчик, вполне способный к самостоятельным решениям. Тем не менее, последнее время ты занимаешься только тем, что мне пакостишь. Ты дразнишь меня? Хочешь войны? Что ж, пожалуйста, я не возражаю! Ты знаешь мой характер и мою всегдашнюю готовность идти до конца. Однако, прежде чем начинать процессы, которые быстро примут необратимый характер, мне хотелось бы понять, ты и в самом деле уверен, что у нас нет никакой возможности договориться? Что нам пора начинать истреблять друг друга?

Все время, пока он говорил, он не сводил с Ефима жестких, колючих глаз. Выражение его волевого лица не сулило ничего хорошего. Он очень редко высказывался с такой открытостью, и было ясно, что обиды у него накипели.

Ефим слушал его вежливо, с подчеркнутым вниманием, не перебивая. Он даже порой переставал жевать и откладывал в сторону вилку.

Когда Храповицкий замолчал, Гозданкер еще некоторое время выжидал, не последует ли продолжение. Но поскольку его не последовало, он поерзал в кресле, зачем-то оглянулся по сторонам и отпил минеральной воды. Его темные влажные глаза округлились.

— Мне кажется, тебя кто-то накручивает, — обеспокоенно начал он, промокая губы салфеткой. — Поверь, у меня полно своих дел, с которыми я не успеваю разобраться. И я не стану тратить время на то, чтобы строить бесполезные козни. Тем более против тебя, которого я искренне уважаю. О каких интригах ты говоришь?

— Ты отлично знаешь, о каких, — сквозь зубы произнес Храповицкий. — Нам блокированы все подступы к областному бюджету. Твой родственник с каким-то остервенением топчет наши предложения. Куда бы мы ни сунулись, мы повсюду натыкаемся на поставленные тобою преграды.

Гозданкер посмотрел на него с печалью, отрезал себе кусок курицы и пожевал.

— Володя, — вздыхая, заговорил он. — Тут какое-то чудовищное недоразумение. Я не отвечаю за областной бюджет и не командую подчиненными губернатора.

Храповицкий пристукнул ножом по столу.

— Не надо играть со мною! — перебил он с угрозой в голосе. — Надеюсь, я не произвожу впечатления глупого человека.

— Мы оба неглупые люди, — улыбнулся Гозданкер, и, хотя выражение его лица еще оставалось озабоченным, в его вкрадчивых манерах появилось что-то новое. Он как будто получал удовольствие от этого разговора, и ярость Храповицкого его забавляла. — Видишь ли, я знаю Егора двадцать лет. А ты начал близко общаться с ним год назад. Конечно, он очень обаятельный человек. Но не настолько, чтобы через год дружбы ты был готов пожертвовать ради него своими интересами. Или готов? — Он бросил на Храповицкого взгляд, в котором мелькнула насмешка. — Да нет, я не поверю. Если бы это было так, ты не был таким умным человеком, как я о тебе думаю. Ни ты, ни я не работаем на Лисецкого. Мы работаем каждый на себя. А Лисецкий позволяет нам это делать. Потому что он тоже работает на себя. А мы ему в этом помогаем. По мере наших скромных сил.

Он опять начал жевать, ожидая, станет ли ему возражать Храповицкий. Но тот молчал. И Гозданкер заговорил снова, теперь уже серьезно и твердо:

— И потом, что нам делить? У тебя есть нефть, и ты получил весь город. Твой человек Сырцов является главой администрации Уральска. Отвечает за экономику и финансы города. Это огромные возможности, что ты знаешь лучше меня, поскольку я к ним не касаюсь. А что есть у меня? Только мои приятельские отношения с губернатором. — Он опять усмехнулся. — Я не такой богатый человек, как ты полагаешь, Володя. Даю тебе слово. Просто я умею довольствоваться малым. Мне хватает. Я хотел бы надеяться, что тебе тоже.

Храповицкий ответил не сразу. Он потер лоб, потом подвигал солонку на столе и пригладил брови.

— Ефим, ты понимаешь, что твой отказ обсуждать наши проблемы по существу означает начало войны? — резко, с нажимом спросил Храповицкий.

— Ну какая война, Володя! — закатил глаза Гозданкер. — Мы же интеллигентные люди, а не бандиты. Я мирный человек, я не люблю ссориться. Зачем ты меня пугаешь?

Он посмотрел на Храповицкого с невыразимым укором незаслуженно обиженного человека. И прежде чем тот успел что-либо возразить, добавил мягко:

— К тому же, что ты мне можешь сделать? — Он отщипнул хлеба и покосился на нож в руках Храповицкого. — Только не говори, убить. Это вульгарно. К тому же меня столько раз пугали, что я уже как-то понемногу привык к угрозам и даже обхожусь без охраны.

Храповицкий поморщился с брезгливым нетерпением.

— Да я и не считаю тебя способным на такую низость, — поспешно прибавил Ефим. — Это — во-первых. А во-вторых, согласись, в этом смысле у нас совершенно равные возможности. Цена человеческой жизни в наше время, к сожалению, такова, что и ты, и я можем легко взять нужную сумму из наших карманных расходов. Я бы предпочел сэкономить на таких вещах. И стать твоим другом, Володя. Если ты, конечно, позволишь.

Ефим отпил еще воды и подмигнул нам. Улыбка на его влажных губах сделалась шире. Он нас совсем не боялся. Он заранее подготовился к войне. И у него в запасе явно был какой-то секретный ход, которого мы пока не знали.

Храповицкий молча поднялся. К еде он так и не притронулся.

4

Когда мы вышли из ресторана, Храповицкий был в бешенстве. Я заикнулся о том, что мне пора в прокуратуру, но он бросил на меня такой взгляд, что я мигом осекся и покорно уселся в его машину на заднее сиденье. Храповицкий приказал водителю ехать в городскую администрацию. По дороге он позвонил Сырцову и велел ему быть на месте.

Раньше Паша Сырцов управлял нашим банком. Последние полгода он работал главой администрации города, но по-прежнему считал Храповицкого своим начальником. Не потому, что был ему бесконечно предан, а потому, что Храповицкий благоразумно сохранял ему его прежнюю долю в банке. Кроме того, Сырцов получал свой процент от всех совместных проектов, которые мы проворачивали с городом, начиная от поставки горючего и заканчивая приобретением муниципальной недвижимости.

Его кабинет в мэрии был просторнее его прежнего офиса в банке, но выглядел не в пример запущеннее, и мебель была гораздо хуже. В отличие от губернатора, мэр Уральска Кулаков не придавал значения антуражу и требовал, чтобы все его заместители жили и работали по-спартански. Однако на стене, поверх старых, местами отошедших обоев, висела любимая Пашина картина с долларовыми фьордами. Расстаться с ней он не мог и забрал ее сюда из банка.

— Что-то случилось? — тревожно спросил Сырцов, едва увидев Храповицкого.

За последнее время Сырцов слегка раздобрел и стал чуть вальяжнее. Подобно своему новому шефу Кулакову, он теперь не носил галстуков. Но в присутствии Храповицкого все еще немного нервничал.

— Мы только что с переговоров с Гозданкером, — отрезал Храповицкий вместо объяснения.

— Понятно, — выразительно кивнул Сырцов. И взъерошил свои рано поседевшие волосы.

Гозданкеров он ненавидел едва ли не больше, чем Храповицкий. К застарелому соперничеству между двумя банками: нашим, который был для Сырцова родным, и «Потенциалом», которым владели Гозданкеры, ныне добавлялись сложные отношения города с областью. По долгу своей новой службы Сырцов беспрерывно враждовал с областным департаментом финансов.

— Найди документы, касающиеся помещений на территории города! Проверь все предприятия Гозданкеров, располагающиеся в Уральске! — начал командовать Храповицкий. Не садясь, он вышагивал по кабинету, щурил колючие глаза и хмурился. — От «Потенциала» с его филиалами до их мелких фирмешек. Их заводы, торговые центры, гостиницы, рестораны — все! Посмотри, что у них находится в аренде, а что выкуплено. Наверняка все приобреталось с кучей нарушений. Законодательство по этому вопросу невнятное. Подними им арендную плату раза в три. Собери своих юристов и подключи наших. Пусть они скажут, может ли город потребовать возврата своей недвижимости по суду. Подавайте в арбитраж. Председателя суда беру на себя. Это в первую очередь касается жизненно важных их объектов.

Сырцов старательно записывал.

— Но ведь у них везде присутствует губернатор, — заметил он, отрываясь и бросая на Храповицкого тревожный взгляд. При всей своей неприязни к Гозданкерам, он не был готов к такому стремительному наступлению.

— Мне плевать! — рявкнул Храповицкий. — Я хочу прижать им хвост. И ты будешь выполнять то, что я говорю!

За спиной Храповицкого я незаметно покачал головой, показывая Сырцову, что с шефом сейчас лучше не спорить. Он сделал знак глазами, что понял.

— Хорошо, — послушно согласился он. — Что-то еще?

— Далее, — продолжал Храповицкий, несколько успокаиваясь от его покорности. — Почти все коттеджи и дома, где живут они сами, их родственники и любовницы, находятся в черте города. Законов о земле у нас в стране не существует. Подготовьте иски с требованием сноса строений.

— Включая губернаторскую резиденцию? — испуганно уточнил Сырцов.

— Включая губернаторскую резиденцию, — зло подтвердил Храповицкий. — Они у меня попрыгают.

— Но… но ведь это — война! — пробормотал Сырцов, бледнея.

— А ты думал, я тебе анекдоты рассказываю?! — взорвался Храповицкий. — Они полагают, что о нас можно ноги вытирать? Не угадали. Или мы их сломаем, или они нас. До выборов губернатора остался год. Может быть, они об этом забыли, но я помню! Если они не одумаются, то мы вокруг этих документов поднимем такой шум в прессе, что им нужно будет хлопотать не о выборах, а о том, чтобы на них не завели уголовные дела! А мы выдвинем Кулакова. Вот пусть тогда Егорка поймет, на кого нужно было ставить!

— Кулаков не собирается избираться губернатором, — робко возразил Сырцов. — Он давал Лисецкому слово, что его поддержит.

— Соберется! — недобро усмехнулся Храповицкий. — А иначе, зачем ты здесь сидишь? Это, кстати, и к тебе относится! — Он вдруг вспомнил обо мне. — Ты выбирал Кулакова против моей воли. Ты и будешь отвечать!

Я согласно кивнул. За последние дни я сделался ответственным за такое количество проблем, что подобный пустяк, как перевыборы губернатора, не имел значения.

5

На лестнице в мэрии мы столкнулись с Кулаковым. Невысокий лысыватый, крепко сбитый, в небрежно расстегнутой куртке он быстро поднимался по ступенькам. За ним спешил помощник и что-то докладывал на ходу. Кулаков слушал его рассеянно, поминутно отвлекаясь на то, чтобы поздороваться с попадавшимися навстречу чиновниками.

Когда он заметил нас с Храповицким, то нахмурился и на мгновение замедлил движение. Его усы воинственно встопорщились. Они с Храповицким не переносили друг друга на дух, и соблюдение приличий давалось им с трудом.

— Кого же вы так боитесь? — задиристо пробасил издали Кулаков, кивая на сопровождавший нас взвод охраны. — Неужто думаете, что я вас покусаю?

— Бараны не кусаются! — на ухо прошипел мне Храповицкий. — С них шкуру сдирают!

— Приятно видеть вас в веселом настроении! — вслух произнес он с натянутой улыбкой.

— У меня работа веселая! — с той же наигранной бодростью продолжал Кулаков. — Как говорит твой Андрей, — он ткнул в меня коротким пальцем, — главное для мэра — это с утра пораньше нырнуть в канализацию.

Я не помнил, чтобы я когда-нибудь утверждал нечто подобное, но возражать не стал. Кулаков приблизился и крепко встряхнул нам руки.

— Ты что-то пропал совсем? — внимательно посмотрел он на меня, на секунду задерживая мою руку в своей. — Друг называется!

Разумеется, мы не были закадычными приятелями, и, возможно, наличие между нами особых отношений он демонстрировал, лишь чтобы позлить Храповицкого. Но насчет того, что я не появлялся в мэрии уже давно, он говорил чистую правду.

После истории с убийством Синего и последующего признания Кулакова я его избегал. Конечно, я никому не рассказал его тайны, но она меня угнетала. Я давно изжил природное любопытство и с годами научился не интересоваться чужими секретами. Порой они слишком обязывали. Непрошеная откровенность Кулакова привела к тому, что я не знал, как вести себя с ним. Любая интонация казалась мне фальшивой.

Главная трудность для меня заключалась даже не в том, что он, мэр нашего города, зарезал человека. В конце концов, я сознавал, что Синий не был украшением уральского общества и что у Кулакова были веские причины поступить с ним жестко. Но Кулаков после этого продолжал оставаться мэром и вел себя так, как будто ничего не произошло. А это уже было за пределами моего понимания.

Конечно, я мог предположить, что долгими бессонными ночами он бродит по своему дому, подобно леди Макбет, и смывает с рук невидимую миру и милиции кровь. Но внешне это никак не проявлялось.

Я не сужу людей, но стараюсь избегать того, что вызывает во мне внутренний протест, пусть даже необоснованный. Поэтому я что-то промямлил в ответ и отвел глаза. Думаю, он догадывался о том, что происходит во мне. Конечно, догадывался.

— Заехал бы как-нибудь ко мне домой, чаю попить, — выговаривал он мне с нажимом. — А то я ни тебя не вижу, ни Натальи.

Надеюсь, он не собирался обрести в моем лице зятя. Наверное, он просто вспомнил про падчерицу и с медвежьей ловкостью наступил мне на больную мозоль. Я скривился. Храповицкий выразительно поднял брови и глянул на меня со значением. Я не говорил ему, что мы с Наташей продолжаем встречаться.

6

Мы расстались с Храповицким у мэрии. Я поехал, наконец, в прокуратуру, где меня уже с полчаса ждали, а он вернулся на работу. Сразу после допроса мне было велено явиться в наш тренажерный зал, где у Храповицкого была назначена тренировка с губернатором.

Мое опоздание к следователям, как можно было ожидать, отнюдь не расположило их в мою пользу. Очевидно, в отместку они продержали меня больше трех часов. Допрашивали меня двое, в тесном, прокуренном кабинете.

Первый, постарше, задавал мне каверзные вопросы, всем своим видом давая понять, что не верит ни одному моему слову. Второй, совсем мальчишка, с прыщами на подбородке, старательно отстукивал на компьютере одним пальцем мои ответы.

Я упомянул им о новой охране, которую заказывал Хасанов, но это их не заинтересовало, по-видимому, они уже про это знали.

А вот про скандал в кабинете администратора я рассказывать не стал, пожалев Собакина и не желая усложнять положение Ирины. Хотя они и спрашивали, почему был разбит аквариум и почему Хасанов покинул ресторан столь внезапно. Вероятно, кто-то из официантов уже успел дать им подробный отчет, снабдив его своими домыслами.

Я уклончиво объяснил, что люди просто выпили лишнего, поэтому вели себя шумно, двигались неловко, задевая мебель. И кому-то со стороны вполне могло показаться, что они ссорятся. Хотя на самом деле они только и делали, что обнимались и целовались.

Их также интересовало мое точное местоположение в момент убийства. Об этом я поведал правдиво и даже приложил к своему рассказу схему.

Глядя на мой рисунок, старший следователь не скрывал своего разочарования. Наверное, он предпочел бы, чтобы я оказался не позади Хасанова, а прямо перед ним. Еще лучше, если бы у меня в руках была та самая винтовка с оптическим прицелом.

В заключение они потребовали, чтобы я завтра с утра прислал к ним на допрос Гошу и остальных своих охранников, и я пообещал это сделать. Я прочитал и подписал свои показания, и они зловеще заверили меня, что теперь мы будем видеться часто. Я постарался изобразить на лице радость.

Особенность дружбы с правоохранительными органами заключается в том, что, сколько бы вы им ни платили, вы не можете рассчитывать на их помощь в случае неприятностей. До тех пор, пока вам сопутствует успех, вас не трогают, но как только начинаются проблемы, они набрасываются первыми. И тогда ваши предыдущие платежи лишь усугубляют ваше положение. Свидетельствуя о том, что преступный замысел вы вынашивали давно. С целью чего тщетно пытались коррумпировать их, честных служителей закона. Невольников чести.

Из прокуратуры я вышел уже в начале девятого. На улице темнело.

7

Храповицкий и губернатор уже закончили тренировку и лежали в халатах на диванах в комнате отдыха. Лисецкий потягивал красное вино, жевал финики и с удовольствием рассказывал Храповицкому что-то о женщинах. Храповицкий делал вид, что внимательно слушает, и натянуто улыбался.

Когда я вошел, губернатор приветственно помахал мне рукой, а Храповицкий вскочил с места. Очевидно, в его нынешнем состоянии изображать радушного хозяина ему было непросто, и он нуждался в подкреплении.

— А вот и наш терминатор. — Он подошел и похлопал меня по плечу. — Смотри-ка, его не арестовали.

Веселость его была вымученной.

— Проходи, Решетов, рассказывай! — нетерпеливо потребовал губернатор. — Мы уж тебя заждались!

Он сел и поправил халат на своих белых, полных, безволосых ногах. Его холеное красивое лицо изображало живое любопытство.

Я устроился в кресле и второй раз за последние несколько часов пересказал то, что случилось вчера. В отличие от следователей прокуратуры, губернатора интересовали не столько подробности убийства, сколько скандал с Бомбилиным. Он заставил меня повторить эпизод с появлением на банкете Бомбилина и бегством нижнеуральского мэра.

— Задергался Силкин! — с удовлетворением заключил он, потирая руки. — Чувствует близкий конец. Надо его проучить! А заодно и автозавод. Возомнили себя центром вселенной! Месяц уже как началась избирательная кампания, а они ни разу не приехали ко мне посоветоваться! Как это не спросить у губернатора его мнения! А может быть, мне там Силкин не нужен вовсе! Вдруг у меня другие планы? Кстати, — нахмурился он. — Откуда он вообще взялся, этот Бомбилин? Кто за ним стоит? Храповицкий метнул на меня предостерегающий взгляд.

— Думаю, сам по себе выскочил, — ответил он как можно небрежнее. — Такие одержимые люди порой развивают бешеную активность. Вряд ли кто-нибудь из серьезных бизнесменов возьмется его поддерживать.

— Э, нет, — протянул Лисецкий. — Тут я с тобой, Володя, не соглашусь. Им кто-то руководит. Поверь моему политическому чутью, идет чья-то хитрая игра. Не могу пока объяснить ее смысл, но в одиночку идти против всех?! Нет, никакой Бомбилин на это бы не решился. Он, может, и сумасшедший. Но не дурак.

То ли в моем лице что-то отразилось, то ли сыграла природная подозрительность Лисецкого, но он вдруг повернулся ко мне и неожиданно спросил:

— Как ты думаешь, Решетов?

— Вам виднее, — равнодушно ответил я. И даже потянулся, показывая, что тема мне не интересна. — Я вообще в политику в Нижне-Уральске не особенно вникаю.

Лисецкий испытующе посмотрел мне в глаза, пытаясь понять мои мысли. Но я выдержал его взгляд со всей возможной беспечностью.

— Ну сейчас-то, по крайней мере, этот Бомбилин действует в интересах Рукавишникова, — заметил губернатор, отчасти успокаиваясь, но все еще настороженно. — Что уже неплохо. Рукавишникову, между прочим, надо помогать. Ты слышишь, Володя? Без Хасанова он останется на мели.

Судя по выражению лица Храповицкого, он собирался ответить резкостью. Вероятно, спросить, почему о помощи просят его, а не Гозданкеров. Но овладел собой и сдержанно кивнул.

— Конечно, с этим убийством все очень некстати, — с досадой поморщился Лисецкий. — Начнется следствие, всплывет какая-нибудь грязь, приплетут Рукавишникова. Силкин попытается раздуть скандал! Как будто нельзя было подождать до конца выборов! — Он отпил вина, съел финик и опять приободрился. — Но во всем есть положительные стороны. В том числе и в этом убийстве. Надо представить дело так, что в устранении этого Хасанова больше всех был заинтересован Силкин. Правильно говорю? Володя, ты там отдай распоряжение своим средствам массовой информации.

Храповицкий все-таки не выдержал.

— Я-то отдам! — проворчал он угрюмо. — Я — командный человек и не веду подковерные игры. — В эту минуту своей обиды он, похоже, искренне верил в то, что говорил. — Только не знаю, последуют ли моему примеру Гозданкеры.

— А что Гозданкеры? — снисходительно поднял брови Лисецкий. — Гозданкеры будут делать то, что я им скажу. Ефим, кстати, звонил мне. Рассказывал что-то про вашу встречу. Жаловался, что ты ему угрожал.

Лисецкий с любопытством взглянул на Храповицкого, и по мгновенному блеску в его глазах я вдруг отчетливо понял, что он знает о нашей встрече не поверхностно, как он пытался показать, а во всех подробностях. У меня даже мелькнула мысль, что это именно он наставлял Ефима перед тем, как тот приехал к нам.

— Я угрожал?! — взвился Храповицкий. — Нет уж, Егор Яковлевич, я не угрожал! Я предупреждал. И если вы не остановите эту зарвавшуюся свинью, я сотру ее в порошок. Даю вам слово!

Лисецкий состроил недовольную гримасу.

— Ну за что ты его так ненавидишь? — томно заговорил он. — Он мой старинный друг. Проверенный. Надежный. До известных, разумеется, пределов. Конечно, у него есть свои недостатки. Он, например, очень жаден. — Можно было подумать, что сам Лисецкий является олицетворением щедрости. — Но, поверь, он совсем неплохой человек. Вы оба близки мне. И я хотел бы, чтобы вы с ним дружили, а не враждовали.

Эта фраза, почти дословно повторявшая сказанное Ефимом на встрече, лишь укрепила мои подозрения в том, что всей этой интригой руководил именно Лисецкий.

— Позвольте мне самому выбирать себе друзей! — отрубил Храповицкий.

— Володя, ты дуешься, как маленький, — окончательно развеселился Лисецкий. — Пойми, у Ефима есть свои резоны. Он, например, считает, что человека с твоим характером опасно укреплять. То есть, обладая привычкой к лидерству и большими деньгами, ты в любую минуту можешь захотеть самостоятельно определять политику области. И перейти от меня на сторону моих врагов.

Я готов был поспорить, что если у Ефима и появлялись такие мысли, то вкладывал их в его голову не кто иной, как губернатор. И Храповицкого, и Гозданкера интересовали только деньги. Политика была для них средством, а не целью. Для Лисецкого же все обстояло как раз наоборот.

— Нет, нет. — Лисецкий протестующее замахал руками, заметив, что Храповицкий готов возразить. — Я-то так не считаю. Я доверяю тебе и отлично тебя понимаю. Но у Ефима другая натура. Он робкий, как зайчик. Он всего боится.

Ефим совершенно точно не походил на робкого зайчика. Об этом мы все трое отлично знали.

— Если бы он боялся, он бы не лез напролом, — процедил Храповицкий.

— Володя, он всего лишь пытается сохранить то, что у него есть, — заступился губернатор. — И в этом он, наверное, прав. Зачем менять то, что уже существует? Это несправедливо. Ты хочешь работать с областью? Я не возражаю. Но предложи что-то новое.

Он многозначительно посмотрел на Храповицкого. Но тот был взведен, как курок, и не уловил намека.

— А разве я не предлагал? — вскинулся Храповицкий.

— Значит, не настолько интересны были твои предложения, как тебе кажется, — наставительно заметил Лисецкий. — Значит, нужно что-то другое. Свое.

Последнее слово он подчеркнул, явно, вкладывая в него особый смысл.

— Ну что, может быть, на бильярде сыграем? — Он лениво поднялся, давая понять, что разговор на эту тему завершен.

У Храповицкого хватило воли проиграть ему пару партий, и губернатор отбыл, чрезвычайно довольный собой.

— Поехали ко мне, — вдруг предложил Храповицкий. — Надо поговорить, а мне здесь уже до смерти надоело.

Было довольно поздно, что-то около одиннадцати, но я согласился. Это был тяжелый для его самолюбия день, он выглядел усталым и подавленным. Я ему сочувствовал.

8

Сколько я помнил Храповицкого, он непрерывно находился в состоянии переезда, оставаясь при этом на месте. С завидным энтузиазмом он скупал землю и строил для себя дома. Он дотошно вникал в проекты, следил за тем, как идут работы, рассказывал об этом своим подругам и советовался с ними по поводу мебели.

В результате, как только он заканчивал очередной дом, какая-нибудь из дам его большого сердца изъявляла горячее желание сменить жилище. Поскольку она вложила в это новое архитектурное чудо столько сил и души, что ей нужна компенсация. И Храповицкий после череды скандалов, скрежеща зубами, уступал. Перевозил ее, продавал ее прежнюю квартиру и начинал строить заново.

Я затрудняюсь сказать, что именно не устраивало его в доме, где он обитал, тем более что наличие гарема не позволяло ему ночевать там слишком часто. Это был просторный трехэтажный коттедж за городом, в зеленой зоне, с большим участком.

Еще на подъезде мы услышали громкий лай собак, которых Храповицкий любил едва ли не больше, чем женщин. Он держал от четырех до пяти свирепых азиатских овчарок, которые большую часть своего времени проводили в клетках, выражая недовольство столь бешеным лаем, что соседи наверняка отзывались об их хозяине без благодарности.

Как только мы вошли в дом, к Храповицкому бросилась Олеся.

— Вовочка, — защебетала она, нарочно коверкая язык, как делают маленькие дети. — Дикочка так по тебе скучал! Даже плакал.

Диком звали огромного ньюфаундленда, который, в отличие от овчарок и других подруг Храповицкого, пользовался безраздельной привилегией проживания под одной крышей с шефом.

Олеся была девушкой лет двадцати пяти, которую Храповицкий три года назад сначала завел, а потом неосторожно перевез к себе. О чем сейчас горько жалел.

Вообще-то, ум, по мнению Храповицкого, не относился к числу женских достоинств. Он любил повторять, что женщины существуют совсем не для того, чтобы с ними проводить производственные совещания. Но Олеся даже для него была чересчур простовата. Мягко выражаясь. Она не только не читала книг, что, может быть, от нее и не требовалось, но даже не листала журналов с картинками. Вдобавок она не интересовалась охотой и не умела запомнить фамилии модельеров, чью одежду носила. То есть в глазах Храповицкого она не являлась занимательным собеседником.

Дни напролет она проводила в обществе собак, поскольку выезды своих женщин Храповицкий допускал чрезвычайно неохотно, даже если это была кратковременная поездка по магазинам. Потребность в общении Олеся утоляла, разговаривая с бедными животными. Порой я подозревал, что собаки Храповицкого умнее, чем я о них думал, и воют от непрерывной Олесиной болтовни.

— Вовочка, я приготовила тебе ужин, — продолжала сюсюкать Олеся. — Рыбку, как ты любишь. Но Дикочка ее скушал. А я взяла и приготовила еще.

Она была одета в мешковатый спортивный костюм мышиного цвета. Следов макияжа на ее лице не наблюдалось. Я всегда поражался этой особенности женщин Храповицкого: к выходам на публику они готовились чрезвычайно тщательно, обвешиваясь с ног до головы золотом, но по дому ходили одетые как домработницы и никогда не красились. Учитывая, что виделись с Храповицким они не каждый день, да и то ограниченное время, подобное подчеркнутое пренебрежение к уловкам женской привлекательности было мне непонятно. Словно публичная жизнь заменяла в его распорядке интимную.

Все это время она обращалась исключительно к нему, полностью игнорируя мое присутствие, даже не здороваясь. Не то чтобы она меня не любила, просто я пребывал в категории подчиненного, следовательно, котировался у нее несколько ниже вверенных ее заботам четвероногих друзей.

Храповицкий окинул ее неодобрительным взглядом.

— Я не ем на ночь, — сквозь зубы проговорил он. — Неужели за три года нельзя это запомнить?

— Вовочка, ну что ты злишься? — игриво запела Олеся, кружась возле него. — Расскажи мне что-нибудь. Мне же скучно. Я хочу развлекаться.

Хуже всего было то, что Олеся стремительно полнела, а вот этого он не выносил на дух. При росте не ниже ста восьмидесяти сантиметров, его женщины должны были оставаться в весе кроликов.

Олеся же явно могла соперничать в тяжести с Диком. Ее некогда кукольное лицо с выразительными глазами оплывало, и черты теряли свою привлекательность. Кокетливый тон маленькой избалованной девочки не очень ей шел. Своими прыжками и ужимками она чем-то напоминала мне кенгуру.

Не заметить раздражение Храповицкого могла только Олеся. Она и не замечала.

— Я сказал тебе, оставь нас в покое! — скомандовал он довольно грубо.

Олеся надулась, но не отстала. Она проследовала за нами на кухню, где Храповицкий с жадностью взглянул на накрытый стол, но переборол себя. В отличие от Олеси, он следил за фигурой.

Кстати, стол был сервирован по всем правилам ресторанного искусства: серебряные ножи и вилки, разложенные с двух сторон от тарелок, разной величины бокалы для напитков, фигурно свернутые салфетки в золотых кольцах и серебряное ведерко для вина. По этой части Храповицкий был большим педантом.

Хотя подобно всем остальным жителям России, культуру застолья он открыл для себя лишь несколько лет назад, после новой русской революции, он не выносил, если что-то здесь делалось не по правилам. Он даже читал специальные книги по этому вопросу. Кажется, это был единственный вид литературы, который его интересовал, если не считать брошюры о том, как завязывать галстуки.

— Я хотела поужинать вместе с тобой! — продолжала Олеся. — Хоть ты и говоришь, что на ночь есть вредно, но на мне же не отражается.

В полезности для нее ночных трапез она ошибалась.

— Пойдем лучше в кабинет, а то она не отвяжется! — с досадой поморщился он. Он говорил о ней в третьем лице, как будто Олеся была одной из его собак и не понимала человеческую речь.

Мы прошли в небольшой кабинет Храповицкого, куда он приглашал гостей, только если требовалось обсудить что-то важное.

В свое время, по его просьбе, я подобрал ему библиотеку. Я не питал иллюзий относительно читательских способностей Храповицкого, но меня заботила его репутация, на случай, если к нему вдруг забредет образованный человек.

Я старался, чтобы книг было не слишком много, но чтобы они свидетельствовали о разнообразии интересов хозяина и говорили что-то о его характере.

Помню, когда я, наконец, привез Храповицкому тщательно подобранные мною тома, он окинул их скептическим взглядом и спросил:

— А можно я закажу им одинаковые переплеты? Черные с золотом? Так они больше к полкам подойдут.

До сих пор надеюсь, что это была шутка. Итак, я сел в кресло, а хозяин устроился за письменным столом.

— Ну что скажешь? — спросил он с вызовом.

— Ты и сам все знаешь, — пожал я плечами.

— Я хочу услышать, что ты думаешь о сегодняшних встречах, — настойчиво проговорил он.

У меня не было желания добавлять ему огорчений, но врать не имело смысла.

— Ты проиграл оба раунда, — ответил я нехотя.

— Скажи мне что-нибудь новое! — невесело усмехнулся он. — Я хочу понять, почему. Где я ошибся?

— А ты готов выслушать? — осведомился я с сомнением.

— Да! — нетерпеливо воскликнул он. — Да! Только обойдись без своих дурацких нравоучений и не пытайся продемонстрировать, что ты умнее меня. Это все равно не так!

Начало познавательного диалога было многообещающим. Храповицкий заметил мою улыбку и разозлился еще больше.

— Ты будешь говорить или нет?! — прикрикнул он.

— Твоей главной ошибкой было то, что с Гозданкером и губернатором ты разговаривал как с двумя разными людьми, пытаясь на одного надавить, а другому пожаловаться. На самом деле, оба играли на одну руку, заранее распределив роли, как шулера. Я уверен, что Ефим получил от Лисецкого подробные инструкции. Дразнить нас и ни на что не соглашаться.

— Черт! Но почему? Что Лисецкому от меня еще нужно?! Я провожу с ним каждый вечер в спортзале. Я делаю дорогие подарки! Я оплачиваю его личные прихоти и жертвую в различные фонды по его первому слову! Он таскает меня за собой как ручную обезьяну. Он звонит мне по пять раз на дню, советуясь по каждой мелочи и срывая меня с места, как только очередная чушь посетит его пустую голову. С тех пор как мы с ним начали дружить, у меня нет личной жизни. У меня непрерывные скандалы с моими женщинами! Я даже забросил работу!

Я подождал, пока он выдохнется.

— Думаю, что он хочет гарантий твоей верности.

— Каких еще гарантий ему надо?! Ты знаешь, сколько я на него трачу?!

— Володя, пойми. — Я старался говорить как можно мягче, без нажима. — Он не желает зависеть от твоих подарков, которые ты завтра с таким же успехом можешь отнести кому-то другому. Ему нужна уверенность, что ты никуда от него не денешься. Ни сегодня, ни через год, ни через пять.

— Что же мне, жениться на нем? — съязвил Храповицкий.

— Надежнее впустить его в бизнес.

— Да я только и делаю, что предлагаю ему совместный бизнес!

— Но при этом ты предлагаешь использовать его возможности. А он не хочет делить с тобой свой бизнес. Он хочет, чтобы ты делился своим.

— А морда у него не лопнет?! — Храповицкий даже задохнулся от возмущения. — Этого не будет никогда!

— Значит, ты от него ничего не добьешься, — твердо заключил я. — Даже если женишься на нем. Партнерство в твоем бизнесе — единственное условие, при котором он, может быть, откроет тебе областной бюджет. Ты заметил, как он подчеркнул жадность Гозданкеров? Он намекал на то, что не желает иметь еще одного прилипалу рядом с собой. Надо показать ему, что свое будущее мы связываем только с ним. И сделать это со всей возможной щедростью. Чтобы он перестал ожидать случайных подношений. Чтобы он понимал, что ты считаешь его партнером, а не источником разового обогащения. Конечно, существует риск. Но другого пути я не вижу.

Храповицкий задумался и некоторое время молчал.

— А если отдав ему какую-то часть, мы не получим ничего взамен? — недоверчиво осведомился он.

— Тебе не приходит в голову, что те же самые сомнения терзают и его в отношении тебя? — ответил я вопросом на вопрос.

Храповицкий почесал затылок.

— Ты — авантюрист, — проворчал он после паузы.

— Скорее, игрок, — поправил я. — Как и ты. Надеюсь, достаточно расчетливый.

— Ну, хорошо. Допустим, он чего-то ждет от нас. Что именно ты намерен ему предложить?

— Еще не знаю, — вздохнув, признался я. — Дай мне подумать.

— Думай! — приказал он. — Только не очень долго.

Когда мы прощались, он обнял меня чуть крепче обычного. Это означало, что он меня все-таки услышал. Признать открыто мою, как, впрочем, чью-либо вообще, правоту он просто не мог. Это было бы не в его натуре.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Сидеть и молчать мне нравится больше, чем стоять и кричать. Поэтому я не хожу на митинги. И вчерашний митинг, посвященный трагической гибели выдающегося бизнесмена Федора Хасанова, я пропустил. Вместо этого я попросил наших журналистов привезти мне кассеты с записью.

Хоронить Хасанова решили на его родине, в Душанбе. Туда, по просьбе его матери, и отправили тело. Зато в Нижне-Уральске провели политическое мероприятие. Организовывал его Рукавишников, торопившийся получить с покойного последнюю дань, пусть даже не в денежном эквиваленте. К нему, разумеется, тут же примкнул Силкин, резонно полагая, что его отсутствие будет главным доказательством его причастности к гибели Хасанова.

И вот, сидя в своем кабинете, я наблюдал, как на стадионе, принадлежавшем Хасанову, томились под проливным весенним дождем человек триста. Наверное, сюда согнали всех сотрудников его фирм, а два десятка зевак добавились к ним из любопытства.

Силкин и Рукавишников скорбели на крытой трибуне. Они стояли по обе стороны от вдовы и бросали друг на друга испепеляющие взгляды. Вдова была в черном и, избегая телевизионных камер, старалась спрятаться за их спины. Зато Силкин красовался в светлом костюме, который он, вероятно, считал наиболее уместным в данных обстоятельствах. Что и говорить, он выглядел молодцом.

Вокруг этой группы переминались с ноги на ногу депутаты городской думы, чиновники мэрии и директора хасановских фирм. Лица последних были тоскливы. Должно быть, им было жаль времени, которое они теряли здесь вместо того, чтобы употребить его на растаскивание оставшегося после смерти Хасанова хозяйства.

Вдохновенные речи Рукавишникова и Силкина я слушать не стал. Меня интересовало лишь, дадут ли слово Ирине и что она скажет. Но когда я промотал кассету до нужного мне места, дверь открылась, и на пороге моего кабинета появился Вася. Обычно щеголеватый и аккуратный, сегодня он был небрит и выглядел довольно помято.

По-моему, он был пьянее обычного, потому что, остановившись на пороге, он некоторое время обводил глазами мой кабинет, пытаясь поймать меня в фокус. Впрочем, в моем кабинете было немало предметов, и, возможно, я среди них не являлся главным.

Наконец Вася меня обнаружил, и в его лице изобразилось страдание.

— Возьми себе голландца, а? — хрипло взмолился он. У Васи была своеобразная манера выражаться, даже когда он выпивал в меру. Гадать о том, что он имел в виду, когда перебирал, было бесполезно.

— Какого голландца? — уточнил я терпеливо.

— Ну этого. Хенриха. Из Амстердама, — пояснил Вася, прошел в кабинет и тяжело опустился на стул. — Я из-за него уже три дня дома не ночевал. Меня жена зарежет.

Я не знал, которую именно из своих двоих жен Вася опасался, но был уверен, что они обе с удовольствием его бы зарезали, если бы не страх лишиться источника доходов.

— А почему ты теперь ночуешь с Хенрихом из Амстердама? — спросил я с любопытством.

— А что же мне его бросить, что ли? — горячо возразил Вася.

При одной мысли о том, что я могу подозревать его в совершении подобной низости, Вася так распереживался, что спросил, не найдется ли у меня чего-нибудь выпить. У меня нашлось. И, выпив, Вася несколько успокоился.

— Я его в Амстердаме откопал, в прошлом году, — пояснил он. — Отличный парень. Интеллигент. Мы с ним за неделю там все притоны облазили. Я тебе потом расскажу, как мы развлекались, ты не поверишь! Он, кстати, по-русски говорит лучше меня.

Говорить по-русски лучше Васи было несложно, но сообщать ему об этом я не стал.

— Я предложил Храповицкому сделать этого Хенриха директором нашего представительства в Амстердаме, — прибавил Вася.

— А зачем нам представительство в Амстердаме?

— Ну как? — туманно ответил он. — В Москве же есть. В Москве у нас действительно оно имелось. И отрицать это обстоятельство я не мог.

— Храповицкий сказал, привози его, посмотрим. Я и привез. А тут выяснилось, что вам всем не до этого. — В Васином голосе зазвучала обида. — И мне пришлось за вас всех отдуваться.

Со стороны Васи было очень любезно отдуваться за меня, пьянствуя с незнакомым мне Хенрихом. Вася, должно быть, старался не за страх, а за совесть. Я выразил Васе свою благодарность, сдобрив ее долей сарказма, который он, как всегда, не заметил.

— Возьми его хоть на сегодня, а? — жалобно попросил Вася. — А там я его уж как-нибудь домой отправлю. Как друга прошу.

Я хотел отказать, но посмотрел в Васины отчаявшиеся глаза и сдался.

— Ладно, — кивнул я. — Только не раньше вечера. У меня все-таки тоже дела есть.

2

Когда Вася отбыл, я вернулся к просмотру на том месте, где он меня прервал. К микрофону подошла Ирина. Камеры наконец-то показали ее лицо крупным планом. Оно было измученным и осунувшимся. Даже ее глаза как-то потускнели. Она заметно волновалась, но говорила твердо и ясно.

Смысл ее краткого выступления сводился к тому, что в память о муже она берет руководство всем его бизнесом на себя.

Я аж выронил сигарету. Такого я не ожидал даже от нее. Хотя она с первого взгляда произвела на меня впечатление дамы весьма сумасбродной. Насколько я знал, в Нижне-Уральске не существовало мало-мальски серьезного бизнеса, который возглавляла женщина.

Хасановские дела были явно запущены, на фирме висели долги, у покойного существовали сложные отношения с бандитами, сути которых не знал никто, кроме него самого. Короче, встать у руля его предприятий осмелился бы далеко не каждый мужчина. Если, конечно, им не двигало намерение украсть сколько можно и поскорее убежать.

С ее стороны это был дерзкий шаг. Точнее, прыжок в пропасть. В полном недоумении я качал головой.

Сделав свое заявление, она почти сразу же покинула трибуну. В камере некоторое время еще была видна ее высокая тонкая фигура с прямой спиной и упрямо поднятой головой.

Я посмотрел дальше, но не нашел ничего интересного, если не считать интервью, которое дал Бомбилин нашим журналистам уже на улице. Свирепо сверкая глазами в камеру, он, в свойственной ему непререкаемой манере, сообщил, что бандиты начинают убивать друг друга, что одним кровососом стало меньше и что если срочно не выбрать мэром его, Бомбилина, то скоро трупами будут завалены все улицы.

Я вернулся к выступлению Иры и посмотрел его еще раз. Едва я успел выключить телевизор, как дверь кабинета опять открылась. На сей раз это был Плохиш. Он плюхнулся в кресло и через стол протянул мне руку.

— Как дела? — рассеянно спросил он.

Это было что-то новое. Плохиша не интересовали дела окружающих, если они не сулили ему выгоды. Как правило, он дожидался, когда такой вопрос задавали ему. И начинал пространные жалобы на отсутствие денег и должного внимания к нему со стороны женщин.

Выглядел Плохиш тоже весьма необычно. Прежде всего, несмотря на довольно теплую погоду, он был в черной кожаной куртке, которая вздувалась и топорщилась на его круглой фигуре. На его лбу блестели капельки пота, а редкие рыжие волосы намокли и прилипли к черепу. Цвет его лица был серым. Я понял, что-то произошло.

— Рассказывай, — сказал я коротко.

— О чем? — хорохорясь, спросил Плохиш, будто не понимая. — У меня все отлично!

Это могло означать только одно. Что все обстояло гораздо серьезнее, чем я предположил поначалу.

— Говори, чего там! — поторопил я.

Плохиш покосился на меня своими маленькими беспокойными глазками, решая, довериться мне или нет, и шумно втянул воздух.

— Короче, мне кранты! — выпалил он. Он попытался усмехнуться, но его пухлые щеки задрожали, как будто он часто жевал.

В русском языке существует несколько емких понятий для обозначения скорого и неизбежного конца. Если я их толкую правильно, то «кранты» — даже хуже, чем «труба».

— Менты? — спросил я, гадая, на чем именно Плохиш попался.

— Бандиты, — ответил он с острой тоской. — Сегодня «стрелка». В три часа. — Он посмотрел на часы и добавил упавшим голосом. — Уже скоро. Порвут меня, я так думаю.

Подобное признание из уст грозы местных ларечников и бывалого уголовника, проведшего почти неделю на тюремных нарах, было ошеломительным.

— За что? — уставился я на него.

— Завидуют мне, волки! — мрачно проговорил Плохиш. — Жаба их давит. Сами-то только и умеют, что чужое отбирать, вот и бесятся.

Он закурил, нервно затягиваясь.

— Они давно уже зубы на меня точили, — продолжал он, распаляясь. — Еще осенью. Но тут я под Ильича нырнул, ты же помнишь. Они вроде заткнулись. Я тогда под шумок у Чижиков фирму открутил. Нормальную, кстати, фирму.

С моей точки зрения, откручивание фирмы у Чижиков не являлось созидательным актом. Но Плохиш, вероятно, думал иначе.

— Потом еще филипковского коммерсанта в плен взял! Он там моим денег задолжал, а платить не хотел! — Несмотря на страх, но не смог обойтись без бахвальства.

— И они, конечно, не обрадовались, — догадался я.

— Да они как с цепи сорвались! — вскипел Плохиш от несправедливости. — Такое понеслось! И денег-то у меня больше! И не по понятиям я живу! И с ментами у меня все схвачено! Куда ты вообще лезешь?! — передразнил он интонацию своих врагов. — Ты откуда взялся? Ты кто такой по жизни? Ты официантом работал! Ты — халдей! Ты — коммерсант! Больше всех, конечно, Чижики разорялись, ну, эти братья-отморозки. Филипок-то только исподтишка масла в огонь подливал! Бегал, нашептывал братве: собирайте «стрелку»! Давайте Плохишу предъявим! Все у него заберем! Короче, накрутили половину города.

— А что Ильич? — допытывался я.

— Он сказал, ничего не бойся. Забивай «стрелку», я приеду. Объявлю всем, что ты от меня работаешь. Я и забил. Еще неделю назад. На сегодня. — Плохиш опять посмотрел на часы и вскочил. Приближение судного часа не добавило ему бодрости.

— Так чего же ты тогда переживаешь? — удивился я. — Кто же против Ильича пойдет?

— Так нету Ильича! — взвился Плохиш, начиная кружить по кабинету. — Нету его! Он вон Хасанова завалил! И в бега. Два дня телефон ему обрываю — отключен. Звоню Быку — то же самое! А «стрелку» уже не отменить! Там, считай, вся братва!

— Ты думаешь, это Ильич убил Хасанова?

— А кто же еще? — хмыкнул Плохиш. — В его духе. До последнего в засаде сидел. Зато уж как вмазал, так мало не показалось! Че теперь Ломовому делать?! Кому он без денег нужен? Да мне-то от этого не легче! Только хуже еще! Ваня своим бригадирам в Уральске шепнул, они вообще вызверились! Филипок-то вроде как от Ломового! Им сейчас только дай ильичевского пацана порвать! Выходит, он их коммерсанта грохнул, а они его бригадира в ответ.

Напоминание о том, что в ближайшее время Ильич недосчитается лучшего из своих бригадиров, лишило Плохиша сил, и он опять рухнул в кресло.

— Так ты на этой «стрелке» вообще один будешь? — спросил я с сочувствием.

— А кто за меня сунется?! — Лицо Плохиша выражало полную безнадежность. — От Пономаря, конечно, ребята приедут. Ну, еще пара бригадиров. А что толку? Одно дело за коммерсантов тереть, кому какая доля причитается, а другое — если шмалять начнут! Смысл им какой, за меня подставляться?

С точки зрения Плохиша, подставляться за кого-то было явно глупо.

— К тому же по сравнению с той стороной — это все равно капля в море! — подытожил Плохиш. — Хуже всего, что они Бабая против меня подбили!

Бабай был одним из самых авторитетных городских бригадиров, отсидевший восемь лет за убийство. И хотя до высот Ильича ему было еще карабкаться и карабкаться, здесь, в столице губернии, на «стрелках» его слово было весомым.

Плохиш замолчал и погрузился в тягостное раздумье.

— Если что, буду валить всех подряд! — объявил он, наконец. — Хоть не зря погибну.

Взглянув на него, я подумал, что в пароксизме страха и отчаяния он, и впрямь, может стать опасным.

— Я бронежилет надел, — продолжал хмуро Плохиш. — Не поможет, конечно, но все-таки…

Он вновь задумался.

— Слышь, — вскинул он на меня свои заблестевшие глазки. — А если ментам позвонить, а? Не самому, конечно, а послать кого-то. Дескать, там-то планируется «стрелка». Они приедут, всех разгонят. Как ты думаешь?

Я наконец понял цель его визита ко мне. Он хотел получить совет человека со стороны, причем совет, который укрепил бы его в его намерениях. Обратись он с таким предложением к кому-то из бандитов, и его порвали бы еще до «стрелки».

В целом я причисляю себя к категории законопослушных граждан. При этом я, правда, не вполне уверен, существуют ли в нашей стране законы. Но мысль о доносе в правоохранительные органы мне столь же чужда, как и любому русскому человеку.

— Все догадаются, что это сделал ты, — ответил я убежденно.

— Да пусть догадаются! — не сдавался Плохиш. — Я время выиграю. А там, глядишь, и Ильич объявится.

— Братва приедет со стволами, — принялся урезонивать я. — Ты представляешь, что может получиться, когда нагрянет милиция? И если это дойдет до Ильича, тебя уже никто не спасет.

Очевидно, этот план был последней надеждой Плохиша. В отчаянии он снова сорвался с места.

— И зачем я только с этим Ильичом связался! — воскликнул он.

— Если бы ты не связался с Ильичом, тебя бы закопали еще раньше, — возразил я.

— Легко тебе рассуждать! — огрызнулся Плохиш. — Не тебя же убьют!

Мною вдруг овладело странное безрассудство, как это часто бывает со мной при наступлении опасности.

— Хочешь, я поеду с тобой? — неожиданно для себя предложил я.

Плохиш уставился на меня, не понимая. Я поднялся и собрал бумаги на столе.

— Поехали, — по-деловому поторопил я. — А то опоздаем.

Я почувствовал близость настоящего азарта. У меня даже начала немного кружиться голова, как будто я выпил шампанского. Плохиш в ужасе следил за мной.

— Ты че, с ума сошел? — наконец разразился Плохиш. — Тебя же убьют. Ты-то вообще не бандит! Да кто там с тобой говорить будет?!

— Посмотрим. — Я ободряюще хлопнул его по плечу. В машине Плохиш сопел, ерзал и избегал смотреть в мою сторону. Его явно мучил вопрос. И он его задал.

— Зачем ты это делаешь? — не утерпел он. — Ты же мне не друг.

— Не друг, — согласился я.

Я и сам не знал, почему я так поступаю. Иногда меня неотвратимо тянет рискнуть. К тому же, в отличие от большинства людей, я не испытываю страха смерти. Что, кстати, не является достоинством даже на войне, а в мирной жизни и вовсе мешает.

— Галстук хоть сними! — попросил Плохиш. Я развязал галстук и оставил его на сиденье.

— Хочешь, я отдам тебе свой бронежилет? — вдруг буркнул Плохиш.

Я подумал, что в эту минуту большего он сделать для меня не мог. Разве что предложить мне денег взаймы.

3

То, что я, возможно, погорячился, я понял, когда мы прибыли на место. Все подъезды к площадке за Дворцом культуры были забиты машинами. Автомобилей было не меньше сотни. О таких многолюдных «стрелках» я даже не слышал, не говоря уже о том, чтобы на них присутствовать.

Сама площадка, на которой Плохишу предстояло пострадать за правое дело, располагалась на возвышении. На нее можно было въехать, свернув с основной дороги, мимо центрального входа во дворец. Но мы, проехав закоулком, остановились внизу, перед каменной лестницей в несколько пролетов.

Отсюда площадка казалось черной от братвы. Здесь собралось человек двести бригадиров и их ближних. Слышался гвалт голосов, брань и резкий смех. В яркий апрельский день эта прыгавшая от нетерпения, каркающая толпа напоминала жадное голодное воронье. Мы прибыли минуты за три до начала. Но все уже кипело.

— Ну, где эта крыса?! — услышал я чей-то голос, когда мы с трясущимся Плохишом выбирались из машины. — Поди, опять загасилась!

По лицу стоявшего рядом со мной Гоши я понял, что ему страшно. Я махнул своей охране, чтобы она оставалась на месте, и мы двинулись вдвоем с Плохишом в гору по узким ступеням.

— Да он не приедет! — уверенно ответил кто-то. Это были братья Чижики. Худые и всклокоченные, как бродячие собаки, они рвались в драку. Злость на их неумных лицах лишь подчеркивала их сходство. Рядом с ними стоял Филипок, невысокий, коренастый, еще довольно молодой. Он по неопытности немного смущался, но тоже был полон боевой решимости. Эти трое явно задавали здесь тон.

Наших было человек тридцать, не больше. Они топтались поодаль и во враждебной толпе чувствовали себя неуверенно. Мы приблизились и пожали руки своим союзникам.

— Ну что, Плохиш, масть попутал! — сразу завелся старший Чижик. У него были выбиты передние зубы, и когда он говорил, то шепелявил и брызгал слюной. — Ты — барыга! К людям примазаться хотел?

На официальных собраниях, вроде этого, бандиты избегали называть себя «бандитами», предпочитая именоваться «людьми». Подвергая тем самым сомнению принадлежность к человечеству всех остальных, кто не ездил на «стрелки», не скандалил в ресторанах и не назначал женщинам свидания в банях.

— Да опустить его, в натуре, и всех делов! — с готовностью откликнулся младший Чижик. — Прямо здесь. А че тянуть-то?

Плохиш побледнел. «Опустить» на языке братвы означало подвергнуть одному из изощренных унижений, после которых на Плохиша плевали бы даже коммерсанты. В этом случае он мог бы делать достойный выбор между самоубийством и отъездом в другую страну.

— Кончай наезжать, давай по сути разберемся, — попробовал заступиться за Плохиша один из бригадиров Пономаря, но старший Чижик его тут же обрезал.

— А вы тут че вообще делаете? Сами от коммерсанта работаете!

Бригадир покраснел, но не нашелся, что ответить.

В эту минуту произошло какое-то движение. Толпа раздалась. Сквозь нее, ни на кого не глядя, прошел Бабай. Он остановился возле нас на стороне Чижиков. Это выглядело приговором.

Бабаю было за сорок. Это был среднего роста парень, с мрачным испитым лицом, глубоко посаженными глазами и впалой грудью. Одет он был в цветастую рубаху навыпуск.

Бабай поздоровался с Чижиками и Филипком и кивнул нам. С минуту он стоял молча, ожидая, пока крики стихнут, потом начал говорить высоким трескучим голосом:

— Слышь, Плохиш, пацаны тобой недовольны. Злые все на тебя. Мы хотели разобраться, кто ты есть по жизни.

— Халдей! — выкрикнул младший Чижик, но Бабай осек его взглядом.

— Кто ты есть по жизни, — твердо повторил он. — И от кого ты работаешь. И почему ты, в натуре, оборзел?

Он замолчал, ожидая ответа. Плохиш судорожно сглотнул. Он не мог объяснить Бабаю, почему он оборзел.

— Я от Ильича работаю, — пробормотал он пересохшими губами.

— Врешь, сука! — опять вмешался старший Чижик.

— Ну и где он, Ильич? — вдруг подал голос Филипок. На это Плохишу ответить было нечего. Он стоял набычась, с беспомощно бегающими глазами, понимая, что проиграл. И что сейчас в его жизни случится самое страшное.

— Порвать его! Опустить! Сука! — понеслось со всех сторон.

Чижики, наседая, шагнули вперед, к Плохишу. Тот невольно отпрянул.

У меня внутри все похолодело.

4

— Мусора! — вдруг отчаянно крикнул кто-то.

И прежде чем я успел испугаться, что Плохиш все-таки осуществил свой план и позвонил в милицию, на площадку на полной скорости, задевая отскакивавших в стороны бандитов, ворвалась черная «Волга» с тонированными стеклами.

Машина остановилась возле нас, задняя дверь открылась, и наружу легко выпрыгнул Бык.

— Не опоздал? — радостно спросил он, пританцовывая и разминая затекшие ноги. — Здорово, пацаны! За что базарим?

Бык был в своем неизменном черном в полоску костюме, шедшем ему не больше, чем Храповицкому валенки, и в лаковых черных туфлях. В его шалых глазах плясали огоньки опасного веселья.

Открылась вторая дверца, и не спеша вылез Ильич. Высокий, грузный, он одернул на себе спортивную куртку и медленным взглядом исподлобья оглядел возбужденную братву.

Их было только двое, посреди толпы распаленных бандитов. Но впечатление от их приезда было поразительным. Все сразу стихли. Даже Бабай несколько стушевался.

Эта минута была решающей для Чижиков. Еще мгновение назад они ощущали себя предводителями агрессивного сброда, готового слушать их приказы и рвать в клочья. Сейчас почва уходила у них из-под ног.

Старший Чижик, потеряв голову, рванулся к Ильичу, который не сдвинулся с места.

— Тебя кто звал?! — крикнул он срывающимся голосом, брызжа слюной. — Мы тут сами разберемся! Без вас!

Это было сигналом для младшего. Он сунул руку за пазуху, видно, за пистолетом.

— Нечего тут!.. — начал было он.

Но закончить он не успел. Молниеносным движением Бык выхватил ствол и выстрелил в него, не целясь. Младший Чижик завизжал и упал на спину.

Толпа ахнула и отшатнулась. С той же быстротой Бык развернулся к старшему Чижику и ткнул пистолет ему в лицо.

— Хочешь сдохнуть? — спросил он ласково. Старший Чижик не хотел сдохнуть. Честно говоря, никто не хотел. Толпа была парализована.

Бык был отморозком, и об этом знали все. Даже среди бешеной нижнеуральской братвы, с которой наши степенные бандиты предпочитали не связываться, он выделялся своей лихостью. Но то, что он начнет палить без предупреждения, при сотнях свидетелей, для всех явилось шоком. На наших «стрелках» даже нож в зад не втыкали без полуторачасовых разбирательств.

Младший Чижик катался по земле в луже крови и беспрерывно выкрикивал ругательства. Бык попал ему не то в бедро, не то в низ живота.

— Гад! — заходился младший Чижик. — Урод проклятый! Я убью тебя!

— Закрой плевательницу, — посоветовал ему Бык без сострадания. — А то из-за тебя аж дышать не слышно.

Ни один мускул на лице Ильича не дрогнул во время этой стремительной и кровавой сцены. Он стоял все так же невозмутимо, ни на кого особенно не глядя и, вместе с тем, ничего не упуская из виду.

— С тобой я говорить не буду, — наконец властно произнес он, обращаясь к старшему Чижику. — Со мной пойдешь ты. — Он кивнул Бабаю. — И ты, — неожиданно прибавил он, посмотрев на Филипка.

Филипок даже растерялся от оказанной ему чести. Лицо его вспыхнуло от радостного смущения. Про себя я восхитился дипломатическими способностями Ильича.

Втроем они двинулись в сторону.

— А ты, братан, чего стоишь? — обнял меня за плечо Бык, увлекая следом за ними. — Пошли, рамсы раскинем.

Ильич бросил на него предупреждающий взгляд, но ничего не сказал. Про себя я отметил, что Плохиша на разговор не взяли.

5

Первый бой Ильич выиграл нокаутом. Второй предстоял технический. По напряженной походке Бабая было ясно, что он не одобряет всего происходящего. К тому же то, как грубо Ильич вторгался на его территорию, ставило под сомнение репутацию Бабая.

Ильич остановился. Мы все последовали его примеру. Он в упор посмотрел на Бабая своим тяжелым взглядом и коротко бросил:

— Ну?

Я оценил то, что он не стал говорить первым, предпочитая роли адвоката роль судьи, всегда более выигрышную.

— Плохиш, он чей? — хмуро осведомился Бабай. Было заметно, что властность Ильича его задевает.

— Мой, — столь же лаконично ответил Ильич. Он не собирался уступать.

Бабай помолчал, посмотрел, как люди Чижиков бережно уносили на руках младшего из братьев, потом перевел взгляд на Плохиша, который, оставшись в стороне, не находил себе места. И усмехнулся.

— Он не может быть твой, — возразил он. — Он раньше халдеем был. Коммерсантам водку подносил. А сейчас — барыга.

— А сколько среди них барыг? — Ильич кивнул на толпу. — Ты считал? Небось, и легавые есть. Каждой твари по паре. Ломовой вообще замусорился. С ОМОНом ездит. — Он подождал, пока Бабай переварит сказанное, и продолжил. — Не всем же правильными быть, как мы с тобой. Зоны они не топтали, какой с них спрос? — Он намекал на свое и Бабая уголовное прошлое, словно это было знаком особого отличия. — Молодняк вон и наколки не по масти рисует. — Он сложил свои синие от татуировок пальцы в кулак и осмотрел его с удовлетворением. — Главное, чтобы человек по понятиям жил. Так? Ты же умный. А умный на дураков не сердится.

— Но он же беспредельничает! — ворчливо возразил Бабай. Со стороны было заметно, что он несколько смягчился.

— И ты потому сюда такую толпу нагнал? — насмешливо спросил Ильич. — Сам не мог разобраться?

— Это не я нагнал. — Незаметно для себя Бабай начал оправдываться. — Чижики его порвать хотели.

— А Чижики, они чьи? — поинтересовался Ильич. — Твои, что ли?

— Да нет, — смутился Бабай. — Они сами по себе.

— А че ты тогда за них впрягаешься? — дожимал Ильич. — Или они тебе долю предложили? — Он проницательно и недобро посмотрел на Бабая. — Из плохишовской, а?

— Нормально получается! — возмущенно вмешался Бык. — Плохиш — наш. А его доли уже без нас дербанят! Сереж, можно я пойду, второго Чижика грохну?

— Стой здесь, — негромко скомандовал Ильич. Бык подчинился с явной неохотой. Я увидел, что его готовность к радикальным действиям угнетающе подействовала на Филипка, который молчал, словно забыв о своих претензиях. Думаю, что и про поездки Ломового с ОМОНом Ильич упомянул с умыслом. Тень Ваниного позора падала и на Филипка.

Впрочем, и Бабаю было не по себе. Он чувствовал, что уступает, но не знал, за что зацепиться.

— Мне чужого не надо, — проговорил он как-то вяло. — Мне за пацанов обидно.

— Пусть они между собой разбираются, — примирительно заметил Ильич. — С обиженными на зоне, сам знаешь, как поступают. Тебе-то зачем по каждой мелочи свой авторитет менять.

Бабай не нашелся, что ответить.

— Ну все, что ли? — небрежно спросил Ильич. — А то мне ехать надо. Ты заглядывай ко мне, если что.

Он сунул оторопевшему Бабаю свою огромную широкую руку, и тот машинально ее пожал. Ильич повернулся и двинулся к своей машине.

— Слышь, Сереж, — крикнул вслед Бабай. — А это кто? — Он ткнул в меня пальцем.

— С нами, — ответил Бык коротко.

Филипок за все это время так и не сказал ни слова.

6

Мы с Ильичом разместились на заднем сиденье, а Бык устроился впереди, рядом с водителем. За нами двигалась целая кавалькада машин: Плохиш со своей братвой и моя охрана. Ильич насупленно молчал.

— Сереж, а ты фраеров не шугаешься? — Бык повернул к нам свое дурашливое лицо в веснушках.

— А чего их бояться? — спросил Ильич. — Фраера, они и есть фраера.

— Фраера хуже урок стали, — посетовал Бык. — Чуть не доглядишь, порежут.

— Ты о чем? — озадаченно осведомился Ильич. В отличие от меня он не догадывался, куда клонит Бык. С чувством юмора у него обстояло неважно.

— Да вот с тобой фармазон сидит, — продолжал жаловаться Бык. — Злобный такой. У него аж на роже написано, что базар у него короткий. Перо в бок, и труп в речку. Я, в натуре, весь на измене.

— Отвяжись, — попросил я. Сейчас, когда я начал немного отходить от всего увиденного, мой поступок мне самому показался не очень умным.

— Ой, — всполошился Бык. — Гляди, он сердится! Озверел совсем. Остановите машину, пацаны, я выйду! У меня папа — инвалид! Мне в больничку надо!

— Не ездий больше на «стрелки», — вдруг сказал Ильич. — Нельзя это. Неправильно.

Лицо его было очень серьезно. Я кивнул.

— Ты, братан, лучше сегодня ко мне приезжай! — опять вмешался Бык. — Мы ночной клуб открывать будем. Шикарный! — Он с удовольствием закатил глаза. — Вы такого в вашем зачуханном Уральске даже не видели. Шуфутинского привезем. В натуре. Приезжай к десяти. Я тебе столик оставлю. Хоть оторвемся маленько. И этого черта возьми. — Он показал на машину, в которой ехал Плохиш.

— Мне, кстати, с ним поговорить надо, — произнес Ильич. И обращаясь к водителю, добавил:

— Притормози где-нибудь у обочины.

Когда машина остановилась, я простился с Ильичом, пообещал Быку приехать и вышел.

Разумеется, Ильич был прав. Я сознавал, что глупо рисковать головой без всякой на то видимой причины. Но для того, чтобы дорожить ею, я должен был понять, зачем она мне вообще нужна. До сих пор вышеназванный орган осмысления использовался мною для разработки сложных комбинаций по добыванию денег для Храповицкого и изобретению нехитрых способов, как потратить свою часть на женщин. Возможно, именно в этом и был смысл моей жизни. Но смириться с этим я пока не был готов.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Стол, за которым сидели Хенрих, Плохиш и я, стоял неподалеку от сцены. Это означало, что мы пребывали в ночном клубе Быка в ранге чрезвычайно важных персон и все было сделано для того, чтобы мы могли беспрепятственно насладиться концертом. Стоило мне назвать свое имя на входе, как взмыленный администратор в черном смокинге опрометью бросился за нами ухаживать.

В российской провинции в рестораны ходят не для того, чтобы есть и разговаривать, а для того, чтобы пить и танцевать. Поэтому кухне здесь не придается никакого значения: на всю русскую глубинку не найти и одного приличного шеф-повара. Шик заведения определяется интерьером и громкостью звучания музыки.

Клуб, который, кстати, назывался «Фантом», был декорирован в лучших московских традициях: помпезно и с роскошью. Пол в зале, где мы находились, был из черного мрамора с разноцветной подсветкой. Вдоль стен были сделаны ниши, образуя для сидящих там людей уголки интима. Высокие потолки были из матового стекла, почти зеркальные, тоже с подсветкой. Короче, архитекторы и дизайнеры могли гордиться своей работой.

Порученный моим заботам голландец оказался розовощеким добродушным малым лет тридцати пяти, светлоглазым, с редкими белесыми волосами и носом картошкой. По-русски он говорил почти без акцента, но на вопросы отвечал как-то слишком серьезно и надолго задумывался. Видимо, к природной неспешности, свойственной северным европейцам, добавлялось еще и тяжелое похмелье.

Мы появились, когда концерт уже начался. В двух шагах от нас Шуфутинский хриплым голосом исполнял столь любимый в России блатной репертуар, а позади него раскачивался в медленном танце полураздетый кордебалет из трех эффектных девушек. Резких движений девушки не совершали, чтобы не поскользнуться на пестрой стеклянной сцене.

В полумраке я не очень хорошо видел публику. За соседним столом я заметил Силкина с молодой женой, и мы приветственно помахали друг другу. Чуть подальше трогательно держалась за руки чета Собакиных. Что, впрочем, совсем не помешало жене оторваться от мужа и окинуть нас троих своим призывно-вызывающим взглядом.

Плохиш, чудом избежавший неминуемой жестокой расправы, пребывал в приподнятом настроении и с удовольствием болтал с иностранцем.

— Слышь, Хенрик, — утолял он природную любознательность. — А ты откуда русский так хорошо знаешь?

— В университете выучил, — отвечал Хенрих не спеша. — И еще в армии. Немного.

— Значит, шпионом был, — решил Плохиш. — Диверсантом, что ли?

— Я не был диверсантом, — серьезно возражал Хенрих. — Совсем напротив.

— Напротив чего? — наседал Плохиш. — Напротив тюрьмы, что ли? Короче, не хочешь сознаваться?! Ладно! Попробуем по-другому! Кем сейчас работаешь? Опять поезда под откос пускаешь?

— Я сейчас не работаю, — объяснял Хенрих. — Я сейчас уволился. Хочу немного размышлять.

— А че тебе размышлять? — удивился Плохиш. — Зачем? Ты больной, что ли?

— Я не больной, — качал головой Хенрих. — Я хочу размышлять о смысле своей жизни.

— Андрюх, ты вкуриваешь что-нибудь? — Плохиш не мог прийти в себя от изумления. — А говорит, не больной! Че тут думать-то! И так все ясно!

— Мне не так все ясно, — отвечал Хенрих печально.

— Эх ты, а еще шпион! — резвился Плохиш, поражаясь тупости своего собеседника. — Есть бабки, есть смысл. А нету их, и жизни нету. Правильно говорю?

Хенрих не спорил, но и не соглашался. Только неопределенно улыбался в ответ. Он считал, что Плохиш его разыгрывает.

Откуда-то из глубины зала к нам неслышно подошел Бык.

— Ну как, нравится? — спросил он самодовольно. Мы с Плохишом выразили одобрение его заведению.

— Я и в Москве таких не видал! — сообщил Плохиш. — Представляю, сколько сюда капусты угрохали!

— Коммерсанты говорят, такие только в Америке есть, — кивнул Бык, польщенный. — Пошли, я вам еще кое-что покажу.

Мы вышли через служебную дверь и по мягким красным коврам прошли через казино с залами для рулетки, новенькими покерными столами с зеленым сукном и переливающимися огнями игровыми автоматами. Кругом все сверкало и блестело золотом. Сегодня, в день открытия, залы еще пустовали, и местная публика не портила интерьер своим неряшливым видом.

Признаться, я и Римом-то предпочел бы любоваться без римлян, что же касается соотечественников, то они способны обезобразить любой пейзаж, даже столь убогий, как в нашей губернии, главной архитектурной примечательностью которой, кажется, отныне являлся ночной клуб «Фантом».

Обслуга, впрочем, тут наличествовала. Тут и там шныряли официанты, и возле столов уже стояли крупье, в большинстве своем — женщины в одинаковых темно-зеленых жилетах с бабочками. На Быка они взирали с подобострастием и дежурно улыбались нам.

— Слышь, ты че-то больно растолстела! — походя, с хозяйской небрежностью бросил Бык одной из девушек, сидевшей на высоком стуле. Та опрометью скатилась со стула и, выпрямившись, втянула живот. — На соленое не тянет?

— Нет! — испуганно пробормотала она, моргая глазами. — Я больше мороженое люблю!

— А то я думаю, может, ты у нас того, беременная, а? — подозрительно сверля ее глазами, продолжал Бык свой допрос. — Лучше сразу признавайся. Потом поздняк будет метаться!

Девушка в ужасе закрыла рот ладошкой. У нее было пухлое простодушное веснушчатое лицо и курносый нос.

— Да вы что! — горячо воскликнула она. — У нас даже в мыслях таких глупостей нету!

— Смотри у меня! — погрозил ей Бык пальцем и проследовал дальше.

Когда мы отошли на приличное расстояние, он удовлетворенно хмыкнул.

— Дисциплину нужно поддерживать! — нравоучительно пояснил он нам. — А то совсем распустятся. Надо будет потом ей загнуть залазки, — добавил он деловито. — Люблю таких, деревенских.

— Всех уже перепробовал? — завистливо спросил Плохиш.

— Даже не начинал! — отмахнулся Бык. — А куда спешить? Только народ сразу распугаешь. — Он говорил со знанием дела. — Надо их сперва прикормить маленько. Потом сами в очередь выстроятся.

— Много народу тут работает? — деловито поинтересовался Плохиш.

— А я их считал? — беспечно отозвался Бык. — Человек, может, сто. Или больше. Мы тут еще хотим один бар открыть. Типа со стриптизом. В другом крыле. Ну, и чтобы шкуры, само собой, тусовались. Короче, чтобы все как у людей было. Шкур-то навалом! Хоть на столе готовы давать. В натуре! А стриптизерш путных найти не можем! Прям хоть из Москвы выписывай! Танцевать никто не умеет!

— А у вас эта вся бодяга окупится? — продолжал свои расспросы Плохиш.

— Тут вообще-то, это, наших личных бабок не больно много, — ухмыльнулся Бык. — Мы коммерсантов наших напрягли. В долю, конечно, взяли. Но я так понимаю, что если подумать, то должно окупиться! Ща полгорода сюда загоним, остальные сами придут! Ты погоди, к нам еще из Уральска народ повалит! — хвастливо пообещал он. — У вас же там приличным пацанам даже посидеть культурно негде!

Мы спустились по лестнице и оказались в подвальном коридоре с закрытыми комнатами по обе стороны.

— Тут у нас номера, — рассказывал Бык с гордостью. — Для своих. Если кто захочет с телками остаться.

Он условным стуком постучал в одну из дверей. Она открылась. Мы шагнули в большое помещение без окон, и я сразу закашлялся от едкого запаха марихуаны. Сумрачная картина, открывшаяся перед нами, никак не соответствовала праздничной атмосфере, царившей наверху.

Комната утопала в клубах дыма. Здесь было человек двадцать. Судя по внешности, все бандиты. Двое парней сидели за столом, друг напротив друга, и, насыпав на снятое со стены зеркало кокаиновую дорожку, вдыхали ее ноздрями через скрученные долларовые купюры. Рядом с одним из них лежал пистолет. На нас никто не обернулся.

Я видел, как у Хенриха от ужаса расширились глаза. Впрочем, от неуместных вопросов он воздержался. То ли из страха, то ли из деликатности.

Бык сделал кому-то знак, и нам тут же принесли два косяка с анашой, которые мы и пустили по кругу. Бык и Плохиш курили по-особому, затягиваясь вместе с воздухом.

— Это кто с вами? — понизив голос, спросил Бык, кивая на Хенриха.

— Голландец, — ответил я.

— То-то я смотрю, морда лоховская. Не сдаст? — И, не дожидаясь ответа, он повернулся к Хенриху и принялся кричать ему прямо в ухо, при этом бурно жестикулируя. Так часто делают русские, в разговоре с глухими или с иностранцами, когда уверены, что те их не понимают. — Слышь, ты это! Не подумай че плохого! Просто, пацаны отдыхают! Кури спокойно, тут все свои! Если че еще надо, мне скажи!

Хенрих совсем оробел и закивал ему снизу вверх. Покончив с косяками, мы вернулись в зал, пообещав Быку наведаться в комнату отдыха еще раз попозже.

— Это что, мафия? — спросил Хенрих с легким содроганием.

— Откуда у нас мафия, — отмахнулся Плохиш. — Тут приличное место. Видал, вон мэр города сидит. Это у вас там мафия. — Плохиша, кажется, начало «накрывать», он нес всякую чушь. — Вон, в Амстердаме в прошлом году одному пацану уши отрезали! — вдруг сообщил он. — Я в газете читал.

То, что Плохиш читает газеты, было для меня новостью.

— Я не читал, — ответил Хенрих после долгой паузы. Его, похоже, тоже забирало.

— Да вам все равно правды не скажут, — возразил Плохиш. — У вас страна дикая. Все — шпионы.

— Может, это русские сделали? — предположил Хенрих.

— Нет! — не согласился Плохиш. — Это, наоборот, русский пацан был. Кстати, из Уральска. Я так чувствую. Нормально вообще вы поступаете! — Он укоризненно посмотрел на Хенриха. — Не успел к вам русский пацан приехать, как вы ему сразу уши режете. Вот тебе, к примеру, уши отрезать, тебе понравится?

Хенриху явно не нравилось без ушей. Он поспешно втянул голову в плечи. Плохиш налил себе и Хенриху и, выпив, перескочил на другое.

— Слышь, Хенрих, а давай с тобой бизнес замутим. Тебе же все равно сейчас делать нечего.

— Какой бизнес? — спросил Хенрих, без особого, впрочем, интереса. Он все еще находился под впечатлением.

— А по телкам. У вас же там публичных домов полно. Целый квартал. Красные фонари, что ли?

— И еще есть, — ответил Хенрих не без гордости за родину.

— Давай, я тебе телок отсюда буду гнать. — Плохиш загорелся. — По дешевке. А ты там их пристраивать будешь. Поработали чуток, и назад.

Хенрих не успел ничего ответить на это заманчивое предложение, потому что нас окликнули. Возле нашего столика стоял сын губернатора.

2

Лисецкий-младший, или Николаша, как его, вслед за его отцом, называла вся губерния, был невысоким, толстеньким благообразным увальнем, лет двадцати трех. Не унаследовав ни отцовского ума, ни его амбиций, Николаша томился бездельем в семейном банке «Потенциал», где Ефим Гозданкер держал его на должности начальника отдела, не подпуская к делам. Мы поздоровались, и он присел на свободный стул. На нем была белая майка, слишком тесная ему на груди и животе, и белые брючки в обтяжку.

Плохиш налил коньяка, и все выпили.

— Ты здесь один? — спросил я у Николаши.

— Нет, с компанией, — ответил он, махнув рукой на столик в глубине, где сидело несколько молодых людей. Глаза у Николаши радостно блестели. Он был сильно навеселе.

— У меня же жена сейчас на сохранении, — пояснил Николаша. — Отвез ее в больницу, а сам загулял. Вырвался сюда по папиному приглашению. Ну и ребят с собою прихватил. Может, найдем здесь девчонок симпатичных.

А вот в жадности до женского пола Николаша не уступал Лисецкому-старшему. Хотя женился он всего год назад и ожидал прибавления семейства, его регулярно видели в компании городских проституток.

— Здесь полно шмар, — обнадежил его Плохиш. — В случае чего с официантками договоримся. Или вон у Шуфутинского шкур заберем.

— Ты думаешь — реально? — засомневался Николаша.

— А че нереально-то? — уверенно отозвался Плохиш. — За бабки все дают.

Николаша принялся рассматривать официанток, в надежде отыскать достойный объект.

— Ух ты! — вдруг воскликнул он восхищенно. — А это кто?

Плохиш повернулся в направлении его взгляда.

— Ба! — изумился он. — Хасановская жена! Совсем у девки крышу сорвало! У нее только мужа убили, а она по кабакам уже таскается!

Через зал в сопровождении охранника действительно двигалась Ирина Хасанова в черном брючном костюме и белой рубашке с высоким, свободным воротником. Она шла, подняв свое тонкое фарфоровое лицо, с высокомерно-отрешенным видом. Все взгляды были прикованы к ней. Несомненно, то, что произнес Плохиш, сейчас звучало за каждым столом.

Она поравнялась с Собакиными и, кивнув, остановилась. Собакин торопливо вскочил, приветствуя ее. Он даже уважительно пожал руку ее охраннику. Вероятно, ту почтительность, которую он испытывал к мужу, он теперь перенес на вдову.

Охранник, рослый спортивный парень с дерзкой, смазливой внешностью, подвинул ей стул, и она села. Охранник еще потоптался за ее спиной, нахально оглядывая сидящих в зале, словно ощущая свою особую причастность к происходящему. Но поскольку на его вызов никто не ответил, он хмыкнул и не спеша, вразвалку удалился.

Между тем, Ирина заметила меня и слегка помахала рукой. Я сдержанно улыбнулся ей в ответ, но не тронулся с места.

Через минуту к нам приблизился Собакин.

— Прошу прощения, — наклоняясь к моему уху, прошептал он. — Вы не могли бы посидеть с нами? Ирина хотела поговорить.

— Мы с Хенрихом пойдем покурим, — сказал Плохиш, поднимаясь. — Николаша, анашу будешь?

— Спрашиваешь! — радостно отозвался Николаша.

— Ты что, с ума сошел! — одернул я Плохиша, но он только отмахнулся.

Николаша вскочил и торопливо прокосолапил за ними. Мы с Собакиным подошли к столу Ирины.

3

— Выпьете что-нибудь? — спросила она. Я отказался.

Она кивнула, не вдаваясь в обычные российские вопросы о том, что послужило причиной моего отказа от алкоголя: врожденная подлость или приобретенная болезнь. Некоторое время она молча вглядывалась в меня серым, вдумчивым и прохладным взглядом, как будто пытаясь что-то понять. Мне даже сделалось немного не по себе. Потом ее глаза потеплели.

— Я рада, что вы здесь, — наконец произнесла она просто.

— Я тоже ужасно рад, — нескладно ответил я и почему-то смутился.

Она слегка порозовела и потупилась. Мы словно случайно коснулись чего-то запретного и отдернули руки.

— Я не успела поблагодарить вас в прошлый раз, — церемонно начала она, но не выдержала взятого тона и тут же сбилась. — Представляете, у прокуратуры я оказалась главной подозреваемой! — возмутилась она. — Они даже не скрывают этого!

Сейчас, рассматривая ее внимательнее, я заметил, что рисунок ее губ был довольно редким: верхняя казалась припухшей, и ее четкая капризная линия слегка загибалась наружу. Люди с такими губами обычно способны на дерзкие, необдуманные поступки.

— Чему ты удивляешься? Не они одни так думают, — отозвалась жена Собакина с притворным сочувствием.

Ирина расслышала злорадство в ее голосе.

— Поэтому я и здесь, Леночка, — парировала Ирина с ядовито-любезной улыбкой. — Чтобы не лишить окружающих единственной темы для сплетен. Ведь ни о чем другом в городе сейчас не говорят, как о том, убила я мужа или нет!

Она закурила и швырнула пачку на стол своим характерным коротким жестом. Так крупье в казино сдают карты.

— Ваше сегодняшнее появление вносит некоторое разнообразие, — заметил я. — С завтрашнего дня никто не будет спрашивать, убили вы или нет. Всех будет интересовать лишь, как вы это сделали.

— И как, по-вашему, я это сделала? — Она вызывающе вскинула подбородок. В ее глазах вновь мелькнули злые кошачьи огоньки.

— По-моему, вы этого не делали, — ответил я искренне.

Она уже настроилась дать мне твердый отпор и, не встретив сопротивления, растерялась.

— Почему вы так думаете? — пробормотала она как будто даже обиженно.

— Но вы же не делали этого? — улыбнулся я этой, очень женской, реакции: спорить по инерции.

— Нет, конечно! — сердито воскликнула она. — Я же не мерзавка законченная!

— В глазах следователей — это сильный аргумент, — согласился я.

— Да наплевать мне на следователей! — Она тряхнула головой, и волна волос мятежно метнулась из стороны в сторону. — Я лучше умру, чем буду доказывать свою невиновность. Они отлично знают, что я тут ни при чем! Но настоящего преступника они никогда не найдут, даже стараться не будут! А повесить на кого-нибудь это убийство им надо позарез! Я сегодня их терзала одним-единственным вопросом. Каким образом, скажите на милость, я могла бы это устроить?

— Да проще простого! — воскликнула Собакина. — За деньги любой из местных бандитов убьет! — Она спохватилась и добавила: — Я, конечно, не свое мнение высказываю. А то, как люди рассуждают.

— В отличие от людей, тебе известно, как я жила! — с горьким сарказмом возразила ей Ирина. Она раздавила в пепельнице сигарету так, что та сломалась. — Какие сцены ревности закатывал мне муж и как он проверял каждый мой шаг. Мало того, что мой водитель ежедневно докладывал ему о том, куда я езжу и с кем встречаюсь, так за мной еще беспрерывно шпионили! Вот на это он денег никогда не жалел! Зато на семейные расходы мне приходилось вечно выпрашивать!

— Разве Федор был жадным? — удивилась Собакина. В ее устах это прозвучало излишне лично.

— Ему просто нравилось держать меня на коротком поводке, — объяснила Ирина. — Почему-то очень важно было доказать, что без него я не проживу и часа. Но не буду же я все это рассказывать в прокуратуре! Это наши семейные проблемы. Они никого не касаются!

— Нас тоже допрашивали, — вздохнул Собакин. — Часа два продержали.

— Больше! — перебила его жена. — Часа три. Я уж думала, меня арестуют. — При последних словах она кокетливо одернула юбку.

В эту минуту к нам подошел Силкин.

— Не помешаю? — осведомился он, глядя на Ирину. Она не успела ответить.

— Нет, нет! Что вы! — испуганно запротестовал Собакин, вскакивая и уступая ему место. Ирина сразу нахмурилась.

— Как ваши дела? — проникновенно спросил Силкин у Ирины.

— Если вы про дела моего мужа, то я еще ими не занималась, — проговорила она сухо, избегая смотреть на него и крутя на тонкой руке дутый золотой браслет. — В остальном, наверное, догадываетесь.

Она, несомненно, имела в виду осложнения с прокуратурой, но Силкин истолковал ее слова по-своему.

— Конечно! — с готовностью затряс он головой. — Такое горе! Ребенок! У вас ведь дочь?

— Двое сыновей, — холодно ответила она. Силкин закусил губу.

— Ну да, — торопливо поправился он. — Я это и имел в виду. Вы знаете, нам необходимо встретиться и все обсудить! — Он произнес последнюю фразу с воодушевлением.

— Что обсудить? — подозрительно спросила она, вскидывая на него враждебный взгляд.

— Ну как? — смутился Силкин. Привычный к чиновничьей дипломатии, он не ожидал такого вопроса. — Будущее ваших детей. Мы готовы им всячески помогать. Обеспечить, например, бесплатным питанием в детском саду.

— Спасибо, — насмешливо ответила она. — Надеюсь, мы обойдемся. Тем более, что никто из них в детский сад не ходит.

Вновь попав впросак, Силкин совсем потерялся. Глаза его забегали.

— Понимаете, — снова заговорил он, подбирая слона, — мы должны думать о будущем. Произошла трагедия. Видите ли, Федор поддерживал Рукавишникова. И сейчас многим моим противникам выгодно представить дело так, как будто я… Э-э… Одним словом, вы понимаете…

— Не понимаю, — сказала она. Ее лицо приняло упрямое выражение.

— Ну, словно я был заинтересован в смерти Федора, — с трудом закончил Силкин. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки под галстуком, словно ему враз сделалось душно. — Хотя вы сами знаете, что это клевета! Я относился к нему с огромным уважением как к бизнесмену, который много делает для города. Я даже приглашал его на работу в мэрию, предлагал ему высокую должность… Он, наверное, упоминал об этом? — Силкин посмотрел на нее с надеждой.

— Он не говорил со мной о работе, — ответила она угрюмо. — И не думаю, чтобы его особенно интересовал город.

Силкин сделал вид, что не услышал ее последней реплики.

— Короче говоря, — заключил он, — я считаю, что если бы вы поддержали меня публично, то это… Это помогло бы показать всю беспочвенность грязных сплетен. Как вы полагаете?

Она посмотрела ему в глаза.

— А зачем мне это делать? — спросила она прямо.

— Ну как? — опять встал в тупик Силкин. — Ради города… так сказать.

— Я не люблю наш город, — произнесла она хладнокровно. —Я с удовольствием из него уеду.

Для Силкина это был удар. Он был не готов к ее резкости и беспомощно обернулся на меня, ища помощи. Но меня опередил Собакин. Во время этого диалога он испытывал неловкость и даже пару раз порывался вмешаться. Дерзкий тон Ирины его пугал.

— Ирина, — бросился он на выручку Силкину. — Я думаю, что Анатолий Михайлович хочет тебе только добра. Он беспокоится о тебе…

— Вот именно! — подхватил Силкин. — Вы зря ко мне так враждебно настроены. Я понимаю, вам наговаривают. Но поверьте…

— Хорошо, — прервала она. —Я позвоню вам. Силкин с облегчением перевел дыхание, поспешно откланялся и отошел.

4

Между тем вернулись Хенрих, Плохиш и Николаша. Они знаками показывали мне, как им стало хорошо. Судя по их нетвердой походке и раскрасневшимся лицам, им и в самом деле было неплохо. А вскоре должно было стать еще лучше.

— Зачем ты так с Силкиным? — укоризненно проговорил Собакин. — Все-таки он мэр. С ним лучше дружить. Он может во многом быть полезным.

— Например? — нетерпеливо спросила она.

— Земля, помещения, арендная плата, — начал загибать пальцы Собакин. — Да мало ли чего еще! Не хочу тебя пугать, но, думаю, что с бизнесом Федора предстоит еще немало хлопот. В таких случаях всегда всплывает что-нибудь совсем неожиданное. К кому тогда бежать? Федор ведь не выносил бумажной работы. Ему даже вникать в документы было скучно. Во всяком случае, так велось, когда мы с ним еще были партнерами, — спохватился он. — Может быть, конечно, в последнее время что-то изменилось…

— Кстати, почему вы расстались? — спросила Ирина.

— А разве он тебе не рассказывал? — удивился Собакин. И слегка покраснел.

— Что-то он объяснял, — поморщилась Ирина. — Но не очень убедительно. Признаться, у меня не отложилось.

— Говорил, что я обнаглел? — подсказал Собакин с горечью. — Слишком много хотел?

— Что-то в этом роде, — признала Ирина. Собакин понимающе кивнул, невесело усмехнулся и, схватив бокал вина, сделал несколько глотков.

— Я, собственно, другого и не ожидал, — пробормотал он. — Наглее меня, конечно, во всем городе не сыщешь.

Его синие глаза увлажнились. Старая обида все еще не давала ему покоя. На этот раз он был без пиджака, в светлой рубашке с закатанными рукавами и отутюженных брюках. Брюки он, видимо, гладил себе сам. Трудно было представить за этим занятием его жену.

— Так что произошло на самом деле? — настаивала Ирина. Честно говоря, мне тоже сделалось любопытно.

Собакин тяжело вздохнул и насупился.

— Надо ли все это ворошить? — в затруднении произнес он. — Не знаю… Прошло почти два года! Федора сейчас нет…

— Расскажи! — дернула его за рукав жена. — Тебе же нечего скрывать!

Он все еще колебался.

— Тебя же обманули! — понукала она.

— Знаешь, в бизнесе этим не хвалятся! — грустно заметил Собакин, запуская пальцы в волосы. — Тут больше уважают, когда ты обманываешь.

— Федор поступил с тобой нечестно? — присоединилась к ней Ирина.

Под напором двух женщин Собакин сдался.

— Он выгнал меня из бизнеса! — нехотя выдавил из себя он и коротко шмыгнул тонким искривленным носом. — И не вернул деньги. Почти двести тысяч долларов. Для меня по тем временам это была фантастическая сумма. Она и сейчас-то огромная. А тогда это казалось катастрофой. Я практически лишился всего! Думал: конец! Мне уже никогда не подняться!

— Но вы же были полноправными партнерами? — нахмурилась Ирина. — Как же это могло произойти? Я имею в виду, как он сумел тебя выжить?

— Мы были полноправными партнерами по документам. — поправил Собакин. — А в действительности Федор, конечно, был главнее. Я ему подчинялся. У него характер лидерский. Он жесткий, властный. А я — мягкий человек. — Он беспомощно взглянул на нас. — Мне всех жалко. Размазня, — прибавил он, безнадежно махнув рукой.

Жена сочувственно потрепала его по волосам.

— Зато ты добрый, — утешила она. Собакин немного приободрился.

— Собственно, история до отвращения банальная, — принялся объяснять он. — Пока нечего было делить, все шло хорошо. А когда на нас свалились большие деньги, тут мы и перегрызлись. — Он посмотрел на Ирину. — Как мы начинали, ты помнишь. Торговали чем придется, от часов до трусов. Чаще, конечно, себе в убыток. А когда занялись автомобилями, нас уже загнали к Ильичу под крышу. Доходы, конечно, сразу взлетели, но и отношения между нами поменялись. У нас ведь как было: на переговоры ездил Федор, а на мне лежала вся бумажная канитель. Документы там, договоры, бухгалтерия. Принимал на работу и увольнял тоже Федор. И все были уверены, что начальник он. А я так себе. Старший помощник младшего дворника! Постепенно он и сам стал так считать. Я-то этому особого значения не придавал. Ну, нравится человеку командовать, пусть себе! Да на здоровье! Меня не убудет! Но когда он и на меня взялся покрикивать, я задумался. Только уже поздно было! А тут еще эти бандиты. Он с Ломовым подружился, когда тот еще под Ильичом ходил. И я вдруг стал замечать в Феде Ванины замашки. Ну, знаешь, как у них: пальцы веером. «Да кто он такой!» — Он попытался передразнить характерную бандитскую интонацию. У него не очень получилось.

— А потом вышла эта некрасивая история с кассой, — продолжал Собакин. — В конце квартала выяснилось, что Федор забрал из кассы сорок четыре тысячи долларов наличными. И мне при этом ничего не сказал. Я уж не говорю про то, чтобы спросить разрешения, но хотя бы поставил меня в известность! Он и до этого себе кое-что позволял, но суммы были незначительные. Я и молчал. Думаю, ладно, пусть это будут представительские расходы. Федя же сидит с людьми в ресторанах, не из своих же ему платить! А когда сорок четыре тысячи исчезли! Тут уж на кабак не спишешь! И я пошел к нему разбираться. — Он замолчал и вздохнул. — Может, зря, конечно! — прибавил он, пожимая плечами.

— Вы поссорились? — подсказала Ирина.

— Поссорились? — переспросил Собакин. — Да это даже не ссора была! Это был… — Он запнулся, подыскивая слово, но не нашел. — Он так орал на меня, что я думал — сейчас в драку кинется! Вся фирма на нем держится! Я ему только мешаю! Да ему вместо меня выгоднее одного бухгалтера взять на оклад. Да достаточно ему только намекнуть бандитам, как меня через неделю из реки выловят! И все в этом роде!

Он передернул плечами, вновь переживая случившееся. На глаза его навернулись слезы. Жена обняла его и прижала к себе, как маленького мальчика. Но Собакин, сконфузившись, отстранился.

— Вот, собственно, и вся история! — с наигранной бодростью заключил он. — Дальше неинтересно. Федор сказал, что давно пора разделяться. Что он собирается дальше работать один. А мне выплатит компенсацию. Двести тысяч долларов.

— И ты согласился? — возмутилась Ирина.

— А кто меня спрашивал! — оправдываясь, воскликнул Собакин. — Он просто поставил меня в известность. Что мне было делать? Куда жаловаться? Деньги крутились наличными, в суд не пойдешь! К бандитам? Они Федины лучшие друзья! Только хуже получилось бы! А так я надеялся хотя бы двести тысяч получить. Пусть намного меньше моей реальной доли, но все-таки! Хватало, чтобы начать какой-нибудь небольшой бизнес. Получил, называется! — Он снова отвел глаза, скрывая слезы.

— Он тебе вообще ничего не отдал? — недоверчиво спросила Ирина.

— Ни копейки, — глухо отозвался Собакин, не глядя на нее. Он опять схватил вино и отпил. — Сначала он просто тянул. Завтра. Послезавтра. Через месяц. Я ждал, ходил к нему. Что мне еще оставалось? Потом он начал от меня скрываться. Поменял телефон. Звоню в приемную — он занят. Мы вам сами перезвоним. Да, обычная история! Документов-то никаких не существовало, все на слово!

Он помолчал, наморщив лоб.

— Хватит об этом! — махнул он рукой. — Все это в прошлом! Пережили! Мы со временем вновь общаться начали. Без прежней дружбы, конечно. Но все-таки! Я даже рад сейчас по-своему. Бизнес у меня хоть и небольшой, но ни от кого не завишу. Концы с концами свожу. Зато никто не наезжает! С бандитами отношения ровные. Живу, не опасаясь. Без охраны езжу. А останься я с Федором, глядишь и… — Он вдруг осекся, понимая, что последняя реплика получилась бестактной.

Повисла неловкая пауза.

5

— Разрешите к вам присоединиться? — услышали мы развязный голос.

Это был Николаша. Красный и глупо улыбающийся, он покачивался возле нашего стола. Язык у него заплетался. Я обернулся на Плохиша и увидел, как тот делает Николаше ободряющие знаки. Вероятно, это он и подбил Николашу подойти, а сейчас с удовольствием наблюдал, что из этого получится.

— Я хотел бы… Так сказать… — с трудом продолжал Николаша, адресуясь преимущественно к Ирине.

— Меня не интересует, что вы хотите, — холодно ответила она и взмахнула узкой рукой, словно отгоняя муху.

Николаша надулся.

— Я, собственно, подошел выразить свое сочувствие, — наконец не без усилий договорил он.

— Я в нем не нуждаюсь, — обрезала она его. Николаша совсем обиделся.

— Вы что же, даже не хотите со мною познакомиться? — икнул он.

— Бывают же такие идиоты! — словно про себя проговорила она и отвернулась.

Николаша задохнулся от возмущения. Я поднялся и, обняв его за плечи, увлек к столу, где сидели Плохиш и Хенрих.

— Я не пойду! — упирался Николаша, приседая. — Я здесь останусь!

Я силой опустил его на стул и набросился на Плохиша.

— Тебе что, скандала захотелось?!

— Подумаешь! — фыркнул Плохиш. — Уж и подойти к ней нельзя! Корчит из себя центровую! Если ты такая порядочная, то дома сиди!

В эту минуту что-то странное начало твориться с Хенрихом.

Еще подходя, я заметил, что он был неестественно бледен. Вероятно, непривычный к столь долгим загулам, к тому же смешав спиртное с наркотиками, он чувствовал себя отвратительно. Он сидел молча, с остановившимся взглядом, слегка раскачиваясь из стороны в сторону.

Вдруг он откинулся назад, рот его раскрылся, и он начал медленно сползать вниз, под стол. Я попытался его подхватить, но он обвис в моих руках.

— Помоги! — бросил я Плохишу. — Да скорее же!

— Иностранец загнулся! — ахнул Плохиш, вскакивая. Вдвоем мы кое-как усадили Хенриха на стул. Плохиш держал его под мышки, а я хлопал по щекам и брызгал в лицо водой. Хенрих не подавал признаков жизни.

— Слышь, он в натуре, того, — испуганно бормотал мне Плохиш. — Кони двинул. Че теперь делать-то будем? Прикинь, мертвый иностранец. Ментам че скажем?! Нас же закроют!

— Замолчи! — прикрикнул я. — Надо вытащить его на улицу. Может, отойдет на свежем воздухе.

— Я, наверное, пойду к своим, — подал голос Николаша, поднимая с груди тяжелую голову. От страха оказаться впутанным в историю с трупом иностранца он несколько протрезвел.

Взяв Хенриха под руки, мы с Плохишом волоком потащили его через зал к служебному выходу. По счастью, благодаря темноте и грохоту музыки на нас мало кто обращал внимание.

Оказавшись на улице, мы тут же вызвали нашу охрану. Они уложили Хенриха на газон, быстро раздобыли ведро и, сбегав в клуб за водой, принялись за обливание. Хенрих не шевелился, хотя на него выплескивали ведро за ведром.

— Надо искусственное дыхание сделать, — обеспокоенно сказал Гоша. — А еще лучше врача вызвать.

— Сваливать надо! — метался Плохиш. — Засунем его в машину, а по дороге где-нибудь выбросим. Пусть потом ищут.

Николай, не говоря ни слова, зачем-то массировал Хенриху голени.

Примерно после десятого ведра веки Хенриха дрогнули, и он издал жалобное мычание.

— Живой! — воскликнул Гоша с облегчением. Мы дружно перевели дыхание.

6

Испытывать дальше судьбу мы не решились. Я вернулся в клуб и рассчитался за столик. В это время моя охрана посадила мокрого до нитки бессознательного Хенриха в машину. Перед тем как тронуться, Плохиш оттащил меня в сторону.

— Я тут это, насчет сегодняшнего, — сбивчиво зашептал он. — Что ты со мной на «стрелку» поехал… Короче, я тебе за это крест хочу подарить. Как у меня!

Он сунул руку за пазуху и вытащил наружу висевший на массивной цепи золотой крест, который своими размерами вполне мог бы украсить купол небольшой церкви.

— Я ювелиру закажу! Прямо завтра! — заключил он с придыханием, сам смущенный несвойственным ему проявлением благодарности. — Никогда не забуду! В натуре! Гадом буду!

Я был растроган.

Когда я отвел голландца в номер, было уже начало второго ночи. Еще по дороге у меня в голове возникла одна идея. Возможно, она была не совсем трезвая. Скорее, совсем сумасшедшая. Но она меня увлекала. И хотя додумать до конца я не успел, я позвонил Храповицкому. Храповицкий уже спал.

— Что стряслось?! — спросил он сонным и недовольным голосом, когда я назвался.

— Кто сейчас управляет нашим банком?! — Я торопился. Меня распирало.

— Ты что, обалдел, среди ночи такие вопросы задавать? — разозлился Храповицкий.

— Ты можешь ответить? — не унимался я.

Видно, по моему возбужденному голосу Храповицкий почувствовал, что мною движет не праздное любопытство.

— Пока никто, — ответил он озадаченно. — После Ухода Сырцова его обязанности временно исполняет его заместитель.

— А ты не хочешь взять в наш банк Николашу? — выпалил я.

— Какого Николашу?!

— Николашу Лисецкого. Сына губернатора!

— Кем?!

— Управляющим! Кем же еще!

На том конце телефона возникла долгая пауза. Я даже подумал, что связь прервалась.

— Да он же полный дурак! — ужаснулся наконец Храповицкий. — К тому же лет ему сколько?

— Какая разница! — убеждал я. — Работать все равно будут другие люди. Отдай приказ, чтобы его распоряжения согласовывались с юристами. Чтобы без твоей визы его подпись считалась недействительной. Дело не в этом! Назначь его управляющим банком! Положи оклад тысяч сто долларов в месяц.

— Ты, часом, не пьян?! — подозрительно спросил Храповицкий.

— Нет, я анаши накурился, — ответил я честно. — Но это не имеет значения. Ты идею понял?

— Насчет анаши?

— При чем тут анаша?! Относительно Николаши!

— Тоже, что ли, покурить? — задумчиво сказал Храповицкий. — Ну, допустим, я его назначу. А что взамен?

— А взамен — проект. Связанный с заграницей. Хоть с той же Голландией.

— А почему с Голландией?

— С Голландией или другой страной, не важно! Я про Голландию говорю, потому что Вася мне голландца всучил, с которым я весь вечер возился. Нужен принципиально новый проект, связанный с заграницей! В каком-то направлении, которое в области еще не развивалось. Что-то там мы должны закупать.

— Что именно? — В голосе Храповицкого послышался пробуждающийся интерес.

— Да откуда я знаю! — нетерпеливо воскликнул я. — Это уже по твоей части. Что они там, в Голландии, выращивают? Ну, кроме анаши? Коров, что ли? Вот давай коров и закупать. Для сельского хозяйства. Создаем там фирму, ставим директором голландца. Настоящего голландца, а не русского, чтобы все чисто было. И гоним туда деньги из бюджета. Коров покупаем! Всякие технологии! Внедряем их изо всех сил. Картошку голландскую у нас сажаем, огурцы. Короче, развиваем деревню. Ты смысл, главное, ухвати, смысл! Это не разовая сделка! Это из года в год. Большие суммы. А Николаша сидит у нас гарантом. Понял наконец?

— Будит меня среди ночи! Пьяный. Несет какую-то чушь! — заворчал Храповицкий, но его интонация изменилась. Он начинал проникаться. — Какая картошка?! Какие коровы?! Придет же такое в голову! — Он помолчал и заключил неожиданно: — Может, приказ издать? Чтоб трезвым тебя на работу не пускали? Приезжай завтра пораньше. Часам к девяти. Все обсудим.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

— Нет, Решетов, ты не прав! — Губернатор в халате обогнул бильярдный стол и тщательно прицелился по шару.

— Не прав, — протянул он, отводя руку с кием. — Ну, то есть, совершенно!

Он вильнул кистью, ударил и промазал.

— Ты ничего не понимаешь в женщинах! — воскликнул он раздраженно.

Наверное, я и впрямь мало понимал в женщинах, если упорно считал его мужчиной.

Три недели спустя после гибели Хасанова они с Храповицким играли на бильярде в комнате отдыха нашего спортивного комплекса. Храповицкий поддавался как только мог, проявляя чудеса техники, но губернатор, будто нарочно, мазал шар за шаром и злился. Я сидел на диване и наблюдал за игрой, ожидая своей очереди.

С Лисецким мы не сошлись во мнениях относительно лучшего возраста женщины. Я сказал, что по-настоящему интересной женщина становится к двадцати пяти годам. Он настаивал на том, что после семнадцати она уже никому не нужна. Конечно, я мог бы возразить, что когда мне, как и ему, перевалит за пятьдесят, я, возможно, пересмотрю свои взгляды. Но я ограничился замечанием о том, что мне скучно с малолетками.

— Меня недавно познакомили с одной девочкой, — продолжал Лисецкий мечтательно. — Просто картинка! Наивная, как щенок! — Он присел на край бильярдного стола и нетерпеливо потер коленкой о коленку. Халат он выбрал себе коротковатый, кокетливо открывавший его белые безволосые ноги, слишком полные в бедрах и слишком худые в голенях, как у многих стареющих мужчин. — Кстати, Володя, думаю, пора тебе провести очередной конкурс красавиц. Не сомневаюсь, что она займет там первое место.

Храповицкий в это время в очередной раз виртуозным ударом старательно выставлял губернаторский шар к лузе. Он поднял голову и бросил на меня вопросительный взгляд. Я едва заметно кивнул. Мы еще ничего не говорили Лисецкому о проекте. Пора было открывать карты.

— Можно, — задумчиво проговорил Храповицкий. Ему удалось подкатить шар, так как он хотел. Он с удовлетворением распрямился.

— Эх, черт безрукий! Опять не дотянул! — притворно обругал он себя. И продолжал: — Наш банк, как обычно, выступит спонсором. Если, конечно, у членов вашей семьи не возникнут возражения.

— Ты имеешь в виду мою жену? — небрежно осведомился губернатор, склоняясь над столом.

— Да нет, не жену, — легко ответил Храповицкий, не поворачиваясь к нему и намазывая кий мелом. — При чем тут жена! Я говорю о Николаше.

— А Николаша-то здесь с какого боку? — удивился губернатор, не отрывая взгляда от стола и продолжая целиться.

— Да я хотел назначить его управляющим нашего банка, — пояснил Храповицкий буднично. Как само собой разумеющееся.

Лисецкий от неожиданности ударил без подготовки и опять промахнулся. Но на сей раз даже не заметил этого.

— Ты шутишь?! — воскликнул он, уставясь на Храповицкого.

— Какие тут шутки! Парень сидит без дела у Гозданкеров! Дурью мается! А я по всей области ищу молодых специалистов! По-вашему, это правильно?

— Мы про моего Николашу говорим? — не верил своим ушам губернатор. — Да он еще мальчишка совсем!

— Пора, пора за серьезное дело браться! — добродушно усмехнулся Храповицкий. — Сделаю его партнером по банку на пятнадцать процентов. Положу ему жалованье тысяч сто в месяц — парень землю рыть будет!

— Долларов?! — задохнулся Лисецкий.

— Ну не рублей же! — с негодованием ответил Храповицкий.

Лисецкий совсем ошалел. Забыв, что не его очередь, он опять ударил, причем по шару Храповицкого. И забил.

— Вот это да! — только и сказал он.

Он положил кий, просеменил по комнате, сел на диван и отхлебнул вина.

— Ничего не понимаю, — признался он, растерянно крутя головой. Халат на нем распахнулся, и круглый белый живот беззащитно вывалился наружу. Храповицкий по-прежнему упорно не замечал произведенного эффекта. Он достал из лузы забитый губернатором шар и аккуратно положил его на полку.

— Заодно мы сможем решить и одну вашу проблему, — продолжал он деловито. — Вы же не бедный человек. А деньгами своими пользоваться не можете. Официальный оклад — слезы. Николаша и вовсе гроши получает. А тут, вместе с дивидендами по банку, будет выходить миллиона полтора-два в год. Легально. И пусть платит налоги. К чему тут жадничать? Деньги чистые.

Глаза у Лисецкого полезли на лоб.

— Ну… это… конечно… — забормотал он. — Налоги я всегда… Как губернатор…

Вдруг что-то изменилось в его лице. Он нахмурился.

— А что ты хочешь взамен? — спросил он подозрительно.

Храповицкий обиделся.

— Вы за кого меня принимаете! — с упреком осведомился он. — Разве я когда-нибудь торговался! Я беру умного парня на работу! У меня есть для него специальный проект! Нет, конечно, если вам эта идея не по душе…

Он не договорил, Лисецкий его перебил.

— Да ты не сердись! — закудахтал он. — Что же, мне слово сказать нельзя? Конечно, я очень рад за сына! И такая высокая оценка… его деятельности… — Он запутал. — А какой проект-то?

Храповицкий состроил серьезную мину. Свою партию он вел блестяще. Я еле сдерживался, чтобы его не расцеловать.

— Я много думал последнее время, — важно начал он. — И пришел к выводу, что пора нам заняться сельским хозяйством!

Еще не оправившись от первого нокдауна, Лисецкий сразу же получил второй. Как выражаются боксеры, он «поплыл».

— А зачем нам сельское хозяйство? — спросил он очень тихо, как-то даже испуганно.

— Да потому, что должен же хоть кто-нибудь в России о нем заботиться! — убежденно продолжал Храповицкий. — Почему бы нам в нашей огромной губернии не создать островок подлинного капитализма? Например, по голландскому образцу.

— Что ты имеешь в виду? — Лисецкий смотрел на моего шефа как завороженный.

Храповицкий, наоборот, отвернулся к столу и принялся выбирать шар.

— Я имею в виду, что пора производить сельхозпродукцию не хуже, чем в Европе, — объяснял Храповицкий. — Попробую девятый в дальнюю. Для этого, конечно, нужны импортные комбайны, импортные трактора, короче, вся необходимая техника. — Он замолчал, целясь. Лисецкий покорно ждал, затаив дыхание. Храповицкий ударил и забил.

— Замена имеющейся техники и ее обслуживание потребует создание станций, которые будут обеспечивать комплектующими, — вновь заговорил он, выцеливая следующий шар. — Потом не забывайте об удобрениях. Наши тут не подойдут. Ну, и коровы. — Он опять ударил, но на сей раз мимо. — Слишком тонко! — вздохнул он. — Да. Коров тоже придется закупать за рубежом. Строить настоящие коровники. Конечно, это гигантский проект! Зато каков будет результат! У меня, впрочем, тут все изложено.

Он подошел к портфелю, неприметно стоявшему в углу, и достал оттуда ворох документов — результат лихорадочного двухнедельного труда наших трех отделов.

— То есть ты предлагаешь закупать все это на деньги области? По завышенным ценам? — Опасаясь, что Храповицкий спятил, Лисецкий выражался с несвойственной ему прямотой.

— Фу, как грубо, — поморщился Храповицкий. — Разве я мог бы предложить вам такое? Цены должны быть абсолютно реальные. На этот счет мы будем особенно придирчивы. Никакая проверка не подкопается. Идея — в другом. Вся техника и прочие железки составят не более тридцати процентов от стоимости проекта. Ведь тут понадобятся серьезные научные изыскания. Настоящая работа. Поэтому семьдесят процентов мы будем совершенно законно перечислять нашим зарубежным партнерам за маркетинг и, прошу прощения, за матерные слова, инжиниринг и консалтинг. Плюс ко всему, колхозам мы будем отдавать комбайны не даром, а в лизинг. Через Николашин банк. И зарабатывать еще и на этом. Правда, живых денег у них нет. Так что придется забирать зерном.

До Лисецкого все еще не доходило.

— А кто эти наши зарубежные партнеры? — выдохнул он боязливо.

— Мы сами. — Храповицкий закончил раунд прямым в челюсть. Лисецкий был повержен.

Походкой чемпиона Храповицкий проследовал к дивану, сел напротив губернатора и развалился.

Повисла долгая пауза. Храповицкий, не спеша, налил себе вина и отпил. Лисецкий замотал головой, будто отгоняя наваждение.

— То есть сами у себя. — Он пытался сосредоточиться. — Признаюсь, не до конца…

— Вот схемы, — начал выкладывать на стол бумаги Храповицкий. — Вот расчеты по налогам. Разумеется, тут не должно быть никаких упрощений. Мы перечисляем деньги одной фирме, та заказывает исследования у другой. И так далее. Все чисто. Мы нигде не светимся. Деньги, в конце концов, ложатся на наши счета за рубежом. При этом они практически не прослеживаются.

К губернатору стал возвращаться дар речи.

— С ума сойти! — повторял он. — С ума сойти! А главное — все законно. Да мы на всю страну раструбим! Мы президента привезем! В Сибири сдохнут от зависти! А если это через губернскую думу провести, ты представляешь, о каких деньгах речь идет?! Да мы треть областного бюджета на это выделим. Ежегодно! Это же сотни миллионов!

Он сорвался с места и бросился обнимать Храповицкого.

— А ты берешься все это организовать? — вдруг остановившись, обеспокоенно спросил он.

— Уже организовано, — снисходительно улыбнулся Храповицкий.

Это было бесстыдным враньем, но сейчас это не имело значения.

— Ну, Володя, я даже не знаю, что и сказать! — Лисецкий только что не прыгал от восторга. — Гений!

Храповицкий скромно улыбнулся.

Когда губернатор, забыв о бильярде, побежал одеваться, чтобы поскорее сообщить радостную весть Николаше, Храповицкий остановил меня в дверях.

— С меня тридцатка! — торопливо прошептал он.

— Полтинник больше! — ответил я так же.

— Я таких наглецов, как ты, еще не видел! — не повышая голоса, возмутился Храповицкий.

— В зеркало посмотри, — посоветовал я.

— Володя, ты отвезешь меня домой? — раздался радостный голос губернатора. — Мне хотелось бы еще кое-что обсудить дорогой.

Кажется, он боялся оставлять Храповицкого, чтобы тот не передумал.

По моим подсчетам, добраться до дома Лисецкого они должны были за полчаса. Поэтому минут через сорок я позвонил на мобильный телефон Храповицкого.

— И двадцать пять тысяч, пожалуйста, пришли завтра, — велел я строго. — А то у меня с деньгами проблемы.

— А ты не?.. — задохнулся Храповицкий, но закончить ему я не дал.

— Нет! — твердо оборвал его я. — Никогда! Не уйду от тебя и не брошу одного! Хотя Гозданкеры и приглашали. У них после Николаши теплое местечко освободилось.

— Скотина! — сказал Храповицкий. — Шантажист. — И положил трубку.

2

По телефону мне сообщили, что Ирина Сергеевна Хасанова сможет принять меня в шесть. В том же самом офисе, где я когда-то внимал грандиозным планам ее мужа.

Я прибыл без пяти минут шесть. Как воспитанный человек. Между прочим, из другого города.

Как выяснилось, воспитанным человеком я прикидывался зря. Этого не требовалось. На месте ее не оказалось.

Мой визит был предпринят по инициативе Храповицкого, который решил, что прошедших недель вполне хватило вдове для завершения траура. Тем более, что не особенно-то она скорбела. Во всяком случае, до кабинета Храповицкого ее стонов не доносилось. Поэтому он велел мне обсудить с ней возможность приобретения злосчастных акций азотного комбината. Цену при этом мне рекомендовано было называть минимальную. Пятьсот тысяч долларов, и ни копейкой больше.

Признаться, я был рад поводу ее увидеть. Я часто думал о ней в эти дни. В ее глазах, то теплых, темно-серых, то по-кошачьи остро вспыхивающих, в точеной хрупкости ее капризного лица, в неожиданно резких взмахах узкой руки, — во всем этом было что-то непередаваемо дерзкое. Опасное. И эта ощущаемая мною опасность кружила мне голову, как высота.

Конечно, деловая встреча и жесткие условия, которые мне предстояло озвучить, не сулили романтического продолжения. Но я почти всегда предчувствовал, какого рода отношения у меня сложатся с женщиной: мимолетные или долгие. На сей раз к моей радости примешивалась легкая тоска. Это означало, что все может обернуться серьезно, и мое природное свободолюбие заранее сопротивлялось гнету.

Протомившись в приемной минут сорок, я подумал, что шеф не одобрит дальнейшего ожидания. В конце концов, являясь представителем империи, я должен был заботиться о престиже. Храповицкого, Виктора и Васиного. Ответственность меня давила.

Слева от меня, на диване, ерзала и нервно теребила замок сумочки девушка лет двадцати с затравленным хорошеньким личиком. Она часто принималась украдкой плакать, промокая покрасневшие глаза мятым носовым платком. Потом она подкрашивалась и пудрилась. И снова плакала.

Кстати, секретарша в офисе сменилась. Вместо пышногрудой девицы теперь здесь восседала негостеприимная пожилая гражданка, которая бросала на меня такие уничижительные взгляды, словно я пришел наниматься на работу. Причем, на ее место. Разумеется, чаю мне не полагалось. Как возможному конкуренту. И вообще.

Наконец дверь открылась. Слезоточивая девушка торопливо вскочила. Я остался сидеть и закинул ногу на ногу. Мне не хотелось показывать Ирине своего нетерпения. Но вместо Хасановой в приемной появился Рукавишников. Он увидел меня и удивленно вскинул брови.

— А что, хозяйки еще нет? — недовольно осведомился он. — Мы с ней договаривались на половину седьмого.

— А мы — на шесть, — выразительно ответил я, показывая глазами на настенные часы.

Рукавишников покривился. Как все политики, к тому же выпивающие, он обладал болезненным самолюбием.

— Да-а, — укоризненно протянул он. — Федя себе такого не позволял. Не осмеливался!

Он не стал садиться, очевидно, чтобы не смешиваться с толпой посетителей, состоявшей из нас с девушкой. Вместо этого он остался стоять, скрестив на груди руки и хмурясь.

Следующие минут пять прошли в молчании. Рукавишников поглядывал то на меня, то на часы, то на пожилую секретаршу. Он начинал закипать.

— Занесло девочку! — пробормотал он, словно разговаривая вслух. — Всегда была неуправляемая, а сейчас совсем чувство меры потеряла.

Пожилая секретарша предупреждающе кашлянула, показывая, что приемная не место для подобных разговоров. Но Рукавишникова это только раззадорило.

— Нечего на меня кашлять! — сердито повысил он голос. — Я депутат губернской думы. Кандидат в мэры города. И я не потерплю подобного обращения. Так ей и передайте! — Он двинулся к выходу и чуть было не столкнулся с Ириной, которая, запыхавшись, влетела ему навстречу.

— Прошу извинить за опоздание, — довольно сухо произнесла она, ни к кому в отдельности не обращаясь. — У меня было неотложное дело.

С момента нашей последней встречи она успела кардинально поменять имидж. Сейчас на нас строго взирала очень красивая, но чрезвычайно занятая женщина, чье бесценное время мы собирались бессовестно похитить и потратить с присущей нам бездарностью.

Кстати, относительно характера ее неотложного дела я догадался сразу. Последние пару часов она, несомненно, провела в салоне красоты, что выдавали и тщательно уложенные волосы, и приглушенный макияж, недавно наложенный и менявший выражение ее лица.

Это означало, что она тоже не хотела демонстрировать мне свое нетерпение и в свою очередь сопротивлялась моему воображаемому гнету. Следовательно, все, что нам предстояло, было еще серьезнее, чем я думал.

Впрочем, себя она все-таки выдала. Новый образ деловой дамы, целиком погруженной в работу, плохо подходил к ее костюму. Или, вернее сказать, костюм его безнадежно губил. Он был нежно-розовым, с очень короткой юбкой. К тому же сидел на ней чуть мешковато, видимо, она купила его недавно. Может быть, сегодня. Юбка была затянута на тонкой талии узким ремешком и складками топорщилась по бокам. Сумочка тоже была розовой, в тон. А вот туфли она сменить не успела, они были черными, как в прошлый раз в клубе. Впрочем, при ее ногах это было неважно. Она могла бы явиться и босиком.

Она перехватила мой взгляд и на секунду смутилась. И как тогда в клубе, я обжегся ее смущением.

— Пройдемте, — пригласила она подчеркнуто официальным тоном.

Мы с Рукавишниковым переглянулись, не зная, кому адресовано приглашение.

— Да проходите же! — поторопила она и вошла первой. — Вместе и поговорим.

Не скрывая своего удивления, мы потянулись следом за ней в кабинет. Шествие замыкала нервная девушка.

— А ты подожди! — приказала ей Хасанова довольно резко. Та тут же испуганно опустилась на диван, сложив руки на коленях.

Хасанова уселась за рабочий стол, а мы с Рукавишниковым примостились напротив, на стульях. Я был горд равенством просителя. А он — нет.

Я заметил, что несуразные занавески из кабинета исчезли. Их заменили светлые жалюзи. Зато кальян остался на прежнем месте.

— Я слушаю вас, Иван Яковлевич, — с обдуманной любезностью обратилась она к Рукавишникову, положив руки на стол и сплетая окольцованные пальцы со свежим маникюром.

Он покосился на меня, видимо считая мое присутствие вовсе не обязательным. Я и сам так полагал, но начальнику, то есть ей, было виднее.

— А чаю хотя бы можно принести? — спросил он оскорбленно.

— Конечно, — с готовностью откликнулась она, делая вид, что не замечает его раздражения.

Она явно не желала оставаться с ним с глазу на глаз, и я догадывался, почему. Отказывать всегда проще при свидетеле. Рукавишников, конечно, тоже все понимал и выигрывал время, чтобы придумать, как выйти из сложной для него ситуации.

Секретарша принесла чай. Рукавишников отхлебнул, откашлялся и заговорил отрывисто и как бы свысока.

— Я не тревожил тебя после Фединой гибели. Откладывал. Хотя положение у меня не такое, чтобы терпеть. Сама понимаешь. — Он замолчал, но она не спешила ему помочь и продолжала выжидательно смотреть на него. Ему ничего не оставалось, как продолжить. — У нас с Федором были определенные договоренности. — Он все больше заводился. — Относительно выборов. Договоренности… э-э… финансового характера… — Он запнулся и опять с ненавистью посмотрел на меня.

Я взял со стола журнал мод, попавший сюда, видимо, после смены хозяина, и углубился в чтение. Хасанова по-прежнему молчала.

— Короче, нам нужно прийти к какому-то выводу! — неожиданно закончил Рукавишников, совсем рассвирепев.

— К какому выводу? — с вежливым любопытством улыбнулась она. Ее красивое лицо выражало доброжелательность и полное непонимание.

— Только давай, пожалуйста, без посторонних. С глазу на глаз! — твердо заявил Рукавишников.

Я сделал движение, собираясь подняться, но Хасанова протестующе подняла тонкую руку.

— Я, кажется, догадываюсь, о чем идет речь, Иван Яковлевич, — ответила она вкрадчиво. — Но я боюсь, я пока не готова к серьезному разговору. Я только начала вникать в дела Федора. И, к сожалению, они совсем не так хороши, как все думают. В любом случае, мне нужно время.

— Да я не могу ждать! — вспылил Рукавишников. — Ты осознаешь, что речь идет о выборах! О вы-бо-рах! — злобно повторил он по слогам. — Для меня промедление смерти подобно! Тут каждый день — решающий!

Она достала сигарету, прикурила от изящной золотой зажигалки и бросила зажигалку на стол. Та ударилась о пепельницу и звякнула.

— Иван Яковлевич. — Голос Ирины окреп. — У меня сейчас нет денег.

— Но Федор же мне обещал! — воскликнул он запальчиво.

— Я не Федор! — возразила она ласково, но жестко. — И не могу отвечать по его обязательствам. Поймите, я не отказываю, — добавила она, видя, что он вот-вот сорвется. — Просто, повторяю, мне нужно время, чтобы во всем разобраться.

Рукавишников встал. Лицо его сделалось багровым. Ноздри раздувались. Он отчаянным усилием удерживал себя в руках.

— Когда мне прийти?! — осведомился он напряженным голосом.

— Я сама вам позвоню, — ответила она с подчеркнутой доброжелательностью.

Он открыл рот, но ничего не сказал. Резко повернулся и вышел. В последнюю минуту он все-таки и хлопнул дверью.

3

Она задумчиво подняла на меня свои серо-зеленые глаза. До сих пор она избегала смотреть в мою сторону.

— Сколько, по вашему мнению, ему заплатить, чтобы он отвязался? — внезапно спросила она.

Вопрос был не очень корректным. Не только потому, что он подразумевал существование между нами особой доверительности, до которой было еще далеко. Но и потому, что давать ему денег она явно не собиралась. И спрашивала, лишь чтобы порисоваться зависимостью от нее важного человека. Это, пожалуй, было грубовато. Столь же грубовато, как заставлять меня битый час дожидаться в приемной.

Наши отношения еще не начались, а она уже спешила обозначить свое главенство, используя для этого не принадлежавшие ей средства. Она нравилась мне сама по себе, а не как наследница хасановских миллионов. С наследницей я мог лишь обсуждать сделку.

— За то, чтобы отвязался, платить вообще не стоит, — рассудительно заметил я. — Думаю, он больше не придет, слишком оскорбительно для него. В лучшем случае, позвонит. Если вы намерены помогать ему избраться мэром…

— Плевала я на политику! — перебила она, снова выдавая себя. Такой ответ ее не интересовал. Она ждала от меня чего-то иного. — Какое отношение политика имеет к моей жизни и моим проблемам? Знаете, что я бы сейчас с удовольствием сделала? Пообедала! Я вдруг что-то проголодалась. Вы не возражаете, если мы поговорим где-нибудь в другом месте?

Она все-таки решилась разрушить созданную ею же дистанцию. Я покорно поднялся. В приемной ее все еще дожидалась заплаканная девушка. Увидев выходящую Хасанову, она вскочила.

— Как?! Ты уже уезжаешь? — пролепетала она.

— Я не смогу тебя сегодня принять, — неприязненно отозвалась Хасанова. — У меня важные дела.

— Но я ждала тебя два часа!

— Я тебя не приглашала! — отрезала Хасанова, выходя из приемной в коридор. Я последовал за ней. Девушка кинулась следом и, забежав вперед, загородила ей дорогу.

— Ира! Нам нужно поговорить! — упрашивала девушка. — Ну, пожалуйста! Я умоляю тебя!

— Мы уже все сказали друг другу! — холодно и поспешно ответила Хасанова, пытаясь ее обойти. Она бросила на меня тревожный взгляд. Вероятно, ей не хотелось, чтобы я становился свидетелем ее объяснения с девушкой.

В отличие от нее, мое присутствие девушку не беспокоило. Ей было не до приличий.

— Ты не можешь так со мной поступать! — воскликнула она в отчаянии.

Ее тон заставил Хасанову остановиться.

— Почему? — вкрадчиво усмехнулась она, сразу забывая про осторожность. Ее глаза вспыхнули злыми зелеными огоньками. — Кто мне запретит?

— Это Федин ребенок! — сорвалась девушка. — Ты отлично это знаешь! Эту квартиру он купил для нас с ним! Он просто не успел оформить. Ты не имеешь права выгонять нас на улицу!

Она захлебнулась и заплакала, закрыв лицо руками. Хасанова следила за ней молча, с мрачным удовлетворением. С минуту были слышны только всхлипывания.

— Это подло! Подло! — твердила девушка, размазывая по щекам тушь и помаду. — Я сижу без денег, с грудным ребенком. Мне нечем его кормить! Ты хотела меня унизить? Ты это сделала! У меня молоко пропало! Ира! Остановись! Нельзя шагать по трупам! Зачем ты отнимаешь у нас последнее! Что мне делать?! Как мне жить? Я бы никогда с тобой так не поступила!

На секунду что-то дрогнуло в лице Хасановой. Мне показалось, что по нему пробежала тень жалости. Но тут же вновь все заслонила прежняя ожесточенная неприязнь.

— А ты думала обо мне?! — мстительно прошипела она. — Когда ты сталкивалась со мной и нагло улыбалась мне в лицо, тебя волновало то, что я чувствую? Или когда летала с ним за границу, а я сидела здесь, и надо мною смеялся весь город? А когда ты пришла ко мне домой и в присутствии моего сына, нашего с Федором сына, устроила скандал, ты помнишь? Помнишь?! Тебя заботило то, что я пережила за эти два года?

— Ира, перестань! — взмолилась та, хватая ее за запястья. — Какое все это имеет значение сейчас?!

Хасанова отдернула руки и с трудом перевела дыхание.

— Я просила тебя только об одном! — продолжала она немного спокойнее. — Воздержаться от публичных выходок! Я приехала к тебе после смерти Федора, и ты мне поклялась! Ты, надеюсь, помнишь об этом? Я пообещала тебе оставить квартиру и дала тебе денег. А ты в ответ притащилась на митинг. Ты не постеснялась прийти на поминки! Ты даже заявилась к Силкину, чтобы просить его переоформить на тебя квартиру! Или ты думаешь, я этого не знаю!

Ее фарфоровое лицо пошло некрасивыми пятнами. Девушка уже рыдала в голос. Теперь Хасанова, как и ее бывшая соперница, не обращала на меня внимания. Как будто меня здесь вообще не было.

— Я даю тебе неделю, — отчеканила Хасанова. — Неделю на то, чтобы ты убралась из города в свою деревню. Или откуда ты там появилась? И запомни, это мое последнее слово!

Девушка наконец не выдержала. Ее прорвало.

— Шлюха! — крикнула она, обжигая ее ненавидящим взглядом. — Это ты его заказала! Ты!

И, не оборачиваясь, бросилась бежать по коридору.

Хасанова упрямо тряхнула головой и поджала губы. Открыв сумочку, она принялась лихорадочно рыться в поисках сигарет. Когда она прикуривала от золотой зажигалки, пальцы у нее дрожали.

Моя работа на живодерне имени Владимира Храповицкого вовсе не означает, что издевательство над животными входит в число моих любимых развлечений. Во время этой сцены я стоял чуть поодаль, изо всех сил изображая из себя слепоглухонемую статую.

Хасанова обернулась ко мне. На ее лице была нескрываемая досада. И вместе с тем, она как будто испытывала странное облегчение от того, что я узнал тайну, которой она стыдилась.

— Вы считаете, что я поступила неправильно! — с вызовом спросила она.

— Это не мое дело, — сдержанно отозвался я. — Я не обсуждаю ваших поступков.

— Я спрашиваю ваше мнение! — требовательно повторила она, не сводя с меня глаз.

— Предпочитаю оставить его при себе, — ответил я. Кажется, резче, чем хотел.

— Мне и так понятно! — раздраженно усмехнулась она. — Всегда легко быть добрым за чужой счет! — И, отвернувшись, двинулась к выходу.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

На улице она столь стремительно прошла к черному «Мерседесу», что охранник не успел распахнуть ей дверцу. Это был тот же смазливый парень, которого я видел в ночном клубе. Не глядя на него, она уселась на водительское место и кивком показала мне на пассажирское сиденье. Я повиновался.

— Всю охрану Федора я уволила! — сообщила она, трогаясь с места. Она говорила взвинченно, как будто споря со мной. — Видеть этих трусов не могу. Оставила своего Костю и водителя.

Машину она вела быстро и точно, несмотря на то что кипела от ярости и даже кусала губы. За нею еще двигался джип, который моя охрана, побуждаемая извечным профессиональным соперничеством, норовила обогнать.

У Хасановой зазвонил мобильный телефон.

— Да, Илья, — бросила она в трубку. — Конечно, можно! Мы сейчас едем во «Фламинго». Приезжай прямо туда.

Она отключила телефон.

— Собакин, — сердито объяснила она. — Не выношу этой его заискивающей манеры! Найдется ли свободная минутка, чтобы обсудить важную проблему? — передразнила она. — А если не найдется? Проблема перестанет быть важной? Не понимаю, как можно вести бизнес с таким характером!

В небольшом ресторане с белыми полукруглыми креслами и картинами на стенах она уверенно направилась к нише у окна. За ней почтительно семенил подскочивший администратор, худосочный парень в очках. На меня он никак не реагировал.

Стол, однако, был занят. За ним сидели двое пожилых солидных мужчин. Она остановилась и обернулась к администратору. В ее взгляде было холодное бешенство.

— Ирина Сергеевна, — виновато забормотал он. — Мы вас не ждали сегодня. Вы же не предупредили! Мы бы, конечно, оставили вам ваше любимое место. Но вы не волнуйтесь, мы найдем не хуже!

— Мне не нужно «не хуже», — сквозь зубы процедила она. — Мне надо здесь!

Мужчины за столом подняли на нас удивленные лица. Они даже перестали жевать.

— Ирина Сергеевна, — извивался администратор. — Прошу вас…

Не говоря ни слова, она схватила со стола мужчин бокал с пивом и вылила его на голову администратора. Желтые струйки побежали по очкам и щекам и закапали на белую рубашку. Пивная пена оседала на его редких волосах. Один из мужчин от неожиданности вскочил. Администратор только втянул голову в плечи и зажмурил глаза.

Хасанова с грохотом поставила бокал на место, отвернулась от униженного администратора, прошагала к другому столу и села, закинув ногу на ногу, вздернув подбородок. Я взял со стола меню и сделал вид, что углубился в его изучение. Так мы и просидели до появления Собакина.

2

Он вошел, как обычно, чистенький, опрятный и отутюженный. Напряженно-почтительной походкой, как будто на цыпочках, он приблизился к нашему столу.

— Прошу прощения, что потревожил, — начал он с озабоченным видом. — Я не знал, что ты не одна…

— Оставь ты свои ужимки! — бесцеремонно прервала она, взмахивая рукой. — Садись.

Собакин опустился на стул, и мы сделали заказ. Пока его готовили, мы обменялись несколькими дежурными фразами. Собакин сказал что-то про надвигающуюся жару. Она ответила, что собирается за границу. Слова она все еще произносила резко.

Ел Собакин, как и двигался, медленно и аккуратно. Салфетку он заткнул за ворот светлой рубашки. Тревожное выражение не сходило с его лица, даже когда он жевал. Однако без разрешения Хасановой начать разговор он не решался.

— Так что там случилось? — снисходительно осведомилась она.

Он торопливо отложил приборы в сторону и промокнул губы.

— Возможно, все это слухи, из-за которых не стоит беспокоиться, — с готовностью заговорил он. — Но я хотел предупредить. — Он покосился на меня и осекся.

— Как вы надоели мне со своими тайнами! — нетерпеливо вздохнула Хасанова, закатывая глаза. — Мне нечего скрывать!

— Как скажешь, — поспешно кивнул он. — Собственно, дело не мое… Тут ходят разные слухи… Ну, ты же знаешь, мы все зависим от автозавода. И у каждого там есть связи. Так вот, люди, с которыми я работаю, по секрету мне сообщили, что завод собирается предъявить претензии к фирмам Федора. На крупную сумму… — Он хотел еще что-то добавить, но смешался. — Вот, в общем-то, и все.

— Какие еще претензии?! — нахмурилась Хасанова. — Я ничего не знаю. Ерунда какая-то!

— Понимаешь, Федор платил большие взятки кое-кому в администрации завода, — принялся объяснять Собакин. — Поэтому автомобили отгружались ему в кредит, огромными партиями. Он их продавал и потом расплачивался с заводом. Так вот, деньги за последние партии не были возвращены.

— Странно! — недоверчиво произнесла она. — Я разговаривала с директорами наших фирм. Они, конечно, юлят, пытаются что-то скрыть… Не сомневаюсь, что все они воровали при Федоре и воруют сейчас с удвоенной энергией в расчете на мою некомпетентность. Но промолчать про такое?.. Это было бы слишком! А о какой сумме идет речь?

— Мне сказали, — Собакин понизил голос и наклонился к ней поближе, — что долг составляет несколько миллионов долларов.

— Несколько миллионов?! — ахнула она, подаваясь назад. — Да на расчетном счете всех фирм, вместе взятых, сейчас не наберется и полутора!

— Мне называли пять или шесть, — виновато уточнил Собакин.

— Этого не может быть! — воскликнула она горячо и перевела взгляд с его лица на мое. — Это нелепые сплетни, которые кто-то нарочно распускает! Мне хотят навредить! Запугать! Подожди, подожди, — спохватилась она, вновь поворачиваясь к Собакину. — Я же вчера виделась с директором по сбыту. Он долгие годы работал с Федором, практически был его партнером. Он не обмолвился и словом. Он что же, ничего не знает?!

Теперь она торжествовала, словно уличила его в злонамеренном проступке.

— Ирина, — оправдывался Собакин. — Я всего лишь повторяю то, что сказали мне. Хорошо, если это окажется неправдой. Но вдруг это не выдумка?! Что тогда! Необходимо что-то срочно предпринимать!

— Что, например? — подозрительно спросила она.

— Уводить активы! — выпалил он. — Все ценное надо срочно переоформлять на другие фирмы, которые не участвуют в продаже автомобилей!

— Боюсь, что таких у нас вообще нет, — упрямо покачала она головой. — А потом, не забывай, я еще только начинаю разбирать дела. Мне далеко не все понятно! Я не знаю, кому из менеджеров можно доверять, а кому нет. Я одна в темном лесу!

— Значит, нужно оформлять сделки с третьими фирмами, — робко настаивал Собакин. — Это в любом случае полезно! Ведь речь идет о твоей финансовой безопасности! О том, сумеешь ты сохранить деньги или нет! Нужно находить людей, на которых можно положиться, договариваться с ними, и фиктивно продавать им имущество. Иначе оно может быть арестовано.

— А на кого в этом городе я могу положиться? — с горечью усмехнулась она. — На Ломового? Или на тебя? Покажи мне, пожалуйста!

— Ну, тогда я не знаю, что делать. — Он беспомощно развел руками.

Она смерила его долгим испытующим взглядом прищуренных глаз.

— Мне все это кажется выдумкой! — наконец решительно объявила она. Ее верхняя, припухшая губа капризно выгнулась. — Меня просто пытаются «кинуть». Затеять обман, втянуть в аферу. Что-то в этом роде. Я чувствую.

У Собакина дернулся кадык. Он растерянно захлопал глазами. Намек был совершенно понятен. Она недвусмысленно причисляла его к потенциальным мошенникам.

— Я не имел в виду ничего плохого, — краснея, забормотал он. — Я только хотел предупредить…

— Не сомневаюсь, — ответила она таким тоном, который явно свидетельствовал о противоположном.

Перепуганному Собакину не оставалось ничего другого, как вспомнить о неотложных делах, наспех попрощаться и отбыть, непрерывно извиняясь. Мы остались одни. Она закурила и раздраженно помахала рукой, отгоняя дым.

— Меня уже тошнит от всего, что происходит вокруг! — с отвращением проговорила она. — Все как будто сговорились! Директора врут и прячут от меня документы. У бухгалтеров не сходятся концы с концами. Я начинаю задавать простые вопросы, в ответ мне несут какую-то околесицу! Несколько человек написали заявления об увольнении и перестали появляться на работе. Не передав дела и не предоставив отчеты! Рукавишников требует денег. Силкин просит поддержки. Ломовой уже дважды звонил! Отовсюду лезут какие-то аферисты с проектами! Все только и думают, как меня обобрать! Они считают, что я ничего не понимаю в бизнесе! Что я просто сумасбродная дура!

Вряд ли что-нибудь из сделанного ею сегодня на моих глазах способствовало развенчанию данного заблуждения. Но говорить ей об этом не имело смысла. Впрочем, она прочла мои мысли.

— И вы так думаете? — Она нахмурилась.

— Разумеется, вы сумасбродка, — пожал я плечами. — Но, конечно, совсем не дура.

— Спасибо! — откликнулась она, уязвленная. — Это не очень похоже на комплимент!

— Я не знал, что, задавая этот вопрос, вы ожидали лести, — заметил я. — Извините. В другой раз совру. Мне нетрудно.

— Сколько иронии! — взорвалась она. — И сколько мужского самодовольства! Ну, в самом деле, что эта глупая взбалмошная домохозяйка может понимать в бизнесе?! И поэтому вы, сильный, умный, уверенный в себе мужчина, спешите из другого города! Но только совсем не для того, чтобы мне помочь! А для того, чтобы обмануть! Как и все остальные! Не отпирайтесь, ведь это правда. И это — после всего, что вы знаете обо мне!

— Перестаньте, — возразил я, тщетно пытаясь ее урезонить. — Я вовсе не собираюсь вас обманывать. Я всего лишь уполномочен сделать вам предложение. А принимать его или нет — ваше дело.

— Ах, предложение?! — подхватила она. — Должно быть, что-то ужасно выгодное! Только прежде, чем вы его изложите, ответьте на один вопрос. Всего на один. Это предложение вы бы сделали моему мужу? Сделали бы?

— Изменились обстоятельства, — начал объяснять я. Но она перебила.

— Какие обстоятельства?! — саркастически воскликнула она, глядя на меня в упор. — Вместо хитрого хозяина появился глупый? И на этом основании вы собрались выжать из нового владельца то, что не отдавал прежний. Ведь так? Так! — торжествующе заключила она. — Конечно, я права. Вы, как и все, хотели воспользоваться моим трудным положением. Верно?

— Верно, — кивнул я. — Но так всегда делают в бизнесе. Наверняка, вы сами…

— Знаете что? — опять прервала она. — Я, пожалуй, не стану слушать ваше предложение. Не теряйте времени!

Ведение дипломатических переговоров было явно не ее стихией. И если она таким радикальным способом собиралась распутывать сложные дела своего мужа, то скоро этих дел не должно было остаться вовсе. Что же касается времени, то вспомнила она об этом кстати. Я уже потерял его достаточно. Официальная часть мероприятия представлялась законченной. Концерта по заявкам зрителей не предвиделось. Я поманил официанта и попросил счет.

— Не беспокойтесь, — едко улыбнулась она. — Я расплачусь.

В России предложение заплатить за уважающего себя мужчину, если оно исходит от женщины, приравнивается к сообщению о том, что у него не застегнуты брюки. Но я стерпел и это.

— Хорошо, — пожал я плечами, восхищаясь своей кротостью. — Как скажете!

Я поднялся и кинул на нее последний взгляд. Она сидела надутая, накручивая на палец завитки волос. Но явно гордилась собой. Не повернувшись в мою сторону и не прощаясь, она старательно пускала дым колечком и казалась целиком захваченной этим увлекательным занятием.

И не удержавшись от соблазна, я все-таки сделал то, к чему меня подмывало весь последний час. Взяв стакан с минеральной водой, я, не спеша и с чувством, вылил ей на голову.

— Остынь, — посоветовал я заботливо. — Вредно так возбуждаться.

Она онемела, открыв рот. Серые глаза распахнулись и стали круглыми. Спешивший к нам официант ойкнул и выронил счет. Кто-то сбоку рассмеялся. Я двинулся к выходу, испытывая редкое облегчение. Впервые за этот вечер.

3

Она догнала меня у выхода, схватила под руку и подстроилась под мой шаг.

— Ты — негодяй, — сообщила она беззлобно. — Хулиган. Ты испортил мне прическу! Ты вообще мне все испортил!

Лекарство неожиданно подействовало. Ее настроение полностью переменилось. Теперь она была почти веселой.

— Скажи, что я тебе жизнь сломал, — посоветовал я примирительно.

— Не дождешься! — фыркнула она.

— Прическа мне все равно не нравилась, — заметил я задумчиво. — Слишком официально и агрессивно.

Она молча вытащила несколько шпилек и тряхнула головой. Мокрые длинные волосы хлестнули меня по лицу. Я снова ощутил прохладный запах лаванды.

— Так лучше? — спросила она.

— Лучше, — признал я. — Легче. Сразу хочется… — Я хотел сказать «целоваться», но спохватился и закончил церемонно: — Дарить цветы…

— Тогда дари скорее! — потребовала она. — Почему же ты не даришь?

Честно говоря, в машине у меня лежала заранее приготовленная охапка роз, без которых я предпочитаю не являться к женщинам. Но случая вручить ее мне как-то не представлялось. Я сделал знак Гоше, он достал цветы и торжественно поднес ей.

— С ума сойти, как много! — радостно воскликнула она, пряча лицо в розы. Букет был таким огромным, что ей приходилось держать его двумя руками. — Даже забыла, когда мне дарили цветы! А ты мог начать с этого?

— А ты могла не начинать с того, чтобы меня строить? — ворчливо возразил я.

— Не могла! — ответила она запальчиво. — Я же — женщина!

— Логично, — согласился я.

Мы вновь оказались в ее машине.

— Куда мы теперь? — осведомился я, когда мы тронулись.

— Может быть, в клуб? В «Фантом», не возражаешь? Мне там понравилось в прошлый раз, на концерте. Разумеется, я не имею в виду публику. Но публика здесь везде одинакова. Я — единственное приятное исключение в этой деревне.

У входа в клуб я хотел открыть ей дверь, но меня опередил ее дерзкий охранник.

— Ирина Сергеевна, — спросил он, тесня меня плечом довольно грубо. — Может быть, мне с вами? На всякий случай, а?

Я хорошо знаю этот тип телохранителей. Почтительный с начальником и хамоватый со всеми остальными. Такие парни служат у богатых людей или, точнее, у тех, кого они считают очень богатыми. У Храповицкого подобные ребята составляли большинство. Своих я ругал и воспитывал, если замечал нечто похожее.

— Спасибо, Костя, — ласково отозвалась она. — Но я обойдусь. Надеюсь, мне ничего не угрожает. К тому же сегодня есть кому за мной присмотреть. — Она улыбнулась мне не без кокетства.

Он окинул меня неприязненным взглядом.

— Можно пройти? — спросил я с подчеркнутой вежливостью. Он стоял у меня на пути.

Он нехотя подвинулся. Кстати, одет он был вовсе не как охранник. Чересчур нарядно. Яркий джемпер, светлые брюки. И уложенные феном волосы. Угадывалось желание обратить на себя внимание, что при его работе недопустимо.

Двинуть ему по печени было бы не солидно. Я не настолько демократичен, чтобы драться с каждым встречным. А попросить сделать это Гошу — как-то по-барски. Костя остался совершенно безнаказанным, хотя и неудовлетворенным.

Фишек она купила тысячи на полторы, и я последовал ее примеру.

Крупье в игровом зале были преимущественно женщинами. С одной из них, за покерным столом, она по-приятельски поздоровалась, села на высокий стул и заказала коктейль. Это означало, что она говорила неправду, уверяя, что ей здесь понравилось в прошлый раз. Она здесь бывала, и, судя по той уверенности, с которой она себя чувствовала, бывала не однажды.

Впрочем, она принадлежала к тому типу людей, которые лгут часто и всегда делают это совершенно искренне. Не потому, что хотят обмануть, а потому, что воспринимают все происходящее через призму своих эмоций не вполне трезво.

Народу в зале толпилось немного, но все смотрели на нас. Мне даже казалось, что я слышал, как люди перешептываются, хотя слов я не разбирал. Хасанова не оглядывалась по сторонам, словно ничего не замечая, и общалась только с крупье. Однако было видно, что ей нравится ощущать себя в центре скандального и завистливого внимания. Именно так ведут себя на публике знаменитости, утомленные своей славой.

Играла она азартно. Неотрывно следила за руками крупье при раздаче, затем, выждав секунду, хватала карты и открывала их медленно, по одной. Почти каждый раз она удваивала ставки, а когда проигрывала, чертыхалась и швыряла карты на стол. Хотя анте было маленьким, что-то около десяти долларов, всего через час горка фишек перед ней растаяла. Я пододвинул ей свои, но она отказалась.

— Я все равно не успокоюсь, пока все не спущу! — отмахнулась она. — Мне не везет в казино. Но нравится безумно! Нервы щекотит.

Мы перебрались в бар. За время игры она выпила не меньше полудюжины коктейлей, но останавливаться не собиралась. Выпущенный пар азарта в сочетании со спиртным делал свое дело: отбросив свойственную ей высокомерную замкнутость, она стала веселой и болтливой.

— Я вообще-то не такая взбалмошная, как представляюсь, — неожиданно заявила она, вскидывая на меня озорные глаза. — Правда, правда! — Она энергично покивала головой. — Вернее, взбалмошная, конечно, но не до такой степени.

— А зачем ты представляешься? — спросил я с любопытством.

— Так удобнее, — пожала она плечами. Откинула волосы и потеребила браслет. — Видишь ли, у каждого из нас есть свои недостатки. Только большинство людей пытается их скрыть. Я поступаю по-другому. Я стараюсь их преувеличивать. Эффект тот же, люди тебя не угадывают. Я сейчас одна против всех. Кругом враги. Опереться не на кого! И я решила разыгрывать из себя сумасшедшую миллионершу. Кому охота с такой связываться?! Ведь от нее можно ожидать чего угодно! Пойми, я не желаю ничего отдавать. Не собираюсь! Моя логика проста: у вас были договоренности с Федором? Вот и спрашивайте с Федора! При чем тут я?! К тому я же ничего не понимаю в бизнесе! Ловко? — Она засмеялась.

— Так не получится, — заметил я уверенно. — Слишком большие деньги.

— До сих пор же получалось! — улыбаясь, возразила она. — Даже от Ломового мне удавалось скрываться!

— Это ненадолго.

— Посмотрим! — ответила она самодовольно. — Я не хочу работать с бандитами! И буду защищаться всеми возможными способами! Если потребуется, побегу в милицию. Поставлю на ноги всех! Денег у меня хватит, чтобы подкупить полгорода! Я не хочу уступать. Я обязана думать о будущем. Не только о своем, но и своих детей.

— Ты имеешь в виду еще и старшего сына Федора?

— Ну да! — ответила она просто. — А кто, кроме меня, о нем позаботится?!

4

Из клуба мы вышли далеко за полночь. Лошадиная доза спиртного никак не сказывалась на манере ее езды. Мы промчались по затихшему черному городу и остановились у подъезда обычного девятиэтажного дома.

— Вот здесь я иногда живу, — негромко пояснила она. И не глядя на меня, добавила отрывисто: — Ты зайдешь?

На мгновение у меня перехватило дыхание. Но в следующую секунду я уже овладел собой.

— Нет, — ответил я не задумываясь. — Спасибо. Может быть, в другой раз.

— Почему? — Она посмотрела мне прямо в глаза. Вопрос прозвучал почти по-деловому. Я не люблю прямолинейности в интимных отношениях. Между близостью и спортивными упражнениями в тренажерном зале все-таки существует некоторая разница.

Сказать по правде, мне ужасно хотелось дотронуться пальцами до ее фарфорового лица и ощутить вкус ее капризных губ. Меня тянуло к ней. И так же сильно отталкивало. Она чересчур бередила меня. С ней мне было мятежно и беспокойно. Своей вызывающей манерой она как будто что-то пыталась мне доказать, может быть даже не сознавая того. И порой я невольно откликался на этот вызов и тоже начинал вести себя с какой-то ненужной демонстративностью. Мне это не нравилось.

Кроме того, со стороны все выглядело так, словно вырвавшаяся на волю из клетки женщина спешит насладиться запретной свободой, для чего подбирает первого встречного. Я не желал быть первым встречным. Я вообще не стремлюсь быть у женщины первым. Меня больше привлекает перспектива стать последним.

— Уже поздно, — ответил я дипломатично.

— Торопишься к жене? — презрительно усмехнулась она, сразу опять замыкаясь.

— Скорее, не спешу увидеть фотографию мужа в траурной рамке. — Я начал немного раздражаться и впадать в ее тон.

— Неужели ты думаешь, что я привезла бы тебя в нашу семейную квартиру? — вспыхнула она. — Я никогда не жила здесь с Федором! Я тут от него пряталась. Это, как выражаются мужчины, мое холостяцкое жилище. Пойдем. — Она протянула руку и сжала мою кисть. Довольно крепко для ее тонких пальцев.

Наличие у нее холостяцкой квартиры, вероятно, означало, что я далеко не первый, удостоенный подобного приглашения. Мне сделалось неприятно.

И ее, и моя охрана уже стояла на улице, ожидая, пока мы выйдем из машины. Я посмотрел в окошко на их угрюмые физиономии, потом на ее лицо, красивое и нетерпеливо-капризное. Она не допускала мысли, что ей могут отказать.

— В сумку или подарок? — спросил я вслух.

— Какой подарок? — растерялась она. — Ты о чем?

— Видишь ли, — принялся объяснять я. — Время от времени я привожу к себе девушек. Предполагается, что проституток среди них нет. Но с утра я всегда даю им денег. Некоторые берут легко. Другие обижаются, и я сую им в сумку. Особо ранимым я объясняю, что не успел купить им накануне подарок. И прошу сделать это самостоятельно. От моего имени.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — с досадой перебила она.

— Чтобы завтра ты не совала мне в сумку деньги, — отозвался я. — А то я стану плакать и уверять, что я не такой. Лучше сделай мне подарок.

— Я не собиралась предлагать тебе денег! — Ее глаза широко распахнулись. Она была шокирована.

— Почему? — удивился я. — Это было бы последовательно. В духе всего твоего сегодняшнего мироощущения. Без этого картина останется незавершенной.

Ее лицо переменилось. Она вздернула подбородок и сжала губы.

— Дверь открывается справа! — отрезала она. — Я тебя больше не задерживаю!

— Спокойной ночи, — сказал я. Выбрался из салона и двинулся к своей машине.

Гоша уже придерживал мне дверцу. Но в эту минуту Хасанова выскочила и кинулась следом. Каблуки простучали дробь по асфальту. Догнав меня у машины, она рывком развернула к себе и вцепилась в лацканы пиджака. Охрана оторопела. Но ей не было до этого дела.

— Ты что себе вообразил! — выкрикнула она, и ее голос гулко разнесся по темной безлюдной улице. — За кого ты меня принимаешь? Ты! — Она задохнулась. — Ты! Да я… Ты понимаешь, идиот, что я в первый раз за шесть лет надела короткую юбку!

Я с трудом разжал ее пальцы и поправил пиджак.

— Тогда в следующий раз выбери себе костюм по размеру, — посоветовал я.

И в эту секунду я получил увесистую пощечину. У меня даже зазвенело в ушах.

Я не возбуждаюсь, когда меня бьют. В этом смысле я старомоден. Я стиснул зубы, молча залез в машину и тронулся с места. Плавно и с достоинством. Без визга тормозов. Я надеюсь.

— Слушайте, как у вас это получается? — с восхищением спросил Гоша, когда мы отъехали.

Я опустил зеркало и осмотрел свою физиономию в зеркало. Щека горела. На скуле были видны две царапины от ногтей. Я не был уверен, что семейному Гоше следовало учиться у меня именно этому.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

В пятницу я все еще был во власти переживаний. Я торжественно поклялся, что не стану ей звонить первым и дождусь, пока она сделает это сама. Даже если мне придется отгрызть себе руки, которые предательски тянулись к телефону.

В этом настроении меня и застал Храповицкий, который с утра задумчиво забрел в мой кабинет. То, что он появился сам, а не вызвал меня, означало, что шеф находится в периоде тягостных размышлений. На сей раз совсем не о том, чего бы еще похитить у народа.

— Ты помнишь, что у Васи завтра новоселье? — начал он издалека. Он опустился в кресло, сунул руки в карманы и вытянул свои длинные ноги.

Я кивнул.

— Подарок уже выбрал? — рассеянно продолжал он, разглядывая мою обстановку.

— А что можно подарить Васе? — пожал я плечами. — Деньгами отдам.

— Я ему подставки для книг подарю, — сказал Храповицкий, несколько оживляясь при упоминании о своей находчивости. — Серебряные, с позолотой. От Луи Вит-тона. Пятерка баксов.

— У Васи нет книг, — возразил я, ожидая, пока он подберется к главному.

— С кем идти, не знаю, — вздохнул Храповицкий. По его интонации я понял, что мы на подступах к тревожившей его теме. Он помолчал.

— Сырцов, кстати, иски подготовил, — опять нырнул в глубину он.

Каждый раз, когда у него возникала личная проблема, прежде, чем ее обсудить, ему требовалось не менее получаса для разбега. Просто спросить совета он не мог. В этом ему виделась слабость.

— Я просмотрел документы, — продолжал он меланхолически. — Особо, правда, не вникал. Ты даже не представляешь, насколько тесно все переплетено у губернатора с Гозданкерами. Они как сиамские близнецы. Им, кстати, принадлежит не менее четверти всех лучших зданий города. Бумаги, само собой, в жутком беспорядке. Я так и думал. Если начать суды, они все потеряют! А уж скандал будет, не дай бог!

— Мне казалось, что мы начали с губернатором новый проект, — поморщился я. — Стоит ли затевать войну сейчас?

— Может, и не стоит, — согласился Храповицкий равнодушно.

Он вновь осмотрелся по сторонам, кинул взгляд на потолок, словно решая, ремонтировать его в этом году или нет, и опять вздохнул.

— У детей каникулы, — наконец произнес он. — Семья приезжает на все лето.

— Они, по-моему, каждый год приезжают, — осторожно ответил я. — Я думал, ты уже стерпелся.

— Да детям я только рад. — Жесткое лицо Храповицкого на мгновение потеплело. — Я по ним скучаю. С женой-то мне что делать?

— Ни в чем не признаваться. От всего отпираться. Избегать ссор. Как ведут себя воспитанные люди с женами? — Я по-прежнему тщательно выбирал слова. Тема была деликатная. — Олесю отселишь в ее квартиру до конца сезона. Остальным девчонкам объяснишь…

— Не получится! — решительно прервал он. — Я уже и так считал, и этак. Раньше их три было. Теперь четыре. Ужас! Как меня только на всех хватает, сам удивляюсь! С Леной-то у меня все серьезно закрутилось.

Лена была девушкой, с которой мы с полгода назад ездили в Москву. Я знал, что их роман с Храповицким после поездки бурно развивался. Ей уже купили огромную квартиру в центре и теперь ускоренными темпами делали там ремонт.

— Четыре плюс жена, — безнадежно продолжал Храповицкий. — Бесполезно! Никакой график не выстроишь.

— Может быть, отправить кого-нибудь из них за границу? — предложил я. — На отдых?

— На все лето? — фыркнул он. — Никто не согласится. Да и я не отпущу! Нет, тут надо по-другому.

Я понял, что у него уже есть план, который он и хотел обсудить.

— Как по-другому? — спросил я с любопытством.

— Ссориться с кем-то надо! — твердо заявил Храповицкий. — Но не так, чтобы на неделю. А серьезно. Хотя бы на пару месяцев. Придраться к чему-нибудь и объявить о разрыве. А к сентябрю можно будет и помириться.

Значит, речь шла о согласовании кандидатуры. Остальное ему было ясно и без меня.

— Олеся? — предположил я.

— Олеся, само собой! — нетерпеливо поморщился Храповицкий. — Она сейчас надуется из-за переезда. Это у нее всегда. Я, разумеется, тут же наору в ответ. Короче, недели на две хватит. Как минимум. Потом еще что-нибудь придумаю. Тут одной Олесей не обойдешься. — Он уныло почесал затылок. — Смотри сам. Лето. На катерах с детьми надо выезжать? Надо. Хотя бы три раза в неделю дома надо ночевать? — Судя по его взгляду, он надеялся, что я попрошу его пожалеть себя и ограничить пребывание дома двумя ночами.

— Три раза надо. — Я решил встать на страже семейных ценностей. Тем более, что мне самому приезд жены не грозил.

Храповицкий кивнул с безнадежной покорностью.

— Раз в неделю мутиться надо? Я имею в виду, с посторонними телками? — На сей раз голос его зазвучал непререкаемо. Как будто я попросил его отменить совещания по понедельникам.

— Не обсуждается, — подтвердил я.

— И что остается? — подытожил Храповицкий. — Кот наплакал. Утренние объезды. Вечерние объезды. — По мере перечисления предстоящих страданий голос его угасал. — Катера. Спортивный зал. Егорка с его проблемами. Из всех моих баб Егорка, между прочим, самая тяжелая. На работе, кстати, желательно хоть иногда появляться. Короче, или погибать во цвете лет. Или… — Он выдержал паузу. Я затаил дыхание.

— Маринку — пинком под зад! — неожиданно заключил он.

Теперь все стало понятно. Я не считал себя вправе давать оценки образу действий Храповицкого в отношении любимых женщин. Возможно, пинок под зад во всех семьях шефа был обычной воспитательной мерой. Но то, что сейчас его предстояло получить именно Марине, меня возмутило до глубины души.

Марина мне нравилась больше всех остальных подруг Храповицкого. Она была отнюдь не глупа, к тому же не боялась с ним спорить, поскольку встречались они уже семь лет, и она помнила его в ту далекую пору, когда он не был еще великим и могучим Храповицким, а был другим Храповицким. Так сказать, попроще.

Ее главная проблема заключалась в том, что ей уже исполнилось тридцать два, то есть, по нашим меркам, она давно перешагнула черту пенсионного возраста. Ей полагалось умеренное содержание, надбавка за выслугу лет, в виде дома, и постельный режим без мужчин. Последнее время мне не раз приходилось отстаивать необходимость ее присутствия в жизни Храповицкого.

Храповицкий знал о моих симпатиях и понимал, что подобное обращение с Мариной я не одобрю. Вероятно, поэтому он и притащился сам. Если бы речь шла о ком-то еще, вопрос мы бы с ним решили по телефону.

— Марину нельзя! — горячо воскликнул я. — Давай кого-то еще!

— А кого, кроме нее? — возразил Храповицкий, разводя руками. — Олесю-то, считай, мы и так увольняем. Остается Оксана, Лена да жена. У меня, по-твоему, армия, что ли? — Вопрос прозвучал не очень последовательно, но это его не волновало. — У меня их раз-два и обчелся. Все, вроде, при деле! Выходит, только Маринку! Я уже все продумал. Я сегодня ей сообщу, что ее видели с каким-то мужчиной. Устрою допрос. Сцена ревности и прочая ерунда. Можно даже сказать, что это ты ее видел. Так убедительнее будет. Ты же ей друг.

— Ну уж нет! — Я даже вскочил.

— А почему нет-то? — обиделся Храповицкий. — Ты что, ради меня соврать не можешь?

— Я не стану на нее наговаривать! — вспылил я.

— Ну, ладно, — примирительно заметил Храповицкий. — Чего раскричался! Ну, пусть не ты. В конце концов, не так уж важно. В общем, на всякий случай, будь сегодня вечером дома. Я позвоню тебе, расскажу.

И он двинулся к двери. Его походка вдруг стала танцующей. И тут до меня дошло. Нехитрый капкан, поставленный мне Храповицким, заключался в его наглом предложении о том, чтобы источником клеветы на Марину выступил именно я. Он не сомневался, что я не стерплю. И я, конечно, вспылил и попал в его ловушку. Уступив мне в отношении способа отправления в отставку Марины, он добился того, что жертвой его коварства осталась именно она. А не другая.

— Ну и гад же ты, Вова! — произнес я ему вслед с чувством.

Храповицкий, не оборачиваясь, помахал мне в дверях рукой.

2

Ирина все-таки позвонила. В ту же пятницу, после обеда. С нашей встречи прошло целых три дня. Я считал. И не сомневался в том, что она тоже считает. Еще ничего не началось, но мы уже вступили в войну характеров, самую утомительную и глупую из всех возможных войн.

Нелепость ее заключается в том, что если ты борешься за любимого человека, то борешься с собой. А если ты начинаешь воевать с любимым человеком, то воюешь не за любовь, а за свое больное самолюбие. Надеюсь, я когда-нибудь пойму, почему, зная все, я, тем не менее, каждый раз ввязываюсь в это дурацкое противостояние.

— Ты можешь приехать? — сразу спросила она. Голос ее звучал подавленно.

— Конечно, — не задумываясь, ответил я, холодея от дурного предчувствия.

— Прямо сейчас, — настаивала она.

— Выезжаю, — коротко ответил я.

— Я буду ждать тебя во «Фламинго», — сказала она и положила трубку.

Она не уточнила времени встречи, а я не стал спрашивать. Когда двое азартных людей всерьез берутся сломать друг другу жизнь, в котором часу они к этому приступят, не имеет значения. Это может быть важно лишь потом. Для патологоанатома.

По трассе я мчался так, что даже Гоша, который любое движение медленнее ста двадцати километров в час считал потерей человеческого достоинства, сидел молча и неодобрительно качал головой.

Застрял я уже почти в центре Нижне-Уральска. На главной дороге города образовалась чудовищная пробка. Не меньше сотни автомобилей, беспорядочно сбившись в кучу и наглухо перекрыв полосу встречного движения, стояли и надрывно гудели. У нескольких были открыты капоты, видимо, двигатели, не выдержав, закипели. Водители, выскочив наружу, отчаянно матерились. Пробиться не было никакой возможности.

Мы тоже вышли. Поперек улицы, блокируя движение в обоих направлениях, стояла толпа людей с плакатами. В основном это были женщины с детьми, в том числе и грудными. Виднелись, впрочем, и мужчины, но их было гораздо меньше и, как правило, старики. Всего тут маялось человек двести-триста, во всяком случае, мне так показалось.

Одурев от жары, духоты и пыли, они что-то злобно выкрикивали наседавшим на них водителям. Дети пищали. Водители ругались в ответ и размахивали руками. Все шло к потасовке.

Среди разгоряченных, потных людей шныряли журналисты с камерами. Чуть поодаль переминалась милиция, безнадежно уговаривая народ разойтись и не решаясь пустить в ход дубинки.

Предводительствовал толпой безногий пожилой инвалид в грязной майке. Он перекатывался в своей коляске с места на место, подбадривая пикетчиков воинственными лозунгами и изливая на водителей потоки брани. Он ощущал себя вождем обездоленных масс, и это был его звездный час. Его запавшие глаза неистово сверкали на худом, морщинистом лице.

Бить его, впрочем, не поднималась рука, хотя он напрашивался.

Я скользнул взглядом по плакатам. «Мы — не свиньи!», «Не можем жить в грязи!», «Чиновники хуже фашистов!» Первые ряды держали транспарант с надписью: «Силкин, иди чистить нашу канализацию!»

— Что случилось-то? — спросил Гоша, ловя за шиворот юркого оператора с камерой, озабоченно пробегавшего мимо.

— Да в Старозаводском районе воду отключили! — с радостным возбуждением откликнулся он.

— Горячую, что ли? — изумленно спросил Гоша. Каждый год в Нижне-Уральске, как и по всей стране, на лето обычно отключали горячую воду в связи с ремонтом труб. Так велось со времен Ивана Грозного, и непонятно, чему тут было возмущаться.

— Да нет, всякую, — пояснил парень. — Какая-то у них там авария случилась. Тысяч пятьдесят жителей без воды осталось. Ни умыться, ни в туалет сходить.

— Давно? — уточнил Гоша.

— Третий день! — В голосе парня звучало непонятное торжество. — Представляешь, целые кварталы загибаются!

Он вывернулся из Гошиных рук и исчез в толпе.

— Мы-то тут при чем?! — возмущались между тем водители. — Мы, что ли, у вас воду забираем?!

— А кто же еще, как не вы! — надрывался инвалид. — Вы вона на машинах ездите, значит, с вашим Силкиным вместе воруете! А на народные страдания плевать хотели. Хоть мы тута все от грязи подохнем!

— Уйди с дороги, псина! — рявкнул на инвалида широкоплечий детина в прилипшей от пота к спине клетчатой рубашке. — Уйди, а то башку сверну!

Он даже замахнулся на инвалида кулаком. Тот словно только этого и ждал.

— Ударь калеку! — взвизгнул он с какой-то готовностью пострадать. Даже подпрыгнул. — Я за тебя жизнь в Чернобыле отдавал, здоровья лишился!

Толпа загудела и качнулась вперед. Гоша обернулся ко мне в растерянности.

— Что будем делать, Андрей Дмитриевич?

Я не ответил. У меня мелькнула догадка, которую необходимо было проверить. Я вернулся к машине и набрал номер мобильного телефона Бомбилина. Ответили мне не сразу. Потом я услышал незнакомый мужской голос, грубо сообщивший мне, что Бомбилин сейчас занят. Я назвал свою фамилию и потребовал, чтобы его отыскали немедленно. Минут пять я ждал.

— Ну, — раздался, наконец, недовольный голос Бомбилина. — Что там у тебя стряслось?

— Это ты митинг устроил? — осведомился я, еле сдерживаясь.

— А кто же еще! — гордо хмыкнул Бомбилин. — Остальным-то до простых людей дела нет!

— Мне нужно срочно попасть в центр! — в отчаянии потребовал я.

— Пешком иди, — невозмутимо посоветовал Бомбилин. — Тебе полезно будет. А то ты, небось, и забыл, как пешком ходить. Ездишь себе, одеколоном пахнешь. А у людей уже вши заводятся!

— Ты часом не забыл, на чьи деньги ты тут демонстрации организовываешь?! — прошипел я в трубку.

— Да подавись ты своими ворованными деньгами! — раздраженно ответил Бомбилин и отключился.

Пока я выяснял с ним отношения, Гоша приблизился к инвалиду и попытался вступить с ним в переговоры. Поначалу инвалид довольно агрессивно называл Гошу «бандитской мордой», и демонстративно плевался в его сторону. Но постепенно он несколько смягчился, чуть ослабил напор и подробностей их разговора я уже не слышал.

Гоша вернулся к машине.

— Давайте я за руль сяду, — предложил он.

Я молча пересел на пассажирское кресло. Гоша, осторожно лавируя между деревьями, вымахнул на тротуар и с черепашьей скоростью двинул машину прямо на толпу.

— Давай, дед! — опуская окошко, крикнул он инвалиду.

— Пропустите вот этих! — скомандовал инвалид, поворачиваясь к толпе. — Это от губернатора! По нашему вопросу приехали разбираться!

— Раньше-то чего ждали! Наконец-то! — загудел народ, медленно и неохотно расступаясь. — Силкина, Силкина, главное снимайте с должности!

— Обманул старика? — спросил я Гошу, когда одичавшие и немытые народные толпы остались, наконец, позади.

— Я даже женщин не обманываю, — возразил Гоша. — Зачем врать? Денег дал. Говорю ему, дед, душ ты все равно отроду не принимал, а так хоть напьешься вечером. Он мне сначала что-то про людей начал втирать. Ну, а потом, конечно, согласился. Продал, короче, дед народную правду. За пятьсот рублей. Просил-то, между прочим, тысячу. Хуже гаишника!

3

Я нашел ее в смятении. У окна полупустого ресторана она курила сигарету за сигаретой и пила кофе. На ней были голубые джинсы и простая белая рубашка, подчеркивавшая бледность лица. Волосы были небрежно убраны в хвост. Следов косметики не наблюдалось.

Ее глаз я не видел, они были закрыты большими солнцезащитными очками, но ее движения, поза и в особенности отсутствие макияжа не оставляли сомнений в том, что произошло нечто ужасное.

— Почему ты так долго? — набросилась она на меня. Как-то само собою подразумевалось, что я должен являться по первому зову, преодолевая расстояние в сто километров со скоростью реактивного самолета.

— В чем дело? — встревожено спросил я, не теряя времени на объяснения.

— Завод подал иск в суд на наши фирмы, — ответила она непослушными губами. — Долг составляет почти одиннадцать миллионов долларов. Они требуют ареста всего имущества.

Я присвистнул.

— Одиннадцать миллионов — большие деньги, — пробормотал я ошарашенно.

Я ожидал, что проблемы начнутся. Но не в таком масштабе. К тому же я был уверен, что они возникнут в другом порядке. В первую очередь, меня беспокоили бандиты. Завода я совсем не опасался. Он казался слишком неповоротливым. Недавним предупреждениям Собакина я не придал особого значения. Выходит, зря.

То, что администрация завода вдруг проснулась и вспомнила про долги, явилось для меня полной неожиданностью. С другой стороны и сумма долга была огромной.

— Это гораздо больше, чем у меня есть. — Она старалась говорить буднично, но голос выдавал ее страх и панику. — Даже если я продам все, включая свои личные вещи. Я не знаю, что делать! — прибавила она, лихорадочно закуривая новую сигарету. Пальцы у нее подрагивали.

Я почувствовал, как на меня наваливается безысходность. Я понимал, что это только первый удар, что за ним последуют другие. И что темнота будет сгущаться. И так теперь до самого конца.

И для того чтобы узнать, каким именно будет конец, не стоило ходить к гадалке. Я вспомнил безжизненное тело ее мужа на улице перед рестораном, с разбросанными руками и нелепо съехавшими очками.

Самое разумное из того, что я мог сделать — это встать и уйти. Извинившись за то, что ничем не могу ей помочь. Это было бы честно, правильно и своевременно.

Но я, конечно же, не ушел. Я не мог бросить ее одну, надменную и беспомощную, как бабочка. Вместо этого я тоже заказал себе чашку кофе.

— Почему ты в темных очках? — спросил я без всякой связи.

Она порозовела и отвернулась к окну.

— Так и знала, что ты спросишь! — буркнула она. — Не успела привести себя в порядок! С утра ношусь по городу как угорелая. Даже глаза не накрасила!

— Ты считаешь, что в сложившейся ситуации это важно? — невольно улыбнулся я.

— Конечно! — ответила она убежденно. — Я совсем не хочу, чтобы ты увидел меня страшной!

— По утрам ты тоже собираешься ходить в очках? — осведомился я.

— Наглец! — возмутилась она, но я не дал ей договорить.

Я взял ее за твердый подбородок, повернул к себе и осторожно снял с нее очки. Она не сопротивлялась, только изо всех сил зажмурила глаза. И тогда я поцеловал ее в губы.

В следующую секунду я поразился тому, что эта властная женщина, пробывшая столько лет замужем, кажется, не очень умела целоваться. Ее капризные, словно нарисованные губы оставались робкими и неподвижными.

Она смутилась, обхватила меня за шею обеими руками, спрятала лицо у меня на груди, прижалась ко мне и затихла. Я вдруг остро почувствовал ее беззащитность. И на мгновение у меня защемило сердце. Я сидел, не двигаясь, боясь ее потревожить, и думал о том, что, в конце концов, не так уж важно, где ты кончаешь свои дни. В собственном доме, старым и немощным с болью в печени. Или на тротуаре, молодым и здоровым, с пулей в сердце.

Так прошло несколько минут. Потом она отстранилась и сделала глоток остывшего кофе.

— Администрация завода давит на суд, — заговорила она прерывисто. — Наверное, уже в понедельник все мои счета будут заблокированы. Начнется опись имущества. Я с утра дала распоряжение убрать деньги. Это, конечно, капля в море! Но, боюсь, в такой спешке даже то, что есть, увести не удастся. Нельзя же в одночасье, без подготовки обналичить миллион долларов. Да и среди моих директоров больше половины — предатели. Надо что-то срочно решать с активами и недвижимостью.

Я кивнул. Хотя с трудом представлял себе, что именно можно было решить за выходные. Тем более, что из нас двоих она о своем имуществе имела представление самое смутное, а я — так вообще никакого.

— Слушай, — вдруг встрепенулась она. — А что если продать эти акции азотного завода твоему Храповицкому? Миллиона за два, а?

Я скептически покачал головой.

— Во-первых, он столько не заплатит. А во-вторых, у нас не хватит времени оформить сделку должным образом.

— Можно сделать это задним числом, — не сдавалась она.

— Он на это не пойдет, — ответил я уверенно. — В таких вопросах он в последнее время стал очень осторожным. А тут слишком большой риск.

Она помолчала.

— Значит, остается Собакин, — вздохнула она.

— Что ты придумала с Собакиным? — спросил я настороженно.

— Поехали, он сам тебе расскажет. Он уже давно ждет нас в своем офисе. — Она вскочила.

4

Неказистый офис Собакина располагался на первом этаже обычного пятиэтажного здания и занимал две комнаты. Миновав тесную приемную с ощипанной невзрачной секретаршей, мы вошли в небольшой аккуратный кабинет. Собакин тут же поднялся из-за стола.

— Что вы будете, чай или кофе? — спрашивал он, пожимая мне руку.

— Рассказывай, Илья, — поторопила Хасанова, бросаясь в неудобное дешевое кресло.

— Собственно, идея не моя, — начал Собакин. Он дождался, когда я сел и лишь после этого опустился на свое место. — Ирина позвонила мне утром и рассказала о проблемах с заводом. Я посоветовал ей срочно спасать активы. Я говорил об этом в прошлый раз, — добавил он виновато, как будто ему было неловко напоминать о своей правоте и том, что к нему не прислушались. — Одним словом, Ирина хочет оформить сделку между нашими фирмами. — Он замялся, заглянул мне в глаза и тут же отвел взгляд, словно побаиваясь. — По продаже этих самых акций. — Он вновь запнулся. — Задним числом, — закончил он с трудом, заговорщицки понизив голос.

— Да ты объясняй прямо! — нетерпеливо перебила она. — Смотри. — Она подвинулась ко мне, схватила лист бумаги, карандаш и начала чертить. — Мы хотим оформить фиктивную сделку. Как будто Федор, еще до своей смерти, продал эти акции Илье за какую-нибудь смешную цену, ну, скажем, тысяч за тридцать долларов. С отсрочкой платежа. Допустим, на месяц. Сделка оформляется соответствующим числом. На следующей неделе Илья перегоняет мне деньги. Суд их, конечно, арестует, но тут уж ничего не поделаешь. Лучше потерять малую часть, чем все. Тридцать тысяч я ему возвращаю наличными.

Акции передаются Илье и выводятся из-под удара до тех пор, пока я не найду покупателя.

— Ты хочешь подделать подпись Федора? — уточнил я.

— Вовсе нет! — возразила она. — Во всех фирмах у Федора были исполнительные директора с правом подписи. Директор фирмы, на которой числятся акции, уже сегодня утром подписал все бумаги. Осталось только поставить печати и зарегистрировать. Если ограничиться одним месяцем, то даже бухгалтерию подчищать не придется. Мы успеваем в квартальный отчет.

Я был поражен.

— Ты хоть понимаешь, что ты собираешься сделать? — спросил я, уставясь на нее.

— Ой, только не надо читать мне нотаций о том, что нехорошо обманывать завод! — отмахнулась она. — Они там воруют сотнями миллионов! А сейчас им позарез надо отнять у меня последнее!

— Да при чем тут завод! — повысил я голос. — Ты собираешь подарить акции, стоимостью в два миллиона долларов, постороннему человеку! Эта сделка не будет иметь обратной силы, ты знаешь об этом?!

— Илья — не посторонний! — запальчиво возразила она. — Мы знакомы почти десять лет!

— Прошу прощения, — вмешался Собакин. Я заметил, что когда он сидел, то всегда держал спину прямо, не откидываясь в кресле и не забрасывая ногу на ногу. — Но я вовсе не настаиваю на том, чтобы это были мои фирмы. Это вполне могут быть и ваши, или чьи-то еще. Главное, чтобы человек, которого выберет Ирина, был абсолютно надежным.

— Все надежны, пока не дашь два миллиона! — грубовато усмехнулся я. — Где только потом искать этих надежных!

Она посмотрела на меня долгим внимательным взглядом, словно изучала.

— Этого нельзя делать, — повторил я твердо.

Она упрямо тряхнула головой, встала с кресла, вплотную подошла ко мне и положила руки мне на плечи.

— Хорошо, — спокойно произнесла она, касаясь моей щеки прохладными губами. — Ты меня убедил. Я отдаю их тебе. Я тебе доверяю.

Меня словно обожгло. Я все еще не привык к мгновенным перепадам ее настроения. И растерялся. Не знаю, что меня поразило больше, ее внезапная готовность ввериться мне или отсутствие сомнений в том, что я без колебаний приму за это ответственность.

— Но у меня давно уже нет своих фирм! — ответил я.

— Вы работаете в огромной системе, — поддержал ее Собакин, спеша снять с себя подозрения. — Вы или Храповицкий можете приказать любому из ваших директоров. Они не решатся вас обмануть.

Если Собакин и был уязвлен моим недоверием, то не показывал этого.

— Нет, — покачал я головой. — Исключено. Храповицкий не согласится. А без него я не имею права отдавать такие приказы.

Ирина вернулась в кресло и, запрокинув голову, вытянула ноги.

— Что же ты посоветуешь? — спросила она насмешливо.

— Не знаю, — признался я. — Необходимо все тщательно обдумать.

— У нас нет времени! — отозвалась она. — С понедельника нужно ждать ареста имущества.

— Давай отложим решение хотя бы до завтра! — взмолился я.

— Давай, — снисходительно согласилась она. — До завтра, пожалуй, потерпит.

Когда мы прощались с Собакиным, я вновь поймал на себе ее испытующий взгляд. В нем была странная отстраненность, как будто это не она признавалась мне минуту назад, что доверяет полностью. И было что-то еще, чего я не мог понять. Мне сделалось не по себе.

5

От Собакина мы вернулись во «Фламинго», за тот же стол. Настроение у нее вновь сменилось. Былая энергия улетучилась. Теперь она стала задумчивой и тихой. И, как мне показалось, несколько разочарованной.

— Почему ты такой хмурый? — спросила она рассеянно, рассматривая свой маникюр.

— Не вижу особых поводов для веселья, — коротко ответил я.

— Ты так за меня переживаешь? — В ее вопросе мне послышалась ирония.

— Конечно, переживаю, — сдержанно ответил я. — Тебя это удивляет?

Она подняла на меня взгляд и провела пальцами по моему лбу, как будто разглаживая морщины.

— Я тебе нравлюсь, правда? — неожиданно сказала она. — Я чувствую.

— Да, — подтвердил я. — Правда.

Она замолчала и опять погрузилась в себя. Я не знал, о чем она думает, и испытывал беспокойство, смешанное с легким раздражением. Пауза затянулась.

— Что-то не так? — не выдержал я, наконец.

— Я знаю, почему ты сердишься! — вдруг объявила она. В ее голосе звучала не то горечь, не то усталость. — Тебя испугали мои проблемы. Ты не желаешь их решать. Они тебе не нужны. И переживаешь ты сейчас вовсе не за меня. А за себя! Ты настроился приятно провести вечер с интересной женщиной. И вдруг — на тебе! Обнаруживается, что надо ее срочно спасать! Досадно, наверное, да?

Это было не самое справедливое замечание. До сих пор инициатива в наших отношениях принадлежала не мне. С другой стороны, если я искал справедливости, мне следовало обратиться к Бомбилину. Кем-кем, а специалистом в этой области она не являлась. Я все понимал. И все-таки я разозлился.

— Послушай, — сказал я, стараясь говорить спокойно. — Ты, может быть, не заметила, но я взрослый мальчик. И у меня есть своя жизнь. Разумеется, не столь насыщенная и важная, как твоя. Совсем никчемная, но все же своя. И меня действительно смущает твоя готовность ею распоряжаться.

— Бывает, что люди начинают жить одной жизнью, — заметила она как бы про себя.

Я терпеть не могу риторики.

— Одной — это твоей? — спросил я саркастически. — Мне померещилось, что нас двое.

Судя по нетерпеливому жесту, она была готова ответить резкостью. Но переломила себя.

— В таком случае, объясни мне, пожалуйста, как должна вести себя с тобой женщина, у которой есть проблемы? — заговорила она сдерживаясь. — Делать вид, что у нее все в порядке? Радоваться тому, что ты заехал к ней на пару часов и исчез? У меня все висит на волоске! А человек, который мне нравится…

Ее голос начал неприметно набираться высоту. Но, вновь сделав над собой усилие, она прервалась и закончила почти ласково:

— Мне совсем не хочется втягивать тебя во все это. Мне было бы приятнее дарить тебе подарки. И класть деньги в сумку. Но я не могу раздвоиться. Это моя жизнь, мои проблемы. Мои дети. И мне никуда от этого не деться!

— Ты смешиваешь разные вещи, — не согласился я. — И ведешь себя, как человек, который находит на улице оставленный чемодан. Вместо того чтобы пройти мимо, он хватает его и спешит с ним домой. Ты уверена, что там сокровище, да? А вдруг — взрывное устройство? Что ты вообще знаешь о бизнесе своего мужа? За что ты сражаешься? Ты рискуешь жизнью, и не только своей, за чужие долги? Это только начало! Сколько еще неприятных открытий и тайн обнаружится в ближайшее время?

— Что же ты мне предлагаешь? — упрямо возразила она. — Все отдать? Остаться нищей с двумя детьми и начать искать работу секретарши?

Она презрительно надула губы.

— Но почему я должен что-то предлагать?! — взорвался я. — Я знаю обо всем этом еще меньше тебя!

— Не кричи на меня! — тоже вспылила она. — Я не собираюсь тебя удерживать. Я тоже должна понять, нужен ли мне мужчина, готовый со мной спать, но не готовый разделять со мной опасность!

— Спасибо, — пробормотал я сквозь зубы. — Но, раз уж мы начали торговаться, я, кажется, не готов даже спать с тобой.

Повернулся и вышел. Не оборачиваясь.

Поддавшись на ее вспышку, я опять дал втянуть себя в глупую ссору. Скорее всего, она была не права. Но причин гордиться собой мне это не прибавляло.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Я успел доехать до своего дома, отпустить охрану и переодеться, когда мне позвонила Марина.

— Приезжай немедленно и забирай своего друга! — категорично приказала она.

Пожалуй, за сегодняшний день у меня образовалось слишком много начальников. Марина никогда не разговаривала со мной таким тоном. Мне показалось, что она или до предела взвинчена, или не совсем трезва. Мчаться к ней и становиться свидетелем чужих семейных ссор меня не очень тянуло. Но мобильный телефон Храповицкого упорно не отвечал, и, проклиная шефа, я поплелся из дома на улицу.

Я не стал возвращать свою охрану, у которой и без того были трудные дни. Моя машина стояла в гараже. Я завел ее и поехал один.

Меня удивило, что возле дома Марины я не обнаружил ребят Храповицкого. Гадая о том, куда они подевались, я позвонил.

Дверь открыла Марина. Вообще-то она была яркой красивой женщиной, хотя и не дотягивала до необходимых Храповицкому ста восьмидесяти сантиметров. К тому же была не блондинкой, а брюнеткой, с черными, слегка раскосыми глазами. Вероятно, семь лет назад стандарты Храповицкого еще находились в процессе своего становления и допускали отклонения.

Впрочем, в эту минуту назвать Марину привлекательной не решился бы даже я. Вид у нее был такой, как будто ее долго и немилосердно таскали по квартире, задевая при этом ею о посторонние предметы.

Ее роскошные черные волосы были растрепаны и всклокочены, тушь и помада размазаны по лицу, под глазом красовался внушительный синяк.

Вдобавок ко всему, она с трудом удерживала равновесие, дыша на меня перегаром.

— Зверь на кухне! — сообщила она коротко. — Рычит и кусается!

И пошатываясь, прошла вперед.

Храповицкий, взъерошенный, злой и совершенно пьяный, сидел в углу за кухонным столом. Его белый костюм, который он, вероятно, надел специально, готовясь к торжественному разрыву, был смят и кое-где залит вином. Он окинул меня мутным мрачным взглядом и открыл рот, чтобы что-то сказать, но Марина его перебила:

— Немедленно убирайся из моего дома!

— Это мой дом! — возразил Храповицкий, недобро усмехаясь. — Я его купил. И я никуда отсюда не поеду! Я намерен здесь жить!

Я понял, что в разработанном им сценарии произошли существенные изменения.

— Пошел вон! — приказала Марина.

Храповицкий в ответ молча швырнул в нее стеклянную вазу с цветами, но не попал. Ваза разбилась об стену, осколки стекла и цветы полетели на пол. Храповицкий задумчиво посмотрел, как по полу расползлась лужа.

— Я не могу никуда ехать! — вдруг объявил он. — Я уже отправил охрану. У меня нет транспорта. Я же не могу среди ночи купить трамвай!

— Прибереги эти уловки для своих шлюх, — посоветовала Марина. — Андрей тебя отвезет.

Фарфоровый чайник со стола полетел следом за вазой и разделил ее скорбную участь.

— Я сейчас вызову милицию! — пригрозила Марина.

— Заодно спроси у них, кто им деньги платит! — отозвался Храповицкий.

— Я предупреждаю тебя в последний раз, — объявила Марина. — Или ты немедленно уберешься, или я сама уйду! Я лучше буду ночевать на вокзале, чем с тобой!

Храповицкий хрюкнул и завозился. Видимо, он собирался перейти к более решительным действиям по пресечению бунта на корабле, потому что сделал попытку подняться. Но его так качнуло, что он опять рухнул на стул.

— Андрей, — сказал он, тяжело вздыхая. — Отвернись, пожалуйста. Я ее сейчас пристрелю.

Он начал шарить в поисках пистолета, но то ли устал от усилий, то ли передумал, и бросил.

— Ладно, — решил вдруг он. — Я ухожу. Но учти, дура, это навсегда!

— Наконец-то! — воскликнула она.

— Ты будешь валяться у меня в ногах! — уверенно предсказал он ей скорое будущее.

— Ага! — с готовностью отозвалась она. — Жди, идиот!

С моей помощью Храповицкий грузно поднялся, смахнув со стола пару чашек. Потом сделал несколько неверных шагов, по-прежнему опираясь на меня. Выбираясь из кухни, он с отвращением оглядел последствия произведенного им разгрома.

— Пойдем отсюда, брат, — горько сказал он мне. — Что мы здесь делаем? Это не дом, а какой-то свинарник! Порядочная женщина не может жить в таком бардаке, — добавил он поучительно.

Теперь уже Марина запустила в него чашкой. И попала в плечо. Что не помешало чашке упасть на пол и разбиться.

— Видишь, любит она меня! — самодовольно пояснил мне Храповицкий. — Страдает. А мне все равно. Я даже не обращаю на нее внимания. Ты заметил?

— Нужен ты мне! — крикнула Марина вслед. — Кретин.

2

— А где твоя доблестная охрана? — меланхолически покачиваясь, осведомился Храповицкий, когда мы оказались на улице.

— Я ее тоже отпустил, — объяснил я. — Я же не знал…

— Это к лучшему, — прервал меня Храповицкий. — Я сам поведу твою машину. Сегодня ночью я буду работать у тебя водителем. Только не забудь мне потом на бутылку подкинуть. Я не гордый. Ты же знаешь.

Идея не показалась мне удачной, но спорить с ним в его состоянии было совершенно бесполезно. Со второй попытки он вскарабкался за руль.

— Трофимыч, в райком! — приказал он сам себе, трогаясь.

Мы повиляли по темным пригородным дорогам и все-таки вывернули на шоссе.

— Ты знаешь, что у этой старой проститутки кто-то есть?! — с возмущением заявил Храповицкий.

— Оставь! — попросил я. — Она уже не слышит. Можешь не валять со мной дурака.

— Ты думаешь, я шучу?! — Храповицкий повернулся ко мне всем корпусом и уставился на меня тяжелым взглядом.

— Смотри на дорогу! — взмолился я.

Мы неслись по ночному городу со скоростью сто километров в час, и он продолжал набирать обороты.

— Я тебе говорю, у нее кто-то есть! — повторил Храповицкий, неохотно отворачиваясь. — Ты видел, как нагло она себя вела! На вокзал она собралась! Она к своему мужику намылилась!

— Я не верю! — сказал я убежденно. — Ты просто выпил.

— Я тоже не верил, — терпеливо объяснил Храповицкий. — Сначала. А потом все понял. И выпил. Конечно. После того, как ее поколотил. А что мне еще оставалось?! Вообще-то я не бью женщин. В мирной жизни. Но я был вынужден. Я припер ее к стенке. И эта подержанная прошмандовка во всем призналась.

— Она просто решила сыграть на твоей ревности, — отмахнулся я. — Проверенный женский трюк.

— А я тебе говорю, нет! — взвился Храповицкий, добавляя газу. — Я что, по-твоему, не вижу, когда врут! У нее кто-то есть! Я не хотел ее бить. Я деликатный человек. Я просто вежливо намекнул ей, что она проститутка и воровка. И старая толстая лошадь.

— Она не толстая, — возразил я.

— Толстая! — уперся Храповицкий. — И старая. И лошадь. И она созналась. Ну и началось! Но ты только представь своим умом, какая низость! Изменять мне! Мне! О котором мечтают все женщины города! И который в ответ…

— Монашеским известен повеленьем, — не утерпел я, хотя становилось не до смеха. Машина вихляла и регулярно выныривала на встречную полосу.

— Да, — не распознав иронии, грустно согласился Храповицкий. — Я проявлял твердость все семь лет. Отказывал себе во всем. Как последний идиот. Надо мной смеялась вся область. А эта, мягко выражаясь, законченная тварь, изменяла мне. И с кем, представляешь?

— С кем? — спросил я озадаченно.

— Я не знаю! — признался он упавшим голосом. — Но я найду мерзавца. Ему — конец!

— Впереди пост ГАИ, — предупредил я.

— Плевать! — отозвался он коротко.

Гаишник, стоя возле патрульной машины, показал нам жезлом, чтобы мы остановились. В ответ Храповицкий посигналил и прибавил газу.

— Хорьки жадные! — усмехнулся он. — Живут на мои деньги и мною же командуют!

— Володя, они, кажется, собираются нас догонять, — озабоченно заметил я, оглядываясь назад и наблюдая, как двое гаишников бросились к своей машине.

— Пусть попробуют! — усмехнулся Храповицкий. — Я шофер второй категории! Или третьей? Не помню, какая выше. Трофимыч, опаздываем!

Почти не сбрасывая скорости, он резко свернул. Машину занесло, но мы удержались. Гаишники сзади врубили сирену.

— А вот и дискотека! — радостно объявил Храповицкий. — Скоро будут танцы.

— Лучше остановиться, — уговаривал я. Мы неслись, не разбирая дороги. За окнами мелькали освещенные фонарные столбы, сливаясь в непрерывную линию. — Они сейчас объявят перехват по всему городу!

— В гробу я их видел! — отмахнулся Храповицкий. — Ты знаешь, что я с ней сделаю? Я не дам ей больше ни копейки. Я ее вообще выгоню! Отправлю в дом престарелых! Пусть идет зарабатывать на вокзале! Как все пенсионерки! Три бомжа за ночь! Ну, четыре от силы. Да и то ее паралич разобьет. По пять долларов с носа. А кто ей больше даст, в ее-то возрасте!

Впереди показалась еще одна патрульная машина. Вооруженный гаишник в бронежилете преграждал нам дорогу. Храповицкий вновь нажал на клаксон. Он мчался прямо на гаишника.

— Вова, тормози! — заорал я, хватая его за руку. Машина вильнула, пролетая. Гаишник в последнюю секунду успел отпрыгнуть в сторону.

— Ты что, с ума сошел! — крикнул я.

— В бизнесе главное — последовательность! — ответил Храповицкий, злорадно усмехаясь. — Никогда не отступай!

Теперь за нами гнались уже две машины. Храповицкий сворачивал в какие-то проулки и вновь выскакивал на шоссе. Я уже не понимал, где мы. Вой сирен позади становился нестерпимым.

— Я ее брошу! — повторил Храповицкий твердо. — Навсегда! Но не сразу, — добавил он, спохватываясь. — Я буду приходить каждый день и топтать ей душу. А этого козла, с которым она спит, я подвешу в ее спальне. Заместо люстры. Она у меня наплачется!

— Володя, остановись! — твердил я.

— Точно! — вдруг согласился он. — Стоп! Мы возвращаемся. Я прибью ее прямо сейчас.

Он нажал на тормоза, машину с визгом развернуло, протащило метров тридцать и вынесло на середину дороги. И тут гаишники нас, наконец, настигли. Они высыпали на улицу с автоматами в руках и окружили нас со всех сторон.

— Выходи из машины! — кричали они. — Руки на капот!

Их было человек пять или шесть. Они были в ярости. Я их понимал. Я был бы на их стороне. Если бы не был на другой.

3

— Где твои удостоверения? — накинулся я на Храповицкого.

В отличие от меня, Храповицкий не покидал дома, не захватив с собой десяток разрешений, подписанных самыми высокими милицейскими начальниками. У него было даже удостоверение, выданное министром, позволяющее ему чуть ли не возить трупы в багажнике на красный свет.

— В сумке, где же еще! — ответил Храповицкий.

— А сумка где? — лихорадочно озирался я. Гаишники за окном надрывались в крике.

— У Маринки, наверное, — предположил он задумчиво. — А там, кстати, денег — куча. Повезло ей! Теперь еще и наживется…

Внутри у меня все сжалось.

— Похоже, мы влипли! — сообщил я вслух.

— Не бойся, — отмахнулся Храповицкий. — Со мной — не пропадешь.

Он опустил окошко и высунул голову.

— Пошли отсюда! — скомандовал он гаишникам. — Построиться в колонну — и марш! Иначе будет плохо!

Гаишники озверели.

— Вылезай из машины! — орали они. — Стрелять будем!

— Вы знаете, дураки, кто я такой? — снисходительно поинтересовался Храповицкий.

— Бандит поганый! Кто же еще! — огрызнулся один из автоматчиков, белобрысый парень с усиками.

— Чурка! — презрительно добавил второй, покрепче, и сплюнул на землю. — Выходи, я кому сказал!

Очевидно, семитскую внешность Храповицкого он принял за кавказскую. Храповицкий вдруг сразу присмирел.

— Ну, раз я чурка, то молчу! — сообщил он, открыл дверцу и соскользнул с сиденья. — Моя не понимать по-русски. Моя будет выходить сдаваться. Нихт фергенюген!

Гаишник, как и я, не знал, что такое «нихт фергенюген». Возможно, и сам Храповицкий имел смутное представление о значении этого загадочного выражения.

— Лапы подними! — на всякий случай приказал тот, что покрепче. Храповицкий послушно поднял руки.

Парень опустил автомат и шагнул к нему. И в эту минуту Храповицкий, сцепив кулаки, с размаху врезал ему в ухо рубящим движением. Тот охнул и рухнул на землю. Дрался Храповицкий по-мужицки: без всякой техники, но с чувством. Он успел еще двинуть белобрысому с левой, но попал не в челюсть, а в нос. Тот взвизгнул, закрыл лицо ладонями, но устоял.

В следующую секунду трое автоматчиков набросились на Храповицкого, сбили его с ног и принялись заламывать руки. Он отчаянно сопротивлялся и что-то азартно выкрикивал. Я кинулся к нему на помощь. К своему стыду, я успел уронить только одного. Потом кто-то ударил меня прикладом по затылку. В глазах потемнело, и я упал. Наверное, потерял сознание.

4

Я пришел в себя через несколько минут. Мы с Храповицким лежали ничком на дороге, уткнувшись лицами в дорожную пыль. Руки у нас были в наручниках, за спиной. Голова гудела, и в глазах вспыхивали искры. Во рту я чувствовал вкус крови и земли. Ребра болели. Видимо, нас успели изрядно потоптать.

— Вызываем подкрепление! — кричал кто-то из гаишников по станции. — Задержаны двое бандитов. Один с оружием, без документов.

Я с трудом повернул голову и посмотрел на Храповицкого. Бровь у него была рассечена, и по щеке на землю капала кровь. Лицо заплыло.

— Здорово, Андрюха, — радостно прохрипел он. — Ты что здесь делаешь?

— Отдохнуть прилег, — огрызнулся я, перебарывая подступавшую тошноту. — Какой же ты дурак!

— Полегче с начальником, — проворчал Храповицкий. — Я, между прочим, тут не просто так валяюсь!

— Ребята! — воззвал я к гаишникам. — Произошло недоразумение. Я сейчас вам все объясню!

— Не разговаривай с этими животными! — приказал Храповицкий. — Я их завтра рвать буду. На части.

Ответом нам были новые пинки.

— Видал, как на Родине олигархов угнетают, — корчась, проворчал Храповицкий. — Вот и строй им после этого развитой капитализм!

Подъехали еще две машины с бойцами ОМОНа. Тоже в бронежилетах и с автоматами.

— В чем дело? — отрывисто спросил у гаишников молодой капитан.

— Бандитов поймали, — ответили те, запыхавшись от побоев. Но с гордостью. — У одного еще какие-то документы есть, видать, поддельные. А второй, сука, с пистолетом был. Стрелять хотел.

— Размечтался! — возмутился с земли Храповицкий.— Мне на вас патронов жалко. Я вас голыми руками душить буду. По одному. Пока другие будут в очереди дожидаться.

— В машину, — скомандовал капитан. — У нас разбираться будем.

Нас отволокли в спецмашину с перегородкой и, затолкав через заднюю дверцу, бросили на пол.

— А ты за нее заступался! — вновь завел свое Храповицкий, пока мы тряслись в машине, ударяясь головами о стену. — А она, может, вообще с этими хорьками в сговоре! Запросто! И вот за мои же деньги меня, законопослушного гражданина, семейного труженика, среди ночи поднимают с постели! И бьют! — Он перевернулся на бок и сплюнул. — И еще спят с моей женщиной!

— Не эти же спят! — морщась от боли, пробормотал я.

— А откуда мы знаем? — возразил Храповицкий. — Может, как раз для того всю облаву и затеяли?! Засадят меня в каталажку, а сами — прыг! — в мою неостывшую кровать! Дождетесь, гады! — повысил он голос, в тщетной надежде быть услышанным. — Доберусь до вас!

Он подумал и прибавил с пафосом:

— А ведь я готов был на ней жениться!

— Что ты несешь! — возмутился я его наглостью. — Ты утром собирался дать ей пинка под зад!

— Надо было дать! — ответил он с сожалением. — Ты помешал! Из-за тебя все и получилось!

Отдел по борьбе с организованной преступностью, куда нас привезли, находился в здании бывшей школы. Нас втащили на второй этаж, в узкий коридор и, посадив на корточки, приковали наручниками к чугунной батарее, так, что мы не могли ни выпрямиться, ни опуститься на пол. В конце коридора собралось несколько бойцов. Они кидали в нашу сторону враждебные взгляды, готовясь растерзать нас в клочья.

На белый костюм Храповицкого, измазанный кровью и грязью, было жалко смотреть.

— Володя, заканчивай этот балаган! — упрашивал я. — Мы же здесь всю ночь проторчим.

— Не ной! — оборвал Храповицкий. — Знаешь, почему я не уважаю боксеров-любителей?

— Почему? — спросил я безнадежно.

— Больше трех раундов не выдерживают!

Я понял, что он настроился серьезно. В эту минуту появился капитан, который забирал нас от гаишников. Рядом с ним шли двое с дубинками. Мне сразу стало скучно. В руках капитан крутил мое служебное удостоверение.

— Как твоя фамилия! — требовательно осведомился он у Храповицкого.

— Решетов, товарищ майор! — гаркнул Храповицкий на весь коридор.

Капитан посмотрел на него подозрительно.

— А это тогда кто? — кивнул он на меня.

— Этого хулигана я вижу первый раз в жизни! — заявил Храповицкий. — Напал на меня в машине! Подозреваю, что это переодетый сотрудник ГАИ. Скрытый сексуальный маньяк!

На нас обрушились дубинки.

5

Спасение пришло минут через сорок. К этому времени на мне не было живого места. Ноги так затекли, что, если бы не наручники, я бы, наверное, упал. Прикованная рука, казалось, вот-вот оторвется. Окровавленный Храповицкий еле шевелил разбитыми губами, но стойко продолжал куражиться.

Раздались торопливые шаги, и в коридор ворвался запыхавшийся начальник городского УВД. Рядом с ним семенил его заместитель. За ними бежал капитан и что-то в ужасе пытался объяснить ему на ходу.

— Владимир Леонидович! — в ужасе запричитал с порога начальник. — Дорогой! Да как же это! Да что же это такое!

Он повернул к капитану покрасневшее от ярости лицо.

— Ты знаешь, осел, кто это! Ты что, скотина, погонов лишиться захотел?! Да я тебя, урода, в порошок сотру! Владимир Леонидович, вы уж извините!..

— Я требую массовых репрессий! — пробормотал Храповицкий охрипшим голосом. — Как председатель комиссии по правам человека на нефть… — Он не договорил и уронил голову на грудь.

Я думал, капитана хватит удар. Бледный как мел, он залепетал что-то нечленораздельное. Через минуту с нас, наконец, сняли наручники, и мы мешками повалились на пол. Храповицкий потер распухшими руками свое превращенное в месиво лицо. Начальник УВД и заместитель подхватили его под руки и, подняв, бережно повели к выходу. Я, покачиваясь на онемевших ногах и морщась от боли, брел следом.

— Вы уж это, — лепетал капитан, забегая то с одной, то с другой стороны. — Я же не думал… Войдите в мое положение… Меня же теперь…

Я только отмахнулся.

Уже потом выяснилось, что после нашего ухода Марина обнаружила сумку Храповицкого с документами и позвонила начальнику его охраны. Тот, после нескольких безуспешных звонков шефу, разыскал Гошу. Поскольку мой телефон молчал, равно, как и телефон Храповицкого, они среди ночи подняли начальника городского УВД. И тот после долгих поисков обнаружил нас там, куда нас доставили.

У выхода в полном составе и боевой готовности выстроилась охрана Храповицкого и моя. Кажется, они были готовы брать здание штурмом.

Чтобы мы не натворили чего-нибудь еще, домой нас повезли в сопровождении милицейских машин с мигалками. Первым доставили Храповицкого, который по дороге мирно задремал, предварительно сообщив мне, что он сейчас придет. И попросив никуда не убегать. Охрана бережно внесла его в дом, где уже металась близкая к обмороку Олеся. После чего вся колонна машин с торжественным воем проследовала к моему жилищу.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

На следующий день Храповицкий позвонил мне часов в двенадцать. Я сидел дома, чтобы не пугать своей внешностью случайных прохожих на улице.

— Ну, как ты там? — спросил он бодро.

— Нормально, — мрачно ответил я. — А ты?

— Живой, — отозвался он, как ни в чем не бывало. — Ты, кстати, что такой подавленный? Случилось что-то?

Я не стал реагировать на это проявление юмора.

— Есть новости, — объявил он. — Только что звонил Егорка. Через две недели летим в Голландию. По нашему проекту. Как раз синяки сойдут. В понедельник тащи паспорт, а то визу не успеют оформить.

— Николаша тоже летит?

— Николаша будет сидеть дома. Папа подумывает о том, чтобы захватить с собой малолетку, ну, помнишь, о которой он в нашем спортзале рассказывал? Не знает пока, кем ее оформить в делегации.

Храповицкий неодобрительно хмыкнул. Шеф, как и я, избегал интимного общения с несовершеннолетними. Он предпочитал серьезных, степенных женщин лет восемнадцати-девятнадцати. Желательно, натуральных блондинок, разведенных, с опытом семейной жизни.

— Вообще-то, по большому счету, это не наше дело, — продолжал он. — Вопрос в другом. Кого мы будем ему представлять в Амстердаме в качестве нашего партнера? Этот Васин голландец, он, как, приличный?

— Очень! — выразительно ответил я, содрогаясь от воспоминания о пережитом в «Фантоме».

— Так я и думал! — вздохнул он. — Черт, пока наши юристы закончат с подбором и организацией фирм, пройдет не меньше двух месяцев. Нельзя терять время. Сейчас Егорка загорелся! Надо ловить момент. Короче, придется довольствоваться Васиным криминальным элементом.

— Ты собираешься выдавать его за серьезного бизнесмена? — спросил я с сомнением.

— А что нам остается делать?! На следующей неделе пошлю туда директора нашего московского представительства. Пусть приоденет этого голландца, даст ему немного денег и научит, что говорить. Да, чуть не забыл! — спохватился он. — Надо бы и нам кого-нибудь с собой взять.

— Девчонок? — уточнил я.

— Этого добра там хватает! Я вообще-то думал о том, кто будет развлекать компанию. Ну, ты понимаешь, о ком я говорю. Такого клоуна, что ли.

— Васю! — подсказал я.

— Допрыгаешься! — пригрозил он. Предполагалось, что он не поощрял, когда я непочтительно отзывался о его партнерах. Думаю, если бы я начал отзываться о них с уважением, то не протянул бы и дня.

Я подумал.

— Давай возьмем Плохиша! — предложил я.

— Да ты что? — изумился Храповицкий. — Он же бандит! Разве его можно брать в поездку с губернатором!

— Плохиш пристойнее малолетки, — возразил я. — К тому же он вовсе не бандит по своей сути. Он, скорее, разыгрывает из себя бандита, поскольку сейчас это ему выгодно. У него это неплохо получается. Значит, артистичный. Он совсем не дурак. Во всяком случае, со своей ролью экзотического клоуна он вполне справится. Егорке наверняка будет любопытно. К тому же кто-то должен выслушивать его бесконечные поучения. А Плохиш стерпит все, лишь бы получить то, что он хочет.

— А чего он хочет? — озабоченно осведомился Храповицкий.

— Денег, конечно. И пока он крутится возле нас в надежде чего-то от нас добиться, глупо было бы его не использовать.

— То есть он хочет использовать нас, а мы в это время используем его? Так? Ну что ж, это по-деловому. Ты, кстати, не забыл про Васин праздник?

— Какой праздник с такой рожей! — огрызнулся я.

— Ну, на мой вкус, ты красавцем никогда не был, — ответил Храповицкий. — Так что, никто и не заметит перемены.

Я выругался и положил трубку.

Вообще-то сегодняшнюю гулянку вполне можно было бы и пропустить, принимая во внимание количество наших корпоративных вечеринок. Помимо собственных дней рождения и общенациональных праздников мы собирались вместе на дни рождения своих жен, подруг, детей, не говоря уже о днях коллективного отдыха, которые произвольно объявлял Храповицкий, когда ему или его женщинам становилось скучно. В сумме таких торжеств в году набиралось не меньше сорока.

Но легче было отмучиться сегодня пару часов, чем завтра выслушивать обиженное нытье Васи и выговоры Храповицкого за мой эгоизм. Часов в пять я начал собираться, стараясь не заглядывать в зеркало. А в половине шестого позвонила Ирина.

— Я должна сообщить тебе две вещи! — решительно заговорила она, едва услышав мой голос. — Во-первых, я подписала документы с Собакиным. Так что отныне можешь забыть про мои проблемы. Я с ними справлюсь сама.

— А какая вторая вещь? — спросил я безнадежно. В отличие от нее я не надеялся избавиться от всех ее проблем одной торопливой подписью.

— Я в Уральске! — объявила она. — Я приехала специально. Чтобы сказать тебе, что я тебя люблю! Я без этого не уеду, и не надейся! Поэтому хватит со мной ссориться. Лучше объясни, как тебя найти.

Я задохнулся.

— Где именно ты находишься?

— Откуда я знаю? — отозвалась она беспечно. — Мог бы, между прочим, тоже сказать, что меня любишь! Свинья! Только и умеешь, что издеваться над бедной женщиной! Почему я должна повсюду таскаться за тобой?

— Хватит ворчать! — прервал я. — Я тебя люблю!

— Ну, наконец-то! Выпросила! Спасибо вам, Андрей Дмитриевич. Я, кстати, сегодня одна, без Кости. Я у вас тут совершенно не ориентируюсь. Ты не мог выбрать для проживания какой-нибудь другой город? Мне, например, нравится Париж.

Честно говоря, романов в моей жизни случалось совсем немного, несмотря на избыток женщин, с которыми я делил постель. И если уж меня неожиданно потянуло на откровенность, то следует признать, что из всех моих пяти или шести затяжных романов этот был самым сумасшедшим.

За последние годы я привык к тому, что женщины ложатся с вами просто для продолжения знакомства. Иногда по две сразу, чтобы было веселее. И если ночью вы не напугаете их своими извращениями, к которым, например, относится привычка начинать с поцелуя, а не с минета, а с утра вы не станете жадничать, то они, может быть, назовут вам свое имя и оставят номер телефона. Заметьте, я говорю о порядочных женщинах, других я просто не знаю.

О том, что вы стали женщине симпатичны, вы обычно догадываетесь по тому, что в ответ на очередное предложение расширить интимную компанию приглашением ее или своей подруги она обижается. Иногда самые дерзкие из них интересуются, нравится ли вам с ней? И если нравится, то как именно? Поскольку вопрос относится не к ее личности, а к различным частям ее тела.

Что же касается неприличных слов «я тебя люблю», бывших в употреблении в прошлом веке, то современные женщины их не произносят даже на седьмом году замужества. Тем более, что замужество, как правило, распадается гораздо раньше седьмого года.

Мы с Ириной еще не успели притронуться друг к другу, а страсти уже бушевали так неистово, что мне становилось не по себе.

Следующий час у нас ушел на взаимные поиски и непрерывные обмены звонками. Наконец, мы съехались возле центрального парфюмерного магазина, единственного места, которое она твердо помнила в Уральске.

2

И вновь она была другой. В узком шелковом летнем платье, с рассыпавшимися по плечам волосами, светлая, хрупкая, с сияющими глазами. Я даже на мгновение перестал видеть. Словно взглянул без темных очков на солнце.

— Что с твоим лицом?! — Она бросилась ко мне и ахнула так громко, что прохожие на улице обернулись.

— На меня обрушилась любовь! — торжественно сообщил я, обнимая ее и целуя в волосы. Сегодня они пахли жасмином. — Наверное, с непривычки это отразилось на моей физиономии. Я жутко рад, что ты приехала!

— Ты наглый врун, — радостно отозвалась она, обвивая мою шею руками и крепко прижимаясь ко мне. — Ты сбежал от меня! Я всю ночь проплакала! Я не верю ни одному твоему слову! Рассказывай немедленно, кто тебя избил! Опять из-за женщины?

Предположение, что окружающие граждане, едва завидев меня, сразу начинают колотить из-за женщин, меня несколько задело. Быть бабником в России почетно, у нас даже гомосексуалисты строят из себя ловеласов. Но быть битым позорно по всему миру.

— Меня никто не бьет, кроме тебя! — обидчиво воскликнул я.

— Но я уже давно тебя не била, — резонно возразила она.

Вместо ответа я подхватил ее на руки и внес в магазин. Она вырывалась и заливалась смущенным и гордым смехом, как школьница на свидании. Продавщицы уставились на нас в недоумении.

— Принесите все духи, которые у вас есть, с запахом роз, шоколада и ванили! — потребовал я.

— Стой, сумасшедший! — пыталась сопротивляться Ирина. — Какой шоколад! Я ненавижу сладкое!

— А я обожаю сладких, толстых женщин! — плотоядно твердил я, делая страшные глаза продавщицам. — Ты будешь благоухать шоколадом, есть одни десерты и поправишься на десять килограммов!

Пухлые продавщицы одобрительно загудели. Я все еще держал Ирину на руках.

— Вот это мужчина! — в восторге всплеснула руками пожилая ватрушка с двойным подбородком.

— Лучше отдай меня бандитам! — решительно заявила Ирина.

— Никогда! — отрезал я. — Хорошо, если они тебя убьют, а если решат поступить с тобой иначе?

Короче, когда мы появились у Васи, везя в багажнике машины не менее двадцати коробок духов, праздник шел уже около полутора часов.

Новый дом Васи располагался на вершине живописного оврага, спускавшегося к речке. Вся территория, составлявшая около половины гектара, была обнесена высоким кирпичным забором. В тени специально привезенных и высаженных здесь старых сосен прятались беседки. Был даже небольшой фонтан и пруд с декоративным горбатым мостиком.

Сам дом, стоявший в глубине, был большим, трехэтажным. Перед ним на веранде были накрыты столы. Народу, впрочем, не было видно, если не считать Олеси, жены Сырцова, подвижной молодой толстушки, и невзрачной Олесиной подружки, которая работала где-то секретаршей и которую Олеся повсюду таскала с собой, как ручную обезьяну. Подружка считала, что Олеся, поселившись у Храповицкого, добилась в жизни всего, о чем только может мечтать женщина, и потому поддакивала каждому ее слову, прежде чем Олеся его произносила.

Когда мы подходили, до нас донеслись обрывки разговора.

— Вова сказал, что дом построен неудачно, — объясняла Олеся в своей капризной непререкаемой манере. — Из-за того, что он расположен на косогоре, фундамент постоянно придется укреплять, а стены будут давать трещины.

— Кошмар какой-то! — кивала подружка. — Строят как попало, ни о чем не думают!

— Когда же, наконец, Паша нам дом построит?! — вздохнула жена Сырцова. — Живем в трехкомнатной квартире с двумя детьми! А ему кроме своей работы…

— А Вова мне пообещал в следующем году дом подарить! — заявила Олеся, перебивая. Она редко дослушивала до конца.

Подружка восхищенно всплеснула руками. Мы приблизились, и я хотел познакомить дам. Но не успел.

— В какую мерзкую историю ты вчера втянул Вовочку?! — с негодованием набросилась на меня Олеся. — Я сегодня весь день делала ему компрессы, чтобы опухоль прошла!

Я посмотрел на Олесино заплывающее лицо, подумал, что компрессы ей тоже бы не помешали, но отвечать не стал. Я обнял Ирину за узкие плечи, и мы пошли ко входу.

— Кто эта сердитая девушка? — прошептала мне Ирина.

— Подруга Храповицкого, — ответил я так же. Она посмотрела на меня с изумлением.

— По-моему, она не очень умная, — заметила она осторожно.

— Да, не специалист по генетике, — согласился я.

Я не стал ей объяснять, что еще давно Храповицкий внутренним уставом регламентировал порядок появления женщин на наших праздниках. В круг официальных жен нельзя было приводить любовниц. Подруги, появившиеся давно, именовались женами второго созыва и имели право встречаться только друг с другом, но, ни в коем случае, не с женщинами, которые возникли рядом пару лет назад. Любовниц же, возникших еще позже, возили только на мальчишники.

По мнению Храповицкого, эта мера защищала от того, чтобы женщины не пробалтывались друг другу о наличии любовниц у каждого из партнеров. Но, разумеется, они и так все знали или, во всяком случае, догадывались.

Васина официальная жена жила за границей, с детьми. Здесь у него была другая женщина, у которой от Васи тоже был ребенок. Таким образом, встреча предполагала наличие жен второго созыва. То есть Храповицкий должен был прийти с Мариной, согласно им же заведенному правилу. Но из-за вчерашних событий место Марины заняла Олеся.

Что касается меня, то поскольку гарем у меня отсутствовал, я не считал для себя обязательным установленную им субординацию и ходил с кем хотел и куда хотел. Из-за чего мы с Храповицким регулярно ссорились.

Основной состав, конечно же, сидел на кухне. Русский человек вообще привык жить на кухне, и количество гостиных и прочих комнат не влияет на эту его насущную потребность.

Кухня, впрочем, была огромной, с потолком в лепнине и мраморными колоннами. И то, и другое весьма своеобразно сочеталось с пластиковой летней мебелью.

Здесь на стульях и в соломенных креслах-качалках располагались Вася и Виктор со своими дамами. Кроме них, я с удивлением увидел Николашу Лисецкого. Вероятно, Храповицкий, ввиду скорого назначения Николаши управляющим банком, счел необходимым ввести его в наш узкий круг. Сырцов, как всегда, немного дерганный и нервный, скромно примостился поодаль, подчеркивая, что не считает себя ровней в этой компании.

Храповицкий в крупных темных очках, скрывавших синяки, расхаживал по кухне, с любопытством разглядывая обстановку. Возле него крутился Пахом Пахомыч. Вообще-то настоящее имя Пахом Пахомыча было другим, кажется, Хаим Шмульевич. Но Храповицкий предпочитал называть его Пахом Пахомычем, и все, включая самого Пахом Пахомыча, следом за Храповицким стали именовать его так. Это был свирепого вида черноволосый лысеющий мужчина, лет тридцати пяти, с усами и ярко выраженной еврейской внешностью. Был он из вполне приличной семьи, приходился дальним родственником Храповицкому.

Пахом Пахомыч возглавлял в нашем холдинге торговую сеть, куда входили три магазина, ресторан, кафе и база отдыха. Все это, несмотря на неустанные хлопоты Пахом Пахомыча, приносило одни сплошные убытки. Во всяком случае, если судить по его отчетам. Что, кстати, никак не сказывалось на благосостоянии самого Пахом Пахомыча.

Заботясь о процветании своих подразделений, Храповицкий закупал провизию только в магазинах Пахом Пахомыча и пытался обязать нас делать то же самое. Отчего мы всячески уклонялись, ибо цены у Пахом Пахомыча были такими, что дешевле казалось заказать продукты из Парижа с доставкой на дом.

Когда мы вошли, все замолчали и обернулись на нас. Я назвал Ирину и представил присутствующих. Вася уставился на нее с таким восхищением, что его жена сразу же разозлилась. У нее было вытянутое лошадиное лицо с выдающимися вперед зубами и маленькие пронзительные черные глазки.

— Принеси мне сигареты! — велела она Васе довольно недружелюбно, движимая желанием отправить его куда-нибудь подальше от опасного соседства.

— Да вот же, полно сигарет! — удивился Вася, указывая на разбросанные по столу пачки.

— Я хочу другие, с ментолом! — упорствовала она. — Которые я покупала в дьюти-фри. Я оставила их в спальне.

Вася уверял, что когда-то она была чемпионкой Европы по бальным танцам. Не знаю, как она выступала на конкурсах, но на наших вечеринках она, напиваясь, постоянно порывалась устроить стриптиз, шокируя добропорядочного Храповицкого и оскорбляя мои эстетические вкусы демонстрацией своих обвисших прелестей.

В быту она Васей помыкала, как, впрочем, и его официальная жена. Но обнаруживать женское доминирование в присутствии посторонних было неприлично, и Вася нахохлился.

— Ты принесешь мне сигареты или нет? — повысила она голос.

— Пошла ты в задницу! — добродушно отозвался Вася, с присущей ему дипломатичностью заканчивая дискуссию. Она раздраженно фыркнула и выскочила на веранду к Олесе и жене Сырцова.

Храповицкий обнял меня со значением и потрепал по плечу.

— Вы как два шпиона! — сказала Анжелика, пухлая симпатичная подруга Виктора, намекая на мои темные очки, роднившие меня с шефом.

Если Вася, в подражание Храповицкому, старался подбирать женщин, чьими достоинствами — реальными или вымышленными — можно было похвастаться перед приятелями, то Виктор, наоборот, принципиально жил только с простушками. Его первая жена в прошлой жизни была продавщицей, две последующие начинали у него секретаршами.

У Анжелики с Виктором был маленький сын. И в настоящее время Виктор раздумывал, заводить ли второго ребенка с Анжеликой или найти для этого еще одну жену. Пара-другая секретарш, вполне подходящих для этой цели, у него на примете имелись.

— Молодец, Вася! — вынес экспертную оценку Васиному жилью Храповицкий. Обращать внимание на реплики Анжелики он считал ниже своего достоинства. — Недурной скворечник!

— Да за такие бабки, что сюда вложены, можно было еще пять магазинов отгрохать, — сварливо отозвался Пахом Пахомыч. — Или даже замок купить. Старовековый. То есть средневечный. В этой, как ее, в Мексике!

Одной из особенностей Пахом Пахомыча была его фантастическая неспособность произнести три слова подряд, не переврав два из них.

— Балда ты, Пахом Пахомыч! — с досадой усмехнулся Вася. — Откуда в Мексике замки? Ты еще скажи, в Бугульме!

— Да что с него взять, — снисходительно заметил Виктор, хлопая Пахом Пахомыча по плечу. — Ты, небось, для сегодняшней вечеринки продукты не у него закупал. Вот он и злится. А правда, Пахомыч, что ты себе дом начал строить?

— Ну, начал! Да! — агрессивно ответил Пахом Пахомыч. — А что в этом плохого?

— А в квартире тебе уже тесно стало? — допытывался Виктор. — Понятное дело! Сколько там у тебя квадратных метров? Двести? Ну, конечно, вам втроем не развернуться!

— Я же с женой развожусь! — обиженно возразил Пахом Пахомыч. Когда он обижался, выражение его лица становилось еще более свирепым. — Хочу ей квартиру оставить. С ребенком. Мне же самому где-то обитать надо! Я же не этот, как ее, воробей!

При чем тут воробей, мне осталось непонятным.

— Конечно, надо! — подмигнул нам Виктор. — И обитать тебе надо! И наживаться надо! А на ком еще наживаться, как не на своих?!

— Я своих не обманываю! — надулся Пахом Пахомыч.

— А чужих, значит, обманываешь? — подхватил Виктор. — Да ладно, я так, к слову. А фонтан-то тебе Васин нравится? — Виктор сменил тему.

— Нравится, — ответил Пахом Пахомыч опасливо, ожидая подвоха. Его усы настороженно встопорщились.

— Ну, пойдем, покажешь, что тебе там нравится. — Он обнял Пахом Пахомыча и вывел во двор.

Пахом Пахомыч упирался, но, побаиваясь открыто сопротивляться Виктору, шел. Все сгрудились у окна, ожидая розыгрыша. Храповицкий и Николаша вышли следом. Виктор подвел Пахом Пахомыча к краю фонтана.

— Показывай! — потребовал он.

Пахом Пахомыч нерешительно оглянулся на нас. В эту минуту Виктор его толкнул, и он прямо в одежде мешком плюхнулся в воду. Во все стороны полетели брызги.

Все засмеялись. Больше других радовалась Олеся. Она даже подпрыгивала и хлопала в ладоши. Ирину передернуло.

— Очень остроумно! — презрительно проговорила она.

— Ты что, дурной, что ли! — возмущенно крикнул Пахом Пахомыч, барахтаясь в воде. — С ума сошел! Я же утонуть мог! Насмерть!

— Да тут по колено! — ответил Виктор под общий хохот.

На наших праздниках такого рода шутки с Пахом Пахомычем проделывали регулярно. Я несколько раз пытался доказать Храповицкому, что подобный юмор, особенно в присутствии женщин, не характеризует нас с лучшей стороны. Храповицкий только отмахивался, уверяя, что Пахом Пахомычу самому все это очень по душе и что раз уж он у нас все равно ворует, то пусть хотя бы терпит.

Мокрый Пахом Пахомыч, ругаясь и отряхиваясь, неловко вылез из фонтана.

— Бовину рубашку испортил! — злился он, пытаясь привлечь на свою сторону Храповицкого. — Это же чистый шелк! Разрисованный!

— А мы тебя заново разрисуем! — весело крикнул ему Храповицкий. — Как папуаса! Рубашка-то все равно у тебя на животе не сходилась!

Несмотря на то что Пахом Пахомыч был далеко не бедным человеком, тратиться на одежду он считал излишним. И донашивал вещи, которые отдавал ему Храповицкий, при очередной смене своего гардероба.

— Куда я теперь мокрый денусь? — негодовал Пахом Пахомыч. — Как я домой поеду!

— А ты здесь живи! — предложил Виктор. — У Васи в фонтане. Вася всем будет говорить, что ты крокодил. Гостям тебя показывать. Кормить бесплатно.

И, прежде чем Пахом Пахомыч успел что-то возразить, он вновь пихнул его в воду. Пахом Пахомыч на сей раз упал в фонтан на четвереньки и, отплевываясь, зашелся в брани. Женщины смеялись до слез. Виктор, чувствуя себя героем, снисходительно улыбался. Николаша взирал на него с завистью, жалея, что не он это все придумал.

Ирина опять покривилась. Вася это заметил.

— Пойдемте, я покажу вам дом, — предложил Вася. Он был уже порядком навеселе, и ему не терпелось похвастаться.

— Я тоже с вами пойду, — сообщил вернувшийся Николаша.

— Да ты уже видел! — удивился Вася.

— Я уже забыл, — ответил Николаша. Он тоже был уже не трезв.

Площадь дома составляла, как нам с гордостью сообщил Вася, две тысячи квадратных метров с лишним. Широкие лестницы с затейливыми перилами были изготовлены из ценных пород дерева. В нишах между этажами стояли позолоченные статуи на тему излюбленных новорусских сюжетов: толстые пастушки, борзые собаки и даже мальчик со спущенными штанами, справляющий нужду.

Экскурсию Вася начал со второго этажа, со своего рабочего кабинета — огромного, в двух уровнях, разделявшихся ступеньками. На возвышении стоял массивный письменный стол с инкрустированной столешницей, роскошные кресла в стиле ампир и два дивана с горками подушек. Пониже размещался мраморный камин с фигурной решеткой и неподалеку — игральный стол с рулеткой, точь-в-точь как в казино. Книг в кабинете не было вовсе.

— Я тут сменил несколько дизайнеров, — пояснял Вася с деланной небрежностью. — Но мне так ничего и не понравилось. Конечно, я взял некоторые их идеи. Но концепция в целом моя.

— А зачем вам стол с рулеткой? — полюбопытствовала Ирина.

— А вдруг придут друзья, захотят в рулетку сыграть, — туманно пояснил Вася.

— Резонно, — ответил я, сжимая ей руку. Но она не унялась.

— А книг здесь не предполагается? — интересовалась она.

— Я заказал в Москве библиотеку, — важно ответил Вася. — Антикварную. Ну, чтобы все книжки старинные были. Как в родовом поместье. Толстой там, этот еще, Достоевский. Шекспир, кстати, в оригинале. Такая у меня концепция. Хорошо, конечно, выглядит. Но уж больно дорого просят.

Из кабинета Вася сразу повел нас в ванную комнату, совмещенную с туалетом. В середине комнаты к потолку крепился телевизор.

— Здорово, да?! — указывая на телевизор, радовался Вася. — Я его велел так разместить, чтобы со всех точек было видно. И из ванной, и из душа, и с унитаза. Через зеркало. Концепция моя, — добавил он, сияя.

— Я себе тоже так же устрою! — пообещал Николаша.

— А у тебя где поместье-то? — откликнулся Вася.

— У меня еще нет, — ответил Николаша, краснея. — Я папу просил-просил. Но теперь, как у вас работать начну, сам дом куплю.

— Купи у меня, — живо предложил Вася. — Тот, который у меня раньше был. Я его тысяч за четыреста отдам.

— Вася, не наглей! — не утерпел я, зная его готовность навязывать свое бывшее в употреблении имущество по несуразным ценам.

— Так я же в рассрочку, — смутился Вася, понимая, что хватил лишку.

После этого нам показывали спальни с зеркалами на потолках и бесчисленные комнаты, заставленные разностильной мебелью, назначение которых было не очень понятно. Половина помещений в доме вообще пустовала.

— Даже не знаю, что здесь придумать! — пожаловался Вася. — От этих дизайнеров проку не добьешься. Приходится, как всегда, думать самому.

По его утомленному виду было заметно, что думать самому ему тяжело и как-то обидно.

— А сколько человек здесь будет жить? — осведомилась Ирина, не привычная к Васиным странностям.

— А здесь никто не будет жить! — ответил Вася, как само собой разумеющееся. — Я сюда приезжать буду. С друзьями. Такое, загородное имение. Ну, как в Европе.

Николаша вздохнул. Чувствовалось, что ему тоже хочется как в Европе.

4

Закончив осмотр, мы спустились вниз, к остальным. Все уже сидели за столом на веранде. Вино было разлито по бокалам, ждали только нас.

— Кстати, Паша, что за возню вы там затеваете с папиным имуществом? — вдруг вспомнил Николаша, адресуясь к Сырцову. Вероятно, осмотр чужой недвижимости всколыхнул в нем прилив ревнивой заботы о семейной собственности. — Говорят, документы какие-то собираете против нас и Гозданкеров?

От неожиданности Сырцов растерялся, сглотнул и беспомощно оглянулся на Храповицкого.

— Первый раз слышу, — заинтересованно отозвался Храповицкий. — Вы действительно что-то готовите?

— Да нет, — пробормотал Сырцов. — Скорее, проводим предварительную ревизию городского хозяйства. В различных департаментах сейчас такая путаница с бумагами…

— Ты там, смотри, поаккуратнее! — наседал Николаша. —А то папа этого не любит!

Про себя я отметил ту скорость, с которой Николаша перешел с нами на «ты», будучи моложе всех нас лет на десять. Храповицкий заметно повеселел. То, что губернатор и Гозданкеры испытывали беспокойство, его обрадовало.

Храповицкий поднял бокал.

— Давайте выпьем за новое Васино жилище! — провозгласил он. — Бог даст, не последнее!

Все поднялись и чокнулись.

— С картинами надо что-то решать, — спохватился Вася и озабоченно посмотрел на жену. — Даже не знаю, что здесь повесить.

— А ты повесь мою фотографию! — тут же предложила она. — Голой! Ты же меня сколько раз фотографировал.

При упоминании об интимных семейных забавах Вася слегка смутился.

— И мою! — игриво подхватила Олеся. — В купальнике. Храповицкий погрозил ей кулаком.

Разговоры об обнаженной женской натуре пробудили во мне воспоминания о деньгах. В отличие от остальных, пришедших раньше, я еще не отдавал Васе своего подарка и достал конверт, в котором лежали две тысячи долларов. Одной мне показалось мало, а три, честно говоря, было жалко.

— Это мой скромный взнос на твою картинную галерею, — сказал я.

— Даже на раму не хватит, — вздохнул Вася, принимая деньги.

— Тогда отдай мне! — вмешалась Олеся. — Мне на что-нибудь хватит!

Каждый раз, когда в ее присутствии речь заходила о деньгах, она шутила подобным образом. Храповицкого это злило, поскольку ставило под сомнение его щедрость.

— Ну почему же не хватит, — сразу возразил Храповицкий. — На пару штук можно очень приличную картину купить. Даже за границей. Помню, когда я жил на Кипре, я за полторы тысячи взял одну картину для своей гостиной, правда, не очень большую.

— Местного художника? — поинтересовалась Ирина. Храповицкий не уловил иронии.

— Ну да, — подтвердил он. — Они там очень хорошо рисуют. Их работы ценятся.

Он не стал уточнять, где именно ценится творчество киприотов помимо его гостиной. Про себя я отметил, что он, как всегда, по объему конверта точно догадался о его содержании. Это был его конек. Доставая деньги из пачки, он мог на ощупь назвать сумму. Ошибался он в этом вопросе исключительно редко.

— Ну, не знаю, — с сомнением покачал головой Вася. — Мне за границей предлагали несколько картин. Одного француза. Современного. Говорят, очень знаменитый. Забыл его фамилию. Он что-то абстрактное рисует. Про любовь там. Пейзажи всякие. В духе этого, как его. — Он беспомощно оглянулся на жену и потер лоб.

— Гогена! — подсказала она.

— Ага! — обрадовался Вася. — В этом роде. Очень известный! — прибавил он с уважением.

— Зачем тебе подсолнухи, Вася? — как бы невзначай блеснул эрудицией Храповицкий.

— Какие подсолнухи? — удивленно переспросила Ирина. Я бросил на нее выразительный взгляд, но забыл, что на мне темные очки. — Откуда у Гогена подсолнухи? — продолжала она. В отличие от нее, я знал о потребности Храповицкого время от времени поражать младших по званию уровнем своей художественной культуры. — Вы, наверное, с Ван Гогом спутали. Гоген писал…

— Да я пошутил! — с досадой перебил Храповицкий, поняв свой промах и с присущим ему напором выходя из сложной ситуации. — Гоген — это тот, кто жил на Гаити. Все острова сифилисом заразил.

— Сифилисом? — ахнула Васина жена. — Нет, таких художников нам не надо! Вася и без того как мартовский кот! А тут еще заразу какую-нибудь в дом притащит.

Олеся закивала. Вероятно, ей, как и жене Васи, была понятна неочевидная мне связь между картинами Гогена и способностью их мужчин таскать домой всякую заразу.

— Мне в Париже про Гогена рассказывали, — авторитетно объяснил Храповицкий. — В музее Д'Орсе.

— Вовочка, ты такой умный! — приторно восхитилась Олеся, так что даже Храповицкому, кажется, стало немного неловко.

— Русские гиды в Париже еще и не такое расскажут, — буркнула Ирина. — Они привыкли к тому, что их клиентов ничего, кроме постельных сказок, не интересует.

Храповицкий сразу надулся. Остальные тоже напряглись. В наших компаниях возражать ему было не принято.

— Пойдем погуляем, — предложил мне Храповицкий. Я кивнул, и мы направились к пруду. Увидев, что мы собираемся уединиться, Виктор немедленно увязался за нами. Ирина осталась за столом.

— Шустрый ты! — фамильярно пихнул меня в бок Виктор. — Успел охомутать вдовицу! Рыдала, поди! А ты, подлец, утешал! Аж вспотел, наверное! Со смерти мужа времени прошло-то всего ничего.

— Красивая женщина, — задумчиво кивнул Храповицкий. — Но уж слишком своевольная.

Обычно Храповицкому не очень нравились мои женщины. Признаюсь, мне его тоже. В этом был свой плюс: ссоры по этому поводу нам не грозили.

— Не понимаю я вас! — проворчал Виктор, потягиваясь. — Мне главное, чтобы у женщины грудь была. Ну, еще зад!

Он кивнул в сторону Анжелики, у которой в изобилии было и то, и другое. Несомненно, у нее были и другие достоинства, но не столь очевидные.

— Чем-то же должна отличаться любовница от свиной туши, — раздраженно ответил Храповицкий, намекая на мясницкое прошлое Виктора. Тот только усмехнулся.

В отличие от Храповицкого, я был уверен, что Виктор высказывался с такой грубостью, нарочно дразня нас. Ему нравилось представляться топорнее, чем он был на самом деле. Так или иначе, но Храповицкого присутствие Виктора раздражало. Ему явно не терпелось обсудить последние события, но делать это при Викторе он не хотел. Нам ничего не оставалось, как, описав круг, вернуться назад.

У Ирины зазвонил мобильный телефон. Она весело крикнула «алло», но уже в следующую секунду ее лицо переменилось и глаза потемнели. Она встала из-за стола и отошла в сторону. Я не слышал, о чем она говорила, но видел, как она возбужденно ходила назад и вперед и жестикулировала, в чем-то убеждая своего собеседника на другом конце провода.

— Похоже, у девочки проблемы, — наклоняясь ко мне, прошептал Храповицкий не без злорадства.

Она закончила говорить и посмотрела на меня растерянным и беспомощным взглядом. Я подошел к ней.

— Мне нужно срочно вернуться! — сказала она чуть не плача.

— Я отвезу тебя, — предложил я. Я не стал спрашивать при всех, что случилось.

В машине она сидела, хмурясь и кусая губы. Держа руль левой рукой, правой я взял ее за кисть.

— Какие-то неприятности? — осведомился я.

— Я не собираюсь перекладывать на тебя мои проблемы, — отчеканила она. —Я сама с ними справлюсь. Ничего серьезного.

Я не поверил ей, но настаивать не стал. Некоторое время мы ехали молча. Она закурила, но, сделав несколько затяжек, выбросила сигарету в окно.

— Как тебе понравилось у Васи? — спросил я, чтобы ее отвлечь.

— Мне понравилось место и сосны, — ответила она рассеянно, не поворачивая головы. — Все остальное я уже видела тысячу раз.

— Ты имеешь в виду дом? — не сразу понял я.

— Да нет, — нетерпеливо возразила она. —С домом все ясно! Новый русский дом. Дурак-хозяин, который не знает, чего он хочет. Тут и обсуждать нечего. Я имею в виду компанию. Я никак не ожидала, что это будет вульгарная бандитская вечеринка.

— Почему бандитская? — удивился я. — Никто же не дрался.

— А ты считаешь, что бандиты, когда собираются на отдых, только и делают, что дерутся? — спросила она насмешливо. — Ну, может быть, разговоры у них развязнее и пошлее. Пьют ненамного больше. Шутки не отличаются. Но главное, стиль тот же самый. Хамский.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что к женщинам относятся, как к домашним животным! — воскликнула она. — Даже хуже! Впрочем, такие женщины, может быть, иного и не заслуживают. Кроме драгоценностей и тряпок, их ничего не интересует. Ну, конечно, еще развлечения, которые им запрещены. Они даже не смеют договориться о том, чтобы сходить друг к другу в гости. На это нужно спрашивать разрешение мужа. Потому что вся их жизнь зависит от мужчин, от их привычек, распорядка. Они знают, что мужья им изменяют, что не считают их за людей, но их это устраивает. Потому что время от времени им позволяют надевать дорогие платья, вешать на себя килограммы золота и вывозят за границу. Они, как кошки, которых когда-то голодными подобрали на улице, а теперь они заплыли жиром и больше всего на свете боятся вновь оказаться под забором!

— Ты преувеличиваешь, — слабо заступился я, впрочем, больше из корпоративной солидарности, чем по убеждению. — Какие-то чувства они все же испытывают к своим мужчинам…

— Не смеши меня! — отмахнулась она. — Послушал бы ты, что они говорят о мужьях, когда те их не слышат. Наверное, то же, что и мужья о них! Насмотрелась я этого за девять лет! Меня мутит от таких праздников. Я думала, что Храповицкий — умный человек. А он — просто зарвавшийся невежда, которому нравится, когда перед ним пресмыкаются. Вместо друзей — подчиненные. Чем он отличается от того же Вани Ломового? Костюмом? А ваши любовницы копируют вас и точно так же заискивают перед его женщинами, как вы перед ним.

— Я не заискиваю! — сердито отрезал я.

— Ну да! — насмешливо откликнулась она. — Может быть, не так явно, как все другие, но относительно самого себя ты все равно меняешься. Ты думаешь, я не заметила, как ты повернулся ко мне, когда он понес эту чушь про Гогена!

— Храповицкий — один из самых умных людей, кого я встречал! — возразил я. — Согласен, он неважно разбирается в живописи или литературе! Но это не главное в его жизни. В отличие от тебя, он не назвал бы тебя невеждой, если бы ты не смогла различить сорта нефти.

— Просто скажи, что он твой начальник! — фыркнула она. —А я ему не подчиняюсь. Я вообще никому не подчиняюсь. Говорю, что считаю нужным! И делаю, что хочу.

— Поэтому мы так резко сорвались от Васи и сейчас мчимся в Нижне-Уральск? — не вытерпел я.

Она бросила на меня косой взгляд, осеклась и замолчала, то ли обидевшись, то ли вернувшись к своим переживаниям. До самого Нижне-Уральска она больше не произнесла ни слова.

5

Когда мы въехали в город, уже совсем стемнело. Она попросила высадить ее у стадиона, сказав, что дальше доедет сама, на своей машине, которую прежде вела моя охрана.

— Может быть, мне все-таки пойти с тобой? — предложил я.

— Не надо, — упрямо покачала головой она. — Я сама. Мы же условились, что мои трудности не должны тебя касаться.

Наклонившись ко мне, она поцеловала меня в щеку.

— Я все равно тебя люблю, — прошептала она. И вышла.

Я развернулся и тронулся домой. Мне не понравилось ее загадочное «все равно». Что значит «все равно»? Разве я струсил? Я кого-то обманул? Я совершил постыдный поступок?

Хуже всего было то, что я сам себе не нравился. Хотя и не мог объяснить, почему.

Короче, через пятнадцать минут я уже подъезжал обратно к стадиону.

У входа в хасановский офис кроме ее машины стояло еще несколько иномарок, с включенными фарами. Я взбежал по ступенькам. Гоша и еще один охранник следовали за мной.

В приемной, развалясь, сидели несколько стриженых парней и курили, лениво переговариваясь. По их физиономиям было понятно, что им были чужды увлечения живописью гораздо больше, чем Храповицкому. Один из бандитов поднялся и загородил мне дорогу в кабинет, откуда доносился рваный шум голосов.

— Слышь, туда нельзя, — процедил он.

— Я тебя и не приглашаю! — ответил я, не останавливаясь и тараня его плечом.

Он отступил. Они всегда отступают, если видят, что вы их не боитесь.

В кабинете горел яркий свет. Ирина ерзала за письменным столом, раскрасневшаяся, отчаянная, одинокая. И бесконечно жалкая в своей хрупкой красоте. На диване, сбоку, раздвинув толстые ноги и закинув руки за спинку дивана, развалился Ваня Ломовой. Напротив него, на стуле сидел высокий и худой, как жердь, детина, лет двадцати пяти, с тупым лицом и остановившимся взглядом. С его губ свисала дымящаяся сигарета.

До моего прихода Ирина им что-то возбужденно и безуспешно доказывала. Я слышал ее срывающийся голос и насмешливые реплики Ломового. При моем появлении все замолчали и повернули головы в мою сторону.

— Я же просила тебя не приезжать! — воскликнула Ирина. — Зачем ты так поступаешь? Это мое личное дело!

— Да я случайно, — миролюбиво отозвался я. — Просто мимо проезжал.

— Кто это тебя так отделал? — с любопытством приветствовал меня Ломовой, не здороваясь и не делая движения, чтобы подняться. — Нарвался все-таки?

— Я че-то не понял? — очнувшись, проговорил детина, глядя куда-то мимо меня. — Это кто?

— Отдыхай, Сява, — добродушно отозвался Ломовой, окинув его взглядом своих рыбьих невыразительных глаз. — Это Иркин новый друг. Мужа завалили, но она, понял, времени не теряет! Так, Ир?

— Я не обязана тебе докладывать! — вспыхнула она.

— Обязана! — хмыкнул он уверенно. — Еще как обязана! Ты с моим другом жила. В законном браке. У тебя с ним ребенок. А у меня с ним общие дела. Так что ты не сама по себе. Уяснила, подруга?!

Она побледнела и не ответила. Ее руки пошарили по столу и нащупали черную пластмассовую линейку. Схватив ее, Ирина машинально принялась водить ею по столу, словно что-то чертила. Она была похожа на испуганную кошку. Ваня не церемонился с ней. Я почувствовал себя уязвленным.

— Но ты не друг моей жены, не правда ли? — вмешался я.

— Ты о чем? — без особого интереса осведомился Ваня. — Я не врубаюсь.

— О том, что или ты будешь повежливей, — пояснил я. — Или сейчас отсюда отвалишь. Так яснее?

Он не вспылил. Лишь нахмурился и поскучнел слипа.

— Не лез бы ты в наши дела, а? — посоветовал он с ленивой угрозой. — Все равно в них ни хрена не волокешь.

— О чем этот фраер базарит? — осведомился Сява, опять выныривая из забытья.

Я приблизился к нему и постучал костяшками пальцев по неровной Сявиной макушке.

— Ку-ку, — сказал я. — Я уже тут.

На тупом Сявином лице отразилось напряженное движение мысли. Он пошевелил губами и наморщил лоб.

— Убить его, что ли? Как думаешь? — нехотя спросил он у Ломового.

— Да пусть пока живет, — великодушно разрешил Ваня.

— Тогда я в туалет пойду, — решил Сява. — Где тут, в натуре, туалет?

— По коридору направо, — брезгливо поморщилась Ирина.

— Хва врать-то! — возразил Сява. — Тут, чай, хозяйский есть. В комнате отдыха.

Сява поднялся, прошагал за спину Ирины, к закрытой панелью двери, и исчез в другой комнате.

— Короче, мне надоело тебе твердить одно и то же! — заговорил Ломовой, обращаясь к Ирине. Разумеется, ему не нравилось мое присутствие здесь. Но он отлично понимал, что помешать ему я не смогу. Разве что, отложить выяснение.

— Мы давали Феде наши деньги. Много денег. На них он поднялся. Феди больше нет. Мы хотим получить свои бабки назад. Все понятно?

— Откуда мне знать, брал он у вас деньги или нет! — горячо возразила она. Ее тонкие пальцы заметно дрожали. Она по-прежнему избегала смотреть ему в глаза. — У вас есть подтверждающие документы?!

Вопрос был детским. Ваня хохотнул.

— Ну, ты даешь! — покрутил он головой. — Документы, Ира, в суде! У нас все на доверии. А если не у нас он брал, то откуда?! Ты, что ль, ему возила?

— Завод предъявил требования на одиннадцать миллионов долларов, — упрямо твердила бледная Ирина. Она все еще не сдавалась. — Значит, Федор получал с завода машины в долг. Но машины-то продавались! Все до одной! Куда же уходили деньги? Может быть, вам?!

— Нам?! — с деланным изумлением уставился на нее Ломовой. — Да если бы у меня было одиннадцать миллионов, разве бы я здесь сидел? Я бы, Ира, отдыхал где-нибудь на островах!

— Тогда где же деньги?! — воскликнула она с отчаянием. Обеими руками она сжала линейку. Та хрустнула в ее пальцах и сломалась надвое. Она швырнула половинки на пол. На ее глаза навернулись слезы.

— Вот видишь, ты не знаешь! — снисходительно заметил Ваня. — А берешься делами рулить! Тебе это надо?! Ты отдай все нам. Мы поставим своих людей. А ты будешь получать с этого долю.

— Кого вы поставите? Какую долю? — Она не верила ни одному его слову.

— Откуда я знаю, какую! — опять ухмыльнулся он. Он чувствовал себя хозяином положения и даже не старался быть убедительным. Их разговор был похож на странную игру, в которой сразу было ясно, кто проигравший. — Ты, Ира, прям как бандит. Уркаган, в натуре. За язык ловишь. Я еще слова не сказал, а ты уже наезжаешь! Какую долю?! — передразнил он и издевательски подмигнул мне. — Надо сначала во всем разобраться. Не спеша. Вот ты сама говоришь, завод че-то хочет. Сейчас еще кто-нибудь объявится. Все полезут! И всем денег надо. Одна ты все равно не сможешь отбиться. А мы попробуем что-то сохранить.

В эту минуту из туалета появился Сява. Он шел, вытирая нос и коротко, по-собачьи, втягивая ноздрями воздух. Мне показалось, что он оживился. Его походка сделалась бодрой, а в глазах появился блеск.

— Короче, так, — решительно заговорил он на ходу. — Ты тут на вечеринках пляшешь, а у погибших пацанов жены плачут! Ты о них подумала? Эти деньги — не твои и не мои! Их нужно отдать.

— А можно в моем кабинете обойтись без кокаина?! — резко ответила ему Ирина. — Мне совсем не хочется…

— Это не твой кабинет! — оборвал ее Сява. — У тебя вообще ничего своего нет! Кроме него. — Он кивнул на меня. — Вот и радуйся жизни. Пляши, пока молодая! А про остальное забудь. Усекла?

Не поднимаясь с места, я схватил Сяву за рубашку и резким движением дернул вниз. Он с размаху плюхнулся на стул.

— Врезать ему, что ли? — спросил я у Ломового, копируя недавнюю Сявину интонацию. — Или чернил в пасть налить?

Ломовой раздвинул рот в подобие улыбки.

— Веселый ты, — произнес он, с трудом поднимаясь. — Богатый! Живешь, знать, хорошо. Ну, вам че не жить, на нефти-то! Убивают только, я слышал, многих из-за нефти, — добавил он вскользь. — Больно часто убивают!

Он подождал, пока я усвоил, и закончил:

— Ладно, пойдем мы! Ты, Ир, подумай пока. Напрягать тебя не буду. Не торопись. Завтра мне позвонишь. Или послезавтра. Скажешь, сколько хочешь в месяц. Хотя, по понятиям, мы теперь тебе уже ничего не должны. Так, вроде?

Он намекал на то, что бандиты помогают вдовам лишь до тех пор, пока те остаются одни, сохраняя верность убитым мужьям.

И он вразвалку направился к двери.

— Допрыгаешься, братан! — бросил мне Сява, догоняя его у выхода.

6

Когда они вышли, она сразу вскочила из-за стола, отшвырнув кресло.

— Ненавижу этих подонков! — захлебываясь от ярости и бессилия, выкрикивала она. — Ненавижу! Ненавижу! Убить готова!

Она размахивала сжатыми в кулаки руками. Я подошел, обнял ее за плечи и притянул к себе. Ее била дрожь.

— Я и себя ненавижу за этот страх! — Ее голос от ожесточения звучал хрипло. Она спрятала лицо у меня на груди. — Тупые животные! Вваливаются к тебе с угрозами, и ты ничего не можешь поделать! Это так унизительно! Как будто тебя насилуют! И ведь боишься их! И они знают, что ты боишься! И еще больше наглеют от этого! Если бы я была мужчиной, я бы перестреляла их на месте! Своими руками.

— Ты держалась с редким мужеством, — мягко возразил я. — Не каждый мужчина бы так сумел.

— Правда? — Она недоверчиво вскинула на меня свои глаза.

— Честное слово! Не забывай, что они пришли отнимать! И для них не имеет никакого значения, что скажешь ты или что скажу я. И даже что они сами говорят при этом!

— Пойдем отсюда! — Она потянула меня за руку. — Я больше не могу здесь находиться! Меня знобит! Мне противно!

На улице мы сели в ее машину, и она резко рванула с места.

— Давай просто прокатимся по городу, — проговорила она, хмурясь. — Я сейчас никого не могу видеть! Мне надо прийти в себя.

— Кто этот Сява? — осведомился я, глядя в зеркало, как догоняет нас отставшая от неожиданности охрана.

— Старший сын Рукавишникова! — ответила она, с отвращением передергивая плечами. — Представляешь? Наркоман и гад, каких мало.

Некоторое время она молчала и сосредоточенно вела машину.

— Я совсем не такая дура, как ты обо мне думаешь! — вдруг объявила она с вызовом.

— Я так вовсе не думаю, — ответил я. Но она только отмахнулась.

— Все считают, что я схватилась за Федин бизнес от жадности и глупости, — продолжала она горько. — Но на самом деле я тысячу раз все обдумала. У меня был план! Только он полетел к черту!

— Какой план? — спросил я.

— Нормальный план! — пожала она плечами. — Даже отличный! Я всегда понимала, что с бандитами придется делиться. От них никуда не денешься. Я хотела отдать им торговлю автомобилями. Ведь это самое выгодное, все за это дерутся! Убивают друг друга! И на здоровье! Все равно я бы не смогла там управлять, — пояснила она, повернув ко мне серьезное лицо. — Слишком много в этой сфере держится на личных связях, взятках, угрозах. Там сплошная кровь и уголовщина! Люди, с которыми работал Федор, не стали бы мне доверять. А с бандитами я вообще не желаю иметь ничего общего! — Она сжала губы.

— Ты полагала, что им этого хватит? — скептически осведомился я. — Что они не полезут на остальное?

— Да они бы от радости прыгали до потолка! — убежденно тряхнула она головой. — Такой кусок! Они-то думали, что я буду цепляться за него до последнего! А я бы взяла магазины, стадион, акции и еще какую-нибудь мелочь. То, с чем нужно возиться и что не приносит большого дохода. Федор же скупал все подряд, не разбирая. Убыточные предприятия я собиралась продавать. Прибыльные сохранить. По моим расчетам получалось, что за все это я могла бы выручить миллионов пять. Мне и детям хватило бы на всю жизнь! В конце концов, я просто уехала бы из России и мирно поселилась где-нибудь в Испании. — Она тяжело и прерывисто вздохнула. — Ты бы ко мне приезжал в гости, — прибавила она грустно.

Она закурила, сделала несколько затяжек и выбросила сигарету в окно.

— А теперь мой план рухнул! — воскликнула она с отчаянием. На глазах у нее навернулись слезы.

— Из-за требований завода? — понимающе кивнул я.

— Ворье проклятое! — вновь вспыхнула она. — Не могли подождать еще пару месяцев! Какая им разница, с их оборотами! Для них это вообще не деньги! Я бы успела договориться с Ломовым! А сейчас на торговле машинами можно ставить крест! С такими долгами нам не отпустят и одной фары! И бандиты будут рвать у меня остальное. Хуже всего, что после ареста имущества я ничего не смогу продать! Черт! — Она откинулась на сиденье и хлопнула ладонями по рулю. — Но должен же быть какой-то выход! Я обязана его найти!

— Ты говорила про милицию, — напомнил я.

— А чем мне поможет милиция! — воскликнула она. — Они же первые и прибегут описывать мое имущество и выбрасывать меня на улицу! У прокуратуры я под подозрением! Завод с меня требует колоссальные суммы, которых я в глаза не видела! Бандиты меня трясут! Для милиции я — преступница! Ну почему это все на меня обрушилось! В чем я виновата! — Голос ее дрогнул. Она с трудом удерживалась, чтобы не разрыдаться.

Разумеется, я мог бы сказать, что ни в чем. Кроме того, что она хочет оставить себе деньги, которые все остальные считают своими. Разумеется, я так не ответил. Нас редко интересует правда. А женщин — в особенности.

— Погоди! — вдруг спохватилась она. — А сколько, по-твоему, реально стоят эти акции? Ну, азотного комбината? Ведь бандиты про них ничего толком не знают! Выходит, это сегодня моя главная ценность!

— От пятисот тысяч до двух миллионов с небольшим. Максимум два с половиной. Зависит от того, кто и когда будет их покупать.

— Почему такой разброс цен? — удивленно подняла она брови.

— Ни у кого из акционеров нет контрольного пакета, — принялся объяснять я. — И для того, чтобы его получить, за недостающую часть люди готовы платить больше. Но как только кто-то собирает контрольный пакет, цена резко падает.

— Два с половиной миллиона — большие деньги! — заметила она. — Надо срочно найти заинтересованных людей. А сколько готов выложить за них Храповицкий?

— Пятьсот тысяч. Ну, может быть, чуть больше. Он ведет переговоры и с другими акционерами.

Я не стал рассказывать ей про Бомбилина. Это были не мои тайны. Точнее, не только мои.

— Пятьсот тысяч мало! — разочарованно поморщилась она. — Нет! Поищу кого-нибудь еще!

Она вновь надолго замолчала. Некоторое время мы кружили по городу.

— Стой! — вдруг воскликнула она, тормозя так резко, что Гоше, ехавшему следом на моей машине, пришлось вильнуть, чтобы в нас не врезаться. — Мне срочно нужно что-то купить. Немедленно! Хоть что-нибудь!

— Что ты сейчас купишь? — осторожно ответил я, стараясь скрыть удивление. — Все закрыто, кроме ларьков.

— Я знаю один магазин! — возразила она. — Там продают дорогие продукты. Он работает круглосуточно. Едем туда!

И с визгом сдав назад, она развернулась и помчалась в обратном направлении. Охрана кинулась за нами.

Стеклянный магазин своими размерами ненамного превосходил ларек и был пристроен к жилому дому. Как и следовало ожидать, он назывался «Номер первый». Когда мы вошли, там было только две сонных продавщицы, кассирша и охранник.

— У вас французское шампанское есть? — с порога требовательно осведомилась Ирина. — А сыр с плесенью? А грейпфруты?

Продавщицы уставились на нее, удивленные ее напором.

— Я кого спрашиваю! — повысила она голос. — Соображайте быстрее! И еще морепродукты и оливки!

Девушки всполошились. Следом за ней они принялись метаться между тесных прилавков, складывая в корзину ее покупки. Прислонившись к витрине, я неприметно наблюдал за тем, что она выбирает. На первый взгляд казалось, что она смотрит только на цену и хватает без всякого разбора то, что дороже. Тем не менее, своя последовательность в этом сумбуре была.

И размышляя над ее выбором, я пришел к неутешительному выводу, что мне предстоит холодная ночь. Я не мог еще сказать точно, какой именно будет постель: пуритански-пресной или картинно-трюковой, со спецэффектами, поскольку, чем холоднее женщина, тем больше она подчас стремится изображать африканские страсти. Но в том, что подлинного зноя не будет, я не сомневался.

То, что женщина любит в еде, должно сказать вам об ее интимных особенностях даже больше, чем одежда, потому что одежду женщина иногда выбирает ту, которая по ее представлениям должна понравиться мужчине, а не ту, которая нравится ей самой. Что же касается гастрономических пристрастий, то они ее так же выдают, как походка и голос.

Если обобщить вкусы Ирины, то ей нравилось все сухое, горькое и твердое. На полки с конфетами и десертами она даже не взглянула. Но самое главное, что я так и не увидел в ее выборе подлинного своеволия. Между тем настоящая женщина должна хотя бы раз в неделю будить вас ночью сообщением о том, что ей до смерти хочется чего-то, чего нет в холодильнике.

В сочетании с ее худобой и нервозностью это означало, что меня угораздило влюбиться в женщину, чей темперамент до капли выплескивался днем. На ночь его уже, скорее всего, не хватало.

Я не питал иллюзий относительно того, что мне удастся растопить лед предстоящей близости. Я не настолько самонадеян. К тому же за девять лет замужества врожденная застенчивость ночью вполне могла обернуться неизлечимой привычкой к холодности.

В сумме ее заказ потянул тысячи на две долларов, в основном из-за вина, и я порадовался тому, что всегда таскаю с собой внушительную пачку наличности.

Когда мы уже выходили и охрана рассовывала по багажникам набитые пластиковые мешки, Ирина вдруг вновь остановилась.

— И еще угря! — скомандовала она продавщицам. — Две упаковки. Нет, три!

Во мне забрезжила робкая надежда. Но ненадолго.

— Ненавижу угрей! — прошептала она мне. — Они такие жирные!

— Зачем же ты их берешь? — спросил я так же.

— Потому что я хочу так жить! — ответила она с каким-то ожесточением. — И буду так жить! Покупать самое дорогое, делать то, что желаю в эту минуту! И никто у меня этого не отнимет! Я не буду работать секретаршей! Не буду! Не буду!

Я вздохнул и промолчал.

В подъезде уже знакомой мне девятиэтажки мы молча поднялись по грязной заплеванной лестнице на второй этаж. Она открыла ключом железную дверь, и мы шагнули внутрь.

Это была обычная убогая однокомнатная квартира, с крошечной кухней и маленькой комнатой, совмещавшей в себе гостиную и спальню. В углу стоял раскладной диван, два кресла, журнальный стол и узкий платяной шкаф. У стены, на полу — телевизор и музыкальный центр. Небольшая этажерка была забита книгами. Все это я успел рассмотреть при тусклом свете ночной лампы, которую она включила, когда мы вошли.

Она обняла меня и, прижавшись, заглянула в глаза темным, отчаянным взглядом. Она выглядела совершенно измученной.

— Прости, что так часто срываюсь! — виновато прошептала она. — Злюсь на всех остальных, а достается тебе! Я постараюсь…

— Не надо, — перебил я. — Я потерплю. Мне не трудно. Она начала целовать меня в губы. И в ее губах была не страсть, а горечь безысходности.

…Мы заснули уже под утро. Вернее, она заснула. Уткнувшись мне в плечо и обхватив меня рукой, как ребенок. После всех слез, страхов, обид, упреков и клятв в любви. Я так и не смог забыться. Это была наша первая ночь, проведенная вместе. Я не был счастлив. Мне было ужасно тяжело.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Проснулась она часов в двенадцать. Свежая и веселая, словно все произошедшее вчера и в последние дни было всего лишь ночным кошмаром, о котором теперь можно было не вспоминать. Пока она спала, я успел выпить не меньше семи чашек мерзкого растворимого кофе, выкурить на кухне пачку сигарет и основательно изучить ее хаотичную библиотеку. Здесь были биографии Клеопатры и Елизаветы Английской, какое-то беллетризованное исследование о Байроне, книги и альбомы по искусству и десяток женских детективов.

— Давно встал? — спросила она, выпархивая на кухню в длинном коричневом мешковатом халате, который ей совсем не шел. Еще ночью я заметил, что у нее не было привычки к своей наготе. Едва заметив, что я рассматриваю ее, она тут же стеснялась и пряталась под одеялом.

— Нет, — зачем-то соврал я. — Только что.

Она поцеловала меня в щеку, критически исследовала пепельницу и встряхнула банку с остатками кофе.

— Никогда мне не лги! — требовательно сказала она, распахивая окно. — Накурил-то как! Я не хочу, чтобы между нами была даже тень неправды. Я не выношу этого. Я не могу видеть, как люди живут годами и вечно врут друг другу! У нас все с тобой будет по-другому. Обещаешь?

Согласиться с ней значило сразу же нарушить обещание. Поэтому я промолчал.

— Ты знаешь, чем мы будем сегодня заниматься? — продолжала она, словно приготовила мне приятный сюрприз.

Я не знал, чем мы будем сегодня заниматься, хотя, по-хорошему, мне нужно возвращаться домой. Я был уверен, что Храповицкий уже сбился с ног в моих поисках. Телефон я предусмотрительно отключил еще вчера.

— Сегодня у нас день города! — радостно объявила она. — Серьезно! Силкин решил напоследок перед выборами устроить народу праздник. Поэтому мы пойдем в парк и будем там гулять, как простые люди! Ты ведь, наверное, даже забыл, как выглядят простые люди. Вечно в машине, с охраной, в делах! Через пятнадцать минут я буду готова.

Вероятно, обет всегда говорить правду распространялся только на меня. Потому что сборы заняли у нее часа полтора. Если считать с того времени, когда я начал поглядывать на часы.

Наконец, она появилась, с расчесанными блестящими волосами, ослепительная в своем приглушенном макияже. Я и не знал, что обычные люди выглядят именно так. Может быть, я и впрямь мало двигался пешком. Кстати, пахла она новыми духами, из тех, что мы купили вчера. Но это меня не обманывало. Мягче она не стала.

— У меня на этой квартире совсем мало вещей, — пожаловалась она. — Их здесь хранить негде. Пришлось надеть вчерашнее платье. Не возражаешь?

Я не возражал.

На улице стоял солнечный майский день. Припекало. Во дворе с громкими криками бегали дети. У подъезда на скамейке грелась пара бабушек, уставившихся на нас с бесстыдным старушечьим любопытством. Рядом с ними, ткнув морду в лапы, спала облезлая желтая дворняга.

Напротив подъезда возле моих машин изнывала от жары смена Николая. Гоши не было видно. Зато подле «Мерседеса» Ирины ошивался нарядный Костя.

Ирина поздоровалась с бабками, я последовал ее примеру. Те не ответили.

— Машины-то свои отсюда убери! — сразу заворчала одна, словно только и дожидалась нас. — Весь проход людям загородила! Ходит сама вся расфуфыренная, ухажеров водит, а о людях не думает!

— Коли ты такая богатая, вот и живи в богатом доме! — подхватила другая. — А здесь нечего жить! Хоть бы уборщицу нам в подъезд наняла. А то грязь-то какая!

— А сами вы в подъезде прибрать не хотите? — язвительно отозвалась Ирина, ничуть не тронутая их выпадами. — Не я же там мусор бросаю!

— Сами! Ишь, чего придумала! — принялись возмущаться бабки. — Скажет тоже! Сами! Ты нам заплати за это, может, и уберем! Денег куры не клюют, а на людей копейку жалко.

Ирина только отмахнулась.

— Не обращай внимания! — беспечно посоветовала она мне. — Каждый раз с ними одно и то же.

Чувствовалось, что здесь она не пользуется народной любовью, но это ее мало заботило.

— Костя отгони, пожалуйста, мою машину на стоянку, — весело сказала Ирина своему охраннику. — Сегодня ты свободен. Я позвоню тебе, если понадобишься.

— Ирина Сергеевна, машину надо заправить и помыть, — нахмурившись, заметил он. — Да и джип, в принципе, тоже бы не мешало…

— Ты насчет денег? — откликнулась она. — Сейчас дам. Она полезла в сумочку, но я ее опередил, достав из кармана несколько купюр и протянув их Косте. Он не сдвинулся с места и даже не взглянул в мою сторону.

— Да бери, бери! — рассмеялась она. — А то у меня рублей все равно нет. Только доллары…

Он посмотрел на меня как на врага. Не говоря ни слова, он взял из моей руки деньги, повернулся и двинулся в сторону.

— Давно приехали? — спросил я у Николая, так, чтобы Ирина не слышала.

— А мы тут с ночи, — ответил он со свойственным ему каменным выражением лица. — Нас Гоша вызвал, сказал, что ситуация здесь серьезная. Дескать, надо бы за вами присмотреть. Ребята нас дождались и поехали домой отсыпаться. Гоша сказал, чтоб вы ему не звонили. Потому что днем он все равно к нам добавится, а вы будете ему запрещать и говорить, что у него выходной.

Гоша работал без выходных уже третью неделю. И упорно отказывался отдыхать. По этому поводу меня давно уже мучила совесть. Я решил сразу после выборов дать ему двухнедельный отпуск.

— Тебе не кажется, что Костя ревнует тебя ко мне? — небрежно сказал я Ирине, забираясь в машину.

— Не смеши меня! — фыркнула она. — Он работает у меня уже два года! Я к нему привыкла. Однажды он даже заступился за меня, когда Федор, пьяный, драться лез. А ведь Федор его мог за это уволить! — Она лукаво улыбнулась и добавила: — А если ты сам к нему ревнуешь, то это очень глупо с твоей стороны!

2

День города обычно проводился раза два в году: поздней весной и ранней осенью. На главной площади сооружалась огромная сцена, на которой самодеятельные ансамбли с утра принимались развлекать публику. Селяне из окрестностей привозили продукты и торговали ими либо тут же с грузовиков, либо в палатках.

Мы оставили машины неподалеку от площади и дальше двинулись пешком.

Народу было столько, что приходилось проталкиваться. Шум музыки со сцены перебивался грохотом, который доносился из динамиков, установленных в палатках. У каждого играла своя мелодия, причем, как водится, на полную громкость. Отовсюду доносился запах жареного мяса и лука. Как всегда, на народных гуляньях, жарили шашлыки.

Водкой и пивом торговали на разлив. На жаре народ быстро развозило, и хотя охрана старалась оберегать нас от пьяных, время от времени нас кто-нибудь цеплял. Особенно много было нетрезвых подростков. Они что-то развязно выкрикивали и беспрерывно матерились. Несколько девушек пытались танцевать, задевая друг друга и окружающих.

— Пошли к сцене! — на ухо мне прокричала Ирина, крепко держась за мою руку.

Я скорее угадал, чем услышал ее слова. Мы с трудом пробились к сцене. Народу здесь было еще больше, а от рева музыки мне сразу сделалось дурно. Я хотел увести ее куда-нибудь в более спокойное место, но в эту минуту на нас напал какой-то толстенький мужичок и сгреб в охапку.

— Ирина Сергеевна! Уважаемая! Меня Силкин прислал! — надрывался он, перекрикивая шум. — Он тут, на сцене. В толпе вас увидел! Просит к нему подняться.

Задрав голову, я увидел в глубине сцены Силкина со свитой чиновников. Меньше всего мне хотелось объяснять им, почему моя физиономия вдруг утратила цветущий вид.

— Иди, я подожду здесь! — крикнул я Ирине.

Она кивнула, быстро поцеловала меня в губы и отправилась за мужичком. Я видел, как они поднялись на сцену, как к ней бросился Силкин и долго сначала тряс, а потом неловко целовал ей руку. В окружении силкинских чиновников, одетых, как примерные ученики, в белые рубашки и черные брюки, она смотрелась яркой эстрадной звездой. Я помахал ей рукой, но она не увидела, занятая разговором.

Через некоторое время музыка на сцене стихла, и я смог облегченно перевести дыхание. Затем к микрофону подошел Силкин. Он несколько раз повторил «раз, раз, раз», проверяя громкость микрофона, и затем начал.

— Дорогие друзья, — приторно проговорил он.

— Ишь ты, друзьями мы ему стали! — услышал я позади себя голос. — А раньше где ж ты был, друг сердешный?

Я обернулся. Вплотную ко мне стояли полные тетки лет сорока, с бутылками пива в руках. Пили они прямо из бутылок. Рядом с ними крутилась пара неряшливых мужиков, тоже с пивом, видно, мужья. Всем им было весело и хорошо.

— Агитировать сейчас будет, — насмешливо продолжала та, что потолще, не обращая на меня внимания. У нее были короткие, вытравленные перекисью волосы, заплывшие глаза и грубое лицо ларечницы. — Лучше б деньгами отдал!

— Не наворовался за четыре года! — лениво отозвалась другая, в пестром сарафане. Кроме пива она держала в руке еще пакет с солеными сухариками, из которого время от времени высыпала в рот новую партию. — Видать, все мало ему. Еще хочет!

— Всем охота! — игриво вставил ее муж, пихая ее в толстый бок.

Она ойкнула и пролила пиво на подбородок.

— Отстань, бесстыдник! — буркнула она, впрочем, довольная.

— А второму-то кандидату как фамилия? — осведомилась ларечница.

— Да Рукавишников. Тот, говорят, получше, — охотно разъяснила та, что с сухариками. Она не прекращала жевать и оттого говорила неразборчиво. — Там еще этот есть, как его, Бомбилин. Но его нипочем не выберут.

— Это отчего ж не выберут? — спросил мужик.

— А у них, чай, уже все решено, — махнула она рукой. — А то ты не знаешь! Небось, уж и поделили между собой все. Разве ж от нас что-то зависит!

— А вот и зависит! — не согласился второй мужик. — Ты вот, Нина, к примеру, за кого пойдешь голосовать?

— Не знаю даже! — со вздохом призналась молчавшая до сих пор Нина. В отличие от подруг, она была без мужа и выглядела несколько угрюмо. — Силкин всем телефоны обещает поставить бесплатно. А от Рукавишникова по двести рублей дают.

— Телефоны-то лучше! — возбудилась ларечница.

— Лучше-то, лучше! — не сдавалась Нина. — Да только он пообещает, а сам, глядь, потом и не поставит. А по двести рублей сразу дают. Я в ихние обещания не больно-то верю.

— А ты деньги-то возьми, а сама вообще не ходи! — хитро подмигивая, подсказал мужик.

— Нельзя так! — наперебой замахали на него руками женщины. — У них там везде свои люди. Потом дознаются, что их обманули, беды не оберешься!

Силкин, между тем, завершил сбивчивую импровизацию на тему городского процветания под его, Силкина, мудрым руководством. Все принялись аплодировать, в том числе и тетки с мужьями. Даже угрюмая Нина нехотя похлопала.

— А теперь слово предоставляется вдове нашего известного бизнесмена, недавно зверски убитого бандитами! Ирине Хасановой! — объявил он.

Ирина с сияющими глазами, легкая и гибкая, порывисто шагнула к микрофону. Ветерок шевельнул ее длинные светлые волосы. На мгновение она запнулась, потом набрала в легкие воздуха.

— Я хочу пожелать вам всем счастья! — выговорила она, и ее голос звонко и радостно раскатился над площадью. Возбужденные ее видом подростки громко засвистели и заулюлюкали. Я подумал, что более неуместное начало трудно было придумать.

— Вот это вдова! — крякнул позади меня мужик. — Где ж такую веселую нашли? На танцульках, что ли?

— Стыд-то какой! — подхватила ларечница. — У ей мужа убили, а она в таких платьях разгуливает! Аж сияет вся.

— Я понимаю, что нам всем сейчас трудно, — продолжала Ирина, волнуясь, — но ведь это только временно…

— Да уж, по тебе видать, как тебе трудно! — проворчала та, что в пестром сарафане. — Извелась вся, бедная!

— Так она, чай, мужа и убила! — авторитетно заявила Нина. — Видать, вместе с Силкиным на пару и убили.

— Точно! — подтвердил мужик. — Любовница она ему. Даже не прячутся.

Я отодвинулся в сторону и начал пробираться к сцене.

3

— Ну, как я выступила? — нетерпеливо спросила Ирина, как только мы протолкались друг к другу. Лицо ее горело ожиданием похвалы, как у девочки-подростка, после первого любительского спектакля. — Я сегодня такая счастливая, с ума сойти! Вообще-то я ненавижу толпу. Мне впервые в жизни хотелось сказать им всем что-нибудь хорошее!

— Отличная речь! — ответил я как можно искреннее. Кажется, это не очень мне удалось.

— Тебе не понравилось? — обеспокоенно спросила она. Я что-то не так сделала? У тебя такой вид… — Она совсем расстроилась и не закончила.

— Наверное, просто не выспался, — уклонился я.

— Нет, я же вижу, что ты недоволен! — упорствовала она. — Объясни мне, что я сделала не так!

Ее огорчение уже переходило в обиду на меня.

— Получилось, что ты публично поддержала Силкина, — пожал я плечами. — Это именно то, что он от тебя хотел. Ему необходимо было снять с себя подозрения в гибели твоего мужа. И он готов был за это что-то предлагать. А ты сделала это просто так, без всяких условий. К тому же вряд ли это облегчит тебе переговоры с Ломовым, который желает победы Рукавишникову.

— Ты все выдумываешь! — надулась она. — Ты просто собственник, и тебе не нравится, когда все мною восхищаются. Тебе хочется, чтобы я принадлежала только тебе!

Я вздохнул и промолчал, досадуя на себя за то, что не смог удержаться от бесполезных замечаний.

Мы выбрались из толпы, и ко мне приблизился охранник, который оставался с машинами. Перед тем, как идти на площадь, я включил свой телефон и отдал ему, поскольку из-за грохота все равно не услышал бы звонка.

— Два раза звонил Владимир Леонидович, — доложил он мне. — Просил, чтобы вы его срочно разыскали. И еще от Бомбилина звонили.

Что касается Храповицкого, то разыскивать его не было смысла. Разговор неизбежно начался бы словами «Срочно приезжай!», а закончился «Ну, сколько тебя можно ждать!». С Бомбилиным было любопытнее. Он редко звонил мне сам. Обычно его приходилось разыскивать, и порой подолгу. Я решил начать с него. Посадив Ирину в машину, я отошел в сторону и набрал номер.

— Слушаю, — услышал я знакомый неласковый голос своего протеже.

Я назвался.

— Разговор есть срочный! — с ходу сообщил Бомбилин. — Ты можешь ко мне прямо сейчас приехать?

— Ты где? — спросил я, думая, что, возможно, все-таки следовало начать с Храповицкого.

— В больнице я, — мрачно ответил Бомбилин. — Напали на меня! В подъезде вчера избили! Заводской стационар, знаешь?

Я выслушал его путаные географические разъяснения и вернулся к машине. Когда я открывал дверь, охранник подошел опять.

— Еще вам Наташа звонила, — произнес он, понижая голос и бросая косой взгляд на Ирину.

— Черт! — безнадежно вырвалось у меня. Мне сразу стало тоскливо.

На сей раз Ирина не заметила перемены во мне или, во всяком случае, не подала виду.

— Давай хотя бы сегодня обойдемся без дел! — капризно воскликнула она.

— Прости, — сказал я, избегая смотреть на нее. — Но мне срочно нужно кое с кем встретиться!

Она уставилась на меня в недоумении, как будто услышала неуместную шутку.

— Ты что, издеваешься надо мной? — спросила она, скорее, не веря, чем сердясь. — Мы же договорились, что проведем день вместе.

— Прости, — повторил я как можно мягче. — Но мы не договаривались. Я очень хотел бы провести с тобой не только этот день. Но возникли некоторые обстоятельства…

— Какие обстоятельства! — перебила она. Она начала закипать. — Я же не рассказываю тебе о своих проблемах! Ты действительно хочешь уехать от меня?!

— Я не хочу. — Я попытался взять ее за руку, но она ее отдернула. — Я должен. Давай я отвезу тебя сейчас, куда ты скажешь…

— Мне некуда ехать! — выкрикнула она. — Ты отлично это знаешь! А вдруг у моего дома меня подстерегают бандиты! Ты не можешь меня вот так взять и бросить!

Я молчал, глядя перед собой. Она попыталась взять себя в руки.

— Хорошо, — проговорила она голосом, не сулившим ничего хорошего. — Когда ты вернешься?

— Я не знаю. После этой встречи мне нужно ехать в Уральск. Меня ждет Храповицкий.

— Ты намерен сказать, что сегодня ты уже не появишься?! — ужаснулась она.

Это было непереносимо!

— Я намерен сказать, что я вообще не знаю, когда я вернусь, — произнес я твердо. — Я готов оставить тебе охрану с машиной. Звонить тебе каждые полчаса и докладывать о своих передвижениях. Но я не могу бросить свою работу!

— Хватит! — прервала она холодно. — Не надо делать мне одолжений. И не стоит тратить время на то, чтобы меня подвозить. Я доберусь на такси. Спасибо, что нашел минутку на то, чтобы переспать со мной. Я тебе очень признательна!

И она выскочила из машины, хлопнув дверью.

4

Мест в палатах не хватало. И Бомбилина оставили прямо в грязном коридоре на железной кровати-каталке. Кроме него здесь было полно разных людей. Шныряли нянечки и медсестры. Нестерпимо воняло хлоркой и потом. На костылях передвигались больные. Толпились родственники.

Бомбилин лежал, укрытый до подбородка белой застиранной простыней с желтыми йодовыми пятнами. Вся голова его была перебинтована, нос распух. Из-под белой марли неистово сверкали черные злые глаза в полукружьях синяков.

Рядом с ним стояла давешняя курносая толстуха, которую я видел с арбузом на банкете Хасанова. Она была в том же цветастом платье, слишком ей узком. Опершись на подоконник, она тихонько вздыхала и вытирала бумажной салфеткой слезы, стараясь делать это так, чтобы Бомбилин не заметил. Рядом на складном стульчике, вытянув вперед больную ногу, сидел Петрович. Увидев меня, Петрович издали принялся делать мне какие-то знаки, смысла которых я не понял.

Бомбилин откинул простыню и пожал мне руку. Рукопожатие его было по-прежнему жестким.

— Что произошло? — спросил я коротко.

— Я не уберег, — проговорил Петрович виновато.

— Ночью домой возвращался, — отрывисто заговорил Бомбилин. — А тут в подъезде ждут. Человека три, а может, четыре. Арматурой били. Сволочи!

— Ты узнал кого-нибудь? — осведомился я.

— А чего узнавать! — усмехнулся он. — И так ясно, это Рукавишников подослал. Он у нас бандит! Силкин-то тот — ворюга!

— Сотрясение мозга у него! — не выдержав, запричитала женщина. — И ребра поломаны!

— Молчи! — прикрикнул на нее Бомбилин. — Нечего тут концерты устраивать! Я все равно не отступлюсь, — добавил он, и его лицо, неузнаваемое от бинтов и побоев, горело ненавистью. — Плохо они меня знают! Зря они это затеяли. Со мной не пройдет! Журналистам интервью я уже дал. Завтра в новостях обещали показать.

— Чем я могу помочь? — спросил я.

— Ничем, — отрезал он. — Для того тебя и позвал, чтобы поговорить.

— Я слушаю, — кивнул я. По его категоричной интонации я почувствовал, что он уже принял для себя какое-то важное решение, которое вряд ли мне понравится.

Петрович сморщился и завозился на своем стуле.

— Роман, а может, не надо? — жалобно попросил он.

— Надо! — оборвал его Бомбилин. Он отвернулся от меня и, неотрывно глядя в какую-то точку на потолке, заговорил, упрямо и резко. — Я вот тут думал-думал и понял. Ведь что бандиты, что вы, олигархи, все одно. Нет вам дела до народа!

Петрович осуждающе качал головой.

— Я не олигарх, — возразил я миролюбиво. Я видел, что Бомбилин на пределе и накручивает себя. До выборов оставалась всего неделя, и мне не нужны были осложнения.

— Ты-то, может, и не олигарх, — вскинулся Бомбилин. — А работаешь на олигархов! Так?! Значит, нету разницы.

Он помолчал, собираясь с духом.

— Короче, вот что, Андрей, — объявил он. — Разошлись наши дороги! Такое будет мое слово.

Петрович опустил голову и обхватил ее руками.

— В каком смысле разошлись? — терпеливо уточнил я.

— В прямом! — Бомбилин уставился на меня пронзительным взглядом. — Дальше я сам пойду. Не надо мне ни твоих указаниев, ни твоей помощи!

Я почувствовал, что закипаю.

— Разве я тебе что-то приказывал или запрещал? — сдерживаясь, осведомился я.

— А плевал я на твои приказы! — повысил он голос. — Не хочу от вас зависеть. Вот зачем вы меня в эти выборы засунули? Для каких своих целей? Кто я вам такой, что вы вдруг помочь решили? Не для забавы же! Или для забавы? Только получается, что вам — это все шуточки! А ребра мне ломают! И башку мне пробивают! Вы-то в стороне! И не говори мне про деньги! Выберут меня мэром — все вам отдам. До копейки!

— Да где ж ты найдешь столько! — всплеснула руками женщина, с ужасом слушавшая наш разговор. — Это ж какая прорва!

— Найду! — вновь прикрикнул на нее Бомбилин. — Где они все находят? Там и я найду!

Я отвернулся к окну, чтобы выиграть время и взять себя в руки.

— Ты уверен, что тебя выберут? — Я попытался говорить иронично, хотя во мне все клокотало.

— Выберут, — заявил он без колебаний. — Еще как выберут! А после этой истории — сто процентов! Народ только увидит меня в больнице, он их, гадов, разнесет к чертовой матери!

Я готов был его убить. Стереть в порошок. Это животное, которое я вытащил из помойки, ради которого я столько старался, целых два месяца, осмеливалось разговаривать со мной в таком тоне! Еще секунда, и я бы на него накинулся.

Собрав всю свою волю в кулак, я молча повернулся и пошел прочь. Уже у выхода я услышал, как кто-то меня окликает. Я обернулся. По коридору, прихрамывая, ко мне спешил Петрович.

— Говорил же я тебе, Андрей Дмитрич! — едва не плача, причитал он. — Чуяло мое сердце, что он что-нибудь выкинет под конец! Неблагодарный он, Рома! И время-то, главное, выбрал! Неделя осталась. Как теперь на него управу найти?!

Он вытер со лба капли пота и безнадежно покачал головой.

— Ну, — уныло произнес он. — Что делать будем?

Я посмотрел в его расстроенное лицо с обвисшими щеками.

— Не знаю, — признался я устало.

— Вот что ты теперь своим ребятам скажешь? — не унимался Петрович.

— Не знаю, — повторил я, горько усмехаясь. Одна только мысль о том, что мне придется рассказывать обо всем Храповицкому, Виктору и Васе, вгоняла меня в тоску. Мне сразу захотелось куда-нибудь уехать.

Петрович огляделся по сторонам и поднялся на цыпочки, чтобы дотянуться до моего уха.

— Сымать его надо с выборов! — убежденно прошептал он.

— Как снимать? — рассеянно пробормотал я. — Он не согласится.

— А его и спрашивать не надо! — тем же горячим шепотом продолжал Петрович. — Мы все без него сделаем! Я уже придумал. Гляди, за все листовки, за все газеты мы же наличными платим, так?

— Так, — кивнул я, все еще не понимая.

— Я же деньги раздаю. — Глаза у Петровича заблестели. — Завтра вот, например, опять в типографию нести. А если об этом заранее сообщить хотя бы тому же Силкину или в избирком, и меня поймают за руку, то неважно, какая сумма будет, хоть сто рублей, Ромку непременно снимут! Потому что по закону платить можно только с официального счета! Дошло, наконец?!

До меня дошло. Это действительно был выход. В предложении Петровича, разумеется, были свои минусы, так как в гонке в этом случае оставались лишь двое серьезных соперников: Силкин и Рукавишников. И один из них обязательно побеждал. Не нуждаясь в нашей помощи. И тогда пришлось бы проститься с моим хитроумным планом обмена голосов на акции. Но я, по крайней мере, не вдаваясь в подробности постыдного для меня провала, смог бы объяснить Храповицкому, что случилось непредвиденное. Что нашего кандидата сняли по чьему-то доносу. В этом случае даже Виктор не нашел бы, в чем меня обвинить.

— Ну что, даешь добро? — Петрович даже подпрыгивал от нетерпения. — Нельзя тянуть! Вопрос надо решать прямо завтра. До выборов кот наплакал!

Я молчал, лихорадочно соображая. Соблазн был велик. И все-таки внутренний голос подсказывал мне, что от этого рокового шага лучше воздержаться.

Прежде всего мне претила идея доноса. То, что Бомбилин решился на предательство, не давало мне права поступать так же. В этом было нечто гадкое.

Но был еще один важный момент, не зависевший от моих эмоций. По всем социологическим опросам и по моим собственным ощущениям Бомбилин не мог подняться выше третьего места. Его избирателями были вечно раздраженные и всем недовольные люмпены. Которые в богатом и бандитском Нижне-Уральске составляли не самую сплоченную и не самую большую часть населения. Между тем, Бомбилин этого не понимал и был совершенно убежден в своей победе. Его занесло, и занесло неотвратимо.

В том, что Бомбилину предстоит жестокое падение с облаков, я не сомневался. Он не был готов к ожидавшему его удару. Но это единственное, что могло его отрезвить и что давало мне шанс выправить ситуацию.

— Андрей Дмитрич! — молил Петрович. — Ну пойми же ты! Нету у нас с тобой другого выхода!

Я все-таки решил рискнуть. Я с шумом выдохнул воздух.

— Нет, Петрович, — твердо сказал я, похлопав его по плечу. — Мы не станем его снимать!

Петрович опешил.

— С ума сошел! — ахнул он. — Но почему?!

— Доверься мне, — попросил я. — Надеюсь, я знаю, что делаю. Работай так, словно ничего не произошло.

И пожав ему руку, я вышел под его растерянное бормотание.

5

Вернувшись в Уральск, я, не заезжая домой, сразу поехал к Храповицкому. Мы созвонились по дороге, и он кратко сообщил мне, что ждет меня по «вопросу, не терпящему отлагательств». Обычных скандалов по поводу моего исчезновения он не устраивал, из чего следовало, что либо вопрос действительно серьезный, либо во время нашего разговора он был не один.

В среднем он звонил мне от шести до пятнадцати раз на дню, и даже, если я отбывал по его поручению, злился на то, что меня не оказывалось под рукой. Удивительно, как он еще не посадил меня на цепь.

Возле его дома я столкнулся с Савицким. Тот как раз направлялся к своей машине, но, увидев меня, остановился. Еще несколько лет назад Савицкий был полковником ФСБ, теперь он возглавлял нашу службу безопасности. Он, как всегда, бесстрастно глянул на меня из-под очков и пожал руку. Вызов его домой к Храповицкому, да еще в воскресенье, означал нечто совсем неординарное.

— Шеф распорядился завтра проверить все кабинеты на предмет прослушивания, — в своей сухой манере проговорил Савицкий. — В какое время вам будет удобнее? Ну, чтобы мои ребята вас не беспокоили?

— Безразлично, — ответил я, скрывая удивление. — Я редко сижу на месте. Да вы это и сами знаете.

Наши кабинеты и без того регулярно проверялись. Экстренные меры безопасности означали, что мы переходим на военное положение. С кем именно мы собираемся воевать, я пока не знал. Но расспрашивать Савицкого было бесполезно. Вытянуть из него информацию было столь же невозможно, как заставить Васю хранить секреты.

Савицкий кивнул без тени улыбки, словно наблюдение за моим графиком входило в круг его непосредственных обязанностей.

— Я скажу, чтобы пришли после обеда.

Меня приветствовал громкий лай собак и возгласы Олеси, метавшейся по крыльцу в тщетной попытке их успокоить. Храповицкий ожидал меня в кабинете, обложенный какими-то бумагами, исписанными его каллиграфическим почерком. Он был собран, сосредоточен и как-то азартен. Таким он бывал перед охотой.

Сейчас, когда он был без солнцезащитных очков, его лицо, обезображенное синяками, выглядело неузнаваемо, как клоунская маска, и только глаза оставались яркими и живыми. Я тоже снял очки. Он посмотрел на меня и мимоходом заговорщицки улыбнулся.

— Гозданкер ездил в Москву, — вновь делаясь серьезным, начал Храповицкий. — В налоговую полицию. У него там свои люди. Встречу ему организовали на самом верху. Он предложил деньги, чтобы нас пустили под пресс.

Я почувствовал, как у меня засосало под ложечкой.

— Это не шутки! — сдержанно обронил я, закуривая.

— Не шутки, — согласился Храповицкий.

Я помолчал, приходя в себя после его сообщения. Хуже налоговой полиции была только прокуратура.

— У нас неплохие отношения с прокуратурой, — вслух произнес я.

— С местной, — поправил Храповицкий.

Я понял, что он имел в виду. Если Гозданкер или кто-то из его столичных друзей в погонах сумели бы договориться с прокуратурой в Москве, наше положение сразу становилось незавидным.

— Нам есть, что скрывать, — продолжал размышлять я.

— Как и всем, — пожал плечами Храповицкий с легким раздражением. Он любил подчеркивать прозрачность нашего бизнеса, хотя мы оба знали правду. — Мы аккуратнее других. Гораздо. Но, как ты сам понимаешь, это никакого значения не имеет. Если решат докопаться… — Он махнул рукой.

— О какой сумме идет речь? Я имею в виду, сколько он предложил?

— По сведениям Савицкого, два миллиона долларов. Но это не точно.

— В Москве согласились?

— А вот этого мы пока не знаем. — Храповицкий невесело усмехнулся. — Боюсь, когда узнаем, будет поздно.

— Два миллиона за такой вопрос — не такие уж громадные деньги, — отозвался я. — Мы можем предложить больше. В конце концов, речь идет о безопасности!

— Два миллиона — это большие деньги! — возразил Храповицкий. — Потому что, если мы начинаем сразу их предлагать только за то, чтобы нас не трогали, еще даже не поняв меру опасности, то вступаем в торги, как на аукционе. И два миллиона становятся начальной ставкой. Потом нас уже не оставят в покое, пока не вытянут в десять раз больше. Это все равно, что залезть под крышу к бандитам. Мы и так платим и налоговой, и милиции, и прокуратуре.

— Есть другие идеи? — осведомился я, пытаясь прочесть его мысли по его распухшему лицу.

Храповицкий машинально пригладил пальцами заклеенную пластырем бровь и поморщился от боли.

— Я еще не обсуждал эту тему с Васей и Виктором, — рассеянно сказал он. — Но я знаю наперед, что они скажут.

— Что? — полюбопытствовал я.

— Что надо уезжать из России, — спокойно ответил Храповицкий.

— На время?

— Зачем на время? Навсегда! — Храповицкий откинулся в кресле и закинул ноги в черных шлепанцах из крокодиловой кожи на край стола. — Вася давно носится с идеей поселиться где-нибудь в Европе. Он терпеть не может Россию. Виктору тоже здесь скучно. К тому же он считает, что мы слишком на виду, и это опасно. С каждым днем все больше тех, кто нас ненавидит или завидует. Рано или поздно в нас начнут стрелять. Или сажать, — добавил он хмуро. — Не знаю, что хуже.

Я не стал возражать. Он говорил очевидные вещи.

— Мы заработали уже гораздо больше, чем нам нужно, — продолжал Храповицкий после паузы. — И себя, и детей обеспечили. Если еще продать бизнес, который потянет миллионов на двести — двести пятьдесят, то хватит и внукам. Которых у нас пока нет. Оставаться здесь — значит подвергать все это риску. Спрашивается, зачем?

— Незачем, — подтвердил я. Он одобрительно хмыкнул.

— Если вдуматься, нас мало что связывает с этой страной, — рассудительно заметил он. — Наши дети и жены давно живут за границей. У нас там счета. Недвижимость. Получается, что здесь мы просто зарабатываем деньги. Где бы мы могли столько нажить за несколько лет!

Некоторое время мы сосредоточенно молчали. Каждый думал о своем. В случае их отъезда нам предстояло разное будущее.

— Ну! — наконец прервал паузу Храповицкий. — Скажи что-нибудь!

— Чего ты от меня ждешь? — откликнулся я. — Это ваше решение. Езжайте. Я-то все равно останусь!

— Потому что нет денег на то, чтобы жить там? — пытливо взглянул на меня Храповицкий.

Я не любил говорить на эту тему. Мои взгляды на этот предмет не совпадали с мнением большинства.

— Да, если тебе так понятнее, — нехотя ответил я.

— А что еще? — не отставал Храповицкий.

— Какая тебе разница! — упорствовал я в своем нежелании откровенничать. — Я не уеду отсюда! Просто не уеду, и все!

— А если будут стрелять? — едко, с нажимом спросил он.

— Глядя на то, как живет большинство людей, я никогда не понимал, почему они так цепляются за жизнь, — заметил я. — Извини, я не хочу это обсуждать. Для меня это личное. Я хотел бы жить и умереть здесь. Россия для меня не «эта страна», прошу прощения за пафос.

— Не надо колоть меня вашим патриотизмом, Андрей Дмитриевич! — фыркнул Храповицкий. — Я к этому не чувствителен. Поскольку, в отличие от тебя, цепляюсь за жизнь! Даже если ты это не одобряешь.

— Значит, ты готов уехать? — подытожил я. Храповицкий уставился на меня.

— Кто?! Я?! — недоуменно спросил он. — Шутишь?! Я всего лишь повторил тебе то, о чем мы тысячу раз говорили с партнерами, и то, что ты сам неоднократно от них слышал. Но это еще не основание для того, чтобы спрашивать меня, собираюсь ли я, Владимир Храповицкий, позорно бежать за границу, потому что некто Гозданкер дал кому-то взятку в Москве! Я чем-то вас обидел, Андрей Дмитриевич?! Почему вы задаете мне такие вопросы? Ты еще предложи мне переодеться в женское платье, чтоб не поймали!

— Ну, с такой рожей тебя поймают даже в женском платье, — пробормотал я.

— Не ожидал от тебя! — возмущенно продолжал Храповицкий, пропустив мимо ушей мою реплику. — Может быть, я и не патриот, но я бизнесмен. Уж ты-то знаешь, что цены на нефть сейчас ниже канализации. И падают с каждым месяцем. Мы тратим миллионы на то, чтобы поддержать наши предприятия в жизнеспособном состоянии! Чтобы они не загнулись, я закачиваю в них деньги, полученные от других, прибыльных проектов. Я кручусь, как могу! Рискую с налогами! Я давно уже забыл об обновлении оборудования или об освоении новых скважин! Я только молю Бога, чтобы нам не пришлось замораживать наши!

— А при чем тут это?!

— То есть как при чем?! — негодовал Храповицкий. — Ведь так не может продолжаться вечно! Цены должны подняться! — Он произнес это как заклинание. — Через несколько лет мой бизнес будет стоить в десять раз дороже! А ты предлагаешь мне отдать его на спаде?! Даром?! Издеваешься?! У меня мама — еврейка, — вдруг вспомнил он и деловито почесал свой ястребиный нос. — Да она мне никогда не простит такого поступка! Она меня на порог не пустит!

— А если будут стрелять? — напомнил я.

— Мама первая же меня и пристрелит! — воскликнул он. — Не дрогнувшей рукой. И будет права!

— Брось болтать! — не выдержал я. Временами он любил театральные эффекты и отрабатывал свои номера на мне. Я хорошо знал его мать, строгую, старомодную даму, относившуюся к нему с обожанием, которое она безуспешно пыталась скрыть. — Твоя матушка ничего не понимает в бизнесе. К тому же она заведомо считает тебя во всем правым. Кроме твоей манеры одеваться и бросать жевательную резинку в чайные блюдца!

— Нечего меня воспитывать! — проворчал Храповицкий. — Вкус у меня, как известно, безупречный. И вообще я всегда прав! — Эту фразу он произнес без намека на иронию. — Просто вы не все понимаете!

Коснувшись этой, бесспорной для него, темы, он перестал паясничать и вздохнул:

— Да, нам предстоят нелегкие времена. Придется повоевать. Но жизненный опыт приучил меня не забегать в таких вопросах вперед. В конце концов, армия терпит поражение не тогда, когда противник идет в атаку, а когда в войсках начинается паника. Гозданкер рвется в бой? Тем хуже для Гозданкера!

Он стукнул кулаком по столу, неудачно попал по острому краю пепельницы, чертыхнулся и затряс в воздухе рукой.

— А потом, что я буду делать в Европе? — кривясь, заговорил он. — По музеям шастать? Жить пенсионером? Да я умру в первый же день! Здесь у меня работа, война, гарем. Собаки. Охрана. Губернатор, в конце концов! Одним словом, готовься закапывать труп Гозданкера!

— Гозданкера не взять голыми руками, — задумчиво заметил я. — Тут нужен план.

— Нужен, — согласился Храповицкий. — Ефим — хитрый парень. Он не полезет на рожон. Если уж он решился на войну, то могу спорить, что он подготовил нам много сюрпризов. И налоговая полиция — лишь один из них!

— У нас нет информации, — посетовал я. — Хорошо бы купить кого-нибудь в его окружении.

— Бесполезно, — покачал головой Храповицкий. — Близких людей у него по пальцам пересчитать, да и тем он не доверяет. В этом мы с ним похожи, — неожиданно прибавил он, усмехаясь. — Я, конечно, велел Савицкому засобачить Ефиму прослушку, но вряд ли из этого что-то получится.

Он помолчал, достал из специальной коробки, стоявшей на столе, сигару, обрезал кончик затейливым золотым приспособлением и раскурил от большой спички.

— Не исключаю, что придется пойти на крайние меры, — невозмутимо проговорил он, выпуская дым.

— Ты имеешь в виду убийство? — уточнил я, холодея. Он не ответил, но взгляда не отвел. Впрочем, все было ясно и без слов.

— Я никогда на это не соглашусь, — отрубил я. — Каким бы гадом не был Ефим. Даже если мне придется уйти из фирмы.

Он продолжал молча и пристально рассматривать меня. Затем пустил несколько колец.

— Я знаю, — задумчиво сказал он. Его черные глаза сделались отрешенными. Он словно решал для себя что-то важное.

Когда я выходил, он меня остановил.

— Между прочим… — смущенно пробормотал он. — Ну, насчет Маринки… Я тут спросить хотел… — Он замялся.

— Короче, ты и вправду думаешь, что там ничего не было? — закончил он, опуская глаза. Его голос прозвучал почти жалобно.

— Какой же ты дурак, Вова! — покачал я головой. — Даже не верится!

— Не все же такие бабники, как ты! — возразил он сварливо. — Тебе-то на все наплевать! А некоторые серьезные мужчины переживают.

6

Я так и не решился позвонить Наташе, проклиная себя за малодушие. Она дозвонилась мне сама, уже поздно, домой.

— У тебя все в порядке? — спросила она. Голос был не столько обеспокоенным, сколько напряженным. Она явно догадывалась о причинах моего молчания.

Я промычал в ответ нечто невнятное.

— Я несколько раз пыталась тебя найти, но трубку брал охранник, — продолжала она.

В ее словах моя больная совесть расслышала укор.

— Весь день пропадал в Нижне-Уральске, — ответил я, радуясь тому, что в моем объяснении содержится хотя бы частичная правда.

С правдой я, впрочем, не угадал.

— Как там Хасанова? — осведомилась она. Нарочитая небрежность ее интонации не ввела меня в заблуждение.

— Не знаю, — неопределенно отозвался я, надеясь, что хотя бы в другом городе мне удалось укрыться от нездорового любопытства ее подруг. —У меня там было полно дел.

— Вот как?! — произнесла она коротко и выразительно. — А мне сказали, что вас видели вместе!

Скорость подружкиных доносов была ошеломительной. Они явно шли на рекорд. У меня появилась жгучая мечта: в один прекрасный день собрать их всех вместе. На девишник. На дне тихого озера. В крепком мешке.

— Показалось, наверное, — предположил я прохладно. Попытка отпереться была безнадежной, но признаваться было бы еще глупее.

— Не думаю! — возразила она. — Впрочем, это твое дело.

И она перевела разговор. Несколько минут мы общались на посторонние темы, изо всех сил делая вид, что ничего не происходит. Потом простились, не договорившись о новой встрече. Все было понятно. Все было слишком понятно.

Часов до трех я не мог сомкнуть глаз, ерзая по постели и не находя себе места. Я не понимал, как Храповицкий уживается со своим гаремом. Я и от двух-то готов был завербоваться в горячую точку. Останавливало меня лишь то, что я там нашел бы других женщин. Которых принялся бы мучить своей любовью. Мучаясь при этом сам.

Часам к четырем я все-таки забылся. Меня разбудил телефонный звонок. Я посмотрел на часы. Было около пяти утра.

— Ты не спишь? — спросила Ирина.

— Нет, конечно! — ответил я, изображая возмущение. В самом деле, как я мог спать в такое время?

— Я тоже! — обрадовалась она. —Я звоню, чтобы сказать тебе, что, кроме тебя, у меня никого нет. Я может быть, поэтому так и злюсь на тебя, что так в тебе нуждаюсь!

И, прежде чем я успел ответить, она положила трубку. Мне стыдно признаваться. Но я опять заснул.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Начало следующей недели выдалось хлопотным, чему я, честно говоря, был только рад, поскольку проблемы с моими женщинами отступали на второй план. Я появлялся на работе в половине девятого и не уходил далеко за полночь. В собственных глазах у меня появлялось лукавое оправдание, и бремя вины, теперь уже удвоенное, давило на меня меньше. Мы часами сидели с Храповицким и нашими директорами, дорабатывая аграрный проект и готовя поездку в Голландию, которую губернатор назначил на следующую неделю, сразу после выборов в Нижне-Уральске. Мы понимали, что проекту требовалось придать размах и солидность. Здесь обнаружились свои тонкости, которые необходимо было учесть.

Прежде всего, выяснилось, что, хотя Голландия и является крупнейшим в Европе экспортером сельскохозяйственной продукции, уборочных комбайнов, приспособленных к условиям нашего климата, там не производят. И машины решено было покупать в Германии и Канаде, где они уже доказали свою надежность. Дороговизна нас не смущала. В Германии же мы собирались приобретать и семенной картофель для разведения. По всем расчетам выходило, что это выгоднее, чем брать его в Голландии.

На долю Нидерландов остались коровы и ресурсосберегающие технологии. У этих технологий, как оказалось, была довольно любопытная предыстория. В свое время их с энтузиазмом внедрял какой-то русский полевод, академик, живший в провинции, кажется в Кургане. Но в России они почему-то не привились. Зато за них ухватились голландцы. Теперь мы были намерены покупать у них отечественное изобретение и развивать его на уральской почве.

Парадокс заключался в том, что при использовании сберегающих технологий экономия затрат на обработку почвы достигала восьмидесяти процентов, тогда как мы с их помощью надеялись ровно настолько же эти затраты увеличивать, накручивая свой интерес за их обслуживание и техническое сопровождение, или, как любил выражаться Храповицкий, за маркетинг, инжиниринг и консалтинг.

Комплектующие для используемых в этих технологиях машин мы тоже были намерены закупать в Европе, зато собирать их твердо решили у нас в Уральске, на умирающих заводах оборонного комплекса. Это давало нам верные шансы включиться в федеральную программу поддержки крупных промышленных предприятий и с помощью госзаказа получить доступ не только к областному, но и к государственному бюджету. Лисецкому эта идея особенно нравилась, поскольку позволяла демонстрировать Москве свою неустанную заботу об отечественной промышленности. Мы же с помощью этой затеи надеялись удвоить прибыли.

Короче, вскоре мы с Храповицким могли читать лекции по сельскому хозяйству в нашей аграрной академии. Теперь марки тракторов мы знали лучше, чем марки спортивных автомобилей, в породах коров разбирались не хуже, чем в телках из нашего театра мод, а по вкусу чипсов пытались определить сорт картофеля, из которых их изготовили.

Но для того, чтобы нажиться, этих обширных знаний было недостаточно. Надо было еще определить способы поставки и растаможивания машин и оборудования, схемы перечисления денег и дальнейшего увода их на офшорные счета с минимальным налогообложением. Наши юристы непрерывно обменивались письмами с различными компаниями по всему миру, а финансисты торговались относительно цен и условий.

Директор нашего московского представительства уже вылетел в Амстердам и, накупив различных специализированных пособий, заставлял Хенриха заучивать их наизусть. Об успехах голландца он докладывал нам каждый день по телефону. По его словам, все шло блестяще.

Однако некоторая невнятность речи, свойственная ему к вечеру, заставляла нас опасаться, что в отличие от нас занимаются они отнюдь не сельским хозяйством, если, конечно, не считать потребление марихуаны их вкладом в поддержку голландских фермеров. Одним словом, мы с Храповицким волновались.

Единственный, кто пребывал в восторге от предстоящей поездки с губернатором, был Плохиш. К вхождению в большую политику он готовился с чрезвычайной серьезностью. Он одолевал меня визитами и звонками, задавая вопросы, которые порой ставили меня в тупик. Я, например, не знал, возьмут ли его, Плохиша, на какой-нибудь официальный прием и надо ли ему, Плохишу одевать галстук. Я сомневался в том, что гомосексуалистов в Амстердаме больше, чем «нормальных пацанов», но, разумеется, не мог точно определить соотношение тех и других. И уж, само собой, я не представлял, что подумает местная братва, если узнает, что Плохиш разгуливает по Голландии в галстуке и в окружении сплошных педерастов.

Наташа больше не давала о себе знать. Я надеялся, что она меня все-таки бросила, но неопределенность меня нервировала. Зато я точно знал, что Ирина все еще со мной. Она звонила мне каждые три часа.

— У меня драма! — обычно начинала она. — На улице идет дождь! А я только что вымыла машину!

Или:

— Случилась беда! Я сломала ноготь! Что теперь делать?

Я обещал разобраться с дождем, машиной и ногтем и снова возвращался к бумагам.

О других своих настоящих неприятностях она ничего не рассказывала. Но я догадывался, что ничего хорошего у нее не происходит. Борясь с собой, она старалась не спрашивать, когда я приеду. Но ее голос каждый раз падал от надежды к разочарованию. Это меня убивало.

2

Поздно вечером, в среду, она впервые упомянула про дела.

— Ты не мог бы поговорить с Храповицким по поводу этих акций? — спросила она с какой-то несвойственной ей виноватой интонацией. — Если бы он согласился заплатить за них миллион или хотя бы тысяч восемьсот, то я бы продала их ему прямо на этой неделе.

В том, что Храповицкий не согласится, я был уверен, но расстраивать ее заранее не стал. В четверг с утра я, как обычно, заглянул к Храповицкому. Дождавшись, пока мы закончили с обсуждением текущих вопросов, я спросил как можно равнодушнее:

— Кстати, ты еще не передумал покупать у Ирины Хасановой акции?

Храповицкий просматривал лист с ценами, делая пометки. Услышав мой вопрос, он сразу подобрался. Он отодвинул в сторону лежавшие перед ним бумаги, затем поднялся, подошел к окну и, раздвинув жалюзи, бросил рассеянный взгляд на улицу.

— Я уже купил их, — сказал он ровным голосом, не поворачиваясь.

— Как купил? — опешил я. — У кого? Она же только вчера ночью мне звонила…

— Я не у нее купил, — так же проговорил Храповицкий. —Я приобрел их у Собакина. Знаешь такого? За двести пятьдесят тысяч долларов. Деньги ему перевели вчера.

Несколько минут я молчал, собираясь с мыслями, не в силах произнести ни слова.

— Как ты нашел его? — выдавил я наконец. Это был глупый вопрос, который сейчас уже не имел никакого значения, но ничего умнее не пришло мне в голову.

— Я его не искал. Он сам мне позвонил в приемную и попросил о встрече. Это было… — Храповицкий вернулся за стол и полистал свой еженедельник. — Да, в понедельник. Во вторник вечером мы с ним окончательно договорились. А вчера оформили сделку.

— Но это же не его акции! — воскликнул я, срываясь с места. — Они принадлежат Ирине!

Храповицкий посмотрел мне в глаза спокойным ясным взглядом.

— По документам они принадлежат Собакину, — ответил он твердо. Наши юристы тщательно изучили все бумаги и не нашли в них ничего такого, к чему можно было бы придраться.

— Она продала их ему фиктивно! — не унимался я. — Я был свидетелем этого разговора!

— А я не был, — холодно отозвался Храповицкий. — И незачем на меня кричать. Я всего лишь добросовестный покупатель, если выражаться юридическим языком. И всю сумму я заплатил официально с нашего расчетного счета. До копейки.

Последнюю фразу он подчеркнул. И тут меня осенило.

— Ты знал! — выкрикнул я, вплотную подходя к его столу и сверля его глазами. — Собакин признался тебе! Иначе ты заплатил бы ему основную часть наличными. Ты хотел себя обезопасить!

Храповицкий откинулся в кресле, но взгляда не отвел.

— Да, — сказал он просто. —Я всегда являлся сторонником безопасных сделок.

Он говорил как человек, совершенно уверенный в своей правоте. Я почувствовал, что еще секунда, и я не выдержу. Расколочу ему его стеклянные столы или, что хуже, заеду в челюсть. Я опустил глаза и, на всякий случай, отошел на безопасное расстояние.

— Как ты мог?! — тихо и не глядя на него, проговорил я. — Это же, как украсть!

— Выбирай выражения! — жестко отозвался Храповицкий. —У нас с тобой разные подходы к бизнесу. Поэтому каждый из нас работает на своем месте. — Одернув меня напоминанием о том, что я являюсь всего лишь его подчиненным, он несколько смягчился. — Мне предложили выгодную сделку, и я согласился. Подстраховав, тем самым, заодно и тебя. Потому что если твой план с Бомбилиным все-таки провалится, то Виктор, да и Вася накинутся на тебя и сожрут живьем. А теперь, когда у нас вожделенный контрольный пакет, выборы в Нижне-Уральске потеряли для нас остроту. Так что, полагаю, ты мог бы меня поблагодарить.

— Спасибо, — горько усмехнулся я.

— Не стоит, — ответил он, давая понять своим видом, что разговор на эту тему закончен.

— Почему ты мне ничего не сказал об этой сделке? — все-таки спросил я напоследок.

Он пожал плечами.

— Об этом просил Собакин. К тому же я сам видел, что у тебя с ней роман. А это был чисто деловой вопрос.

3

Я решился позвонить ей только к вечеру. Собравшись с духом, я набрал ее номер.

— Ты поговорил с Храповицким? — сразу спросила она.

— Да, — ответил я, стараясь не выдать себя голосом. — Не хочу рассказывать по телефону. Лучше приеду.

— Ты приедешь? — переспросила она с такой непосредственной детской радостью, что у меня защемило сердце. — Ну, наконец-то! Я сейчас у мамы. Найдешь? Выезжай, я тебя жду.

До Нижне-Уральска я плелся в два раза медленнее обычного, почему-то чувствуя себя так, как будто это я ее обокрал.

Дверь мне открыла ее мать. Сейчас я разглядел ее лучше, чем в ночь убийства Хасанова. Это была высокая, угловатая женщина лет пятидесяти, с темно-русыми волосами и красивым лицом, на котором лежала печать усталости и раздражения. Рядом крутился черноволосый мальчик, лет семи, с живыми черными глазами, беспокойный, как ртуть.

— Это твоя «БМВ»? — спросил он, прежде чем я успел поздороваться. — Неплохая тачка. Но папин «Мерседес» лучше!

— Эльдар! — укоризненно воскликнула его бабушка.— Разве так можно!

— А у тебя есть самолет? — продолжал он расспросы, не обращая на нее ни малейшего внимания. —А у папы есть! Значит, ты не такой богатый, как папа!

— Эльдар, замолчи! — повысила голос мать Ирины.

— Сама молчи! — посоветовал он ей. В его тоне сквозило привычное пренебрежение к ее воспитательским усилиям. Чувствовалось, что между ними бывают перебранки и посерьезней.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила она. — Ирина сейчас выйдет.

Хотя она старалась держаться доброжелательно, ее взгляд оставался настороженным. Я понял, что Ирина рассказывала ей что-то обо мне. И от этого ощутил себя еще больше виноватым.

Она провела меня на небольшую кухню с белой плиткой на стенах и усадила за старый деревянный стол. Про себя я поразился тому, что обстановка в доме была совсем простой и неказистой, как будто все покупали наспех, случайно и подешевле. Гостиная, насколько я заметил, проходя, была оклеена пожелтевшими бумажными обоями, и даже мягкая мебель была не кожаной, а из какого-то темного велюра.

Она налила мне чаю в большую кружку, из тех, что обычно продаются в сувенирных лавках, и поставила передо мной мармелад в старомодной вазочке. Эльдар подбежал и, схватив пригоршню конфет, тут же отправил их в рот.

— Тебе нельзя столько сладкого! — ужаснулась бабушка.

— А я все равно буду! — радостно ответил он, жуя.

Наконец появилась Ирина, в черном закрытом вечернем платье с большими стразовыми пуговицами и на высоких каблуках. Блеск стразов и черный цвет делали ее холодной и неприступной, как манекенщицу на подиуме. Но ее серые глаза ярко сияли.

Я взглянул на фарфоровое лицо с тонкими скулами, гордую посадку головы на высокой шее, блестящую волну светлых волос и понял, что целых три дня я прожил зря. К красоте невозможно привыкнуть, она каждый раз поражает.

Она порывисто шагнула ко мне, но, увидев сына, спохватилась, смутилась, остановилась и чинно поздоровалась, протянув мне руку.

— Это ты для него так наряжалась? — проницательно осведомился Эльдар, окидывая ее критическим взглядом.

Она вспыхнула и покраснела.

— Я не наряжалась, — пробормотала она. —Я всегда так выгляжу.

— Рассказывай! — усмехнулся он. Вдруг в лице его что-то переменилось, и оно приняло сердитое выражение.

— Для папы ты не наряжалась, — проговорил он обиженно. — Вечно в халате ходила.

— Перестань болтать! — отрезала она, пряча неловкость за резкостью. — Иди делать уроки!

— Сама иди! — ответил мальчик, не двигаясь с места.

— Пойдем, — обратилась она ко мне нетерпеливо. — А то он так и не даст поговорить.

Я поднялся.

— Я не хочу, чтобы ты уходила! — захныкал Эльдар. — Мне скучно с бабушкой! Она глупая!

— Эльдар! — одновременно воскликнули Ирина и ее мать.

— Если ты опять ночевать не приедешь, я запру бабушку в подвале, а завтра не пойду в школу! — злорадно пообещал Эльдар.

— Я тебя накажу! — пригрозила Ирина, поспешно устремляясь к выходу и увлекая меня за собой.

— Я сам тебя накажу! — крикнул он, захлопывая за нами дверь.

В машине она сразу кинулась меня обнимать. Я ощутил запах роз и почувствовал под ладонью ее узкое хрупкое плечо.

— Я так рада! — повторяла она, закрыв глаза и водя щекой по моей щеке, чтобы не испачкать меня помадой. Я погладил ее по волосам и бережно отстранился.

— Нам необходимо повидаться с Собакиным, — осторожно сказал я.

— Зачем? — удивилась она. —Я никого не хочу видеть! Давай сегодня побудем вдвоем. Ну, пожалуйста!

— Давай, — согласился я. — Только сначала поговорим с Собакиным.

Она вздохнула.

— Хорошо, — проговорила она с несвойственной ей покорностью. —Я буду послушной девочкой. Делай то, что ты считаешь нужным.

— Где его найти? — спросил я.

— Его жена звонила мне часа полтора назад, сказала, что они собираются в «Фантом». Они там почти каждый вечер. Можно, конечно, уточнить. — Она достала телефон.

— Не надо, — остановил я ее. Я был уверен, что сам Собакин ей не ответит. — Найдем где-нибудь.

4

В будние дни наши рестораны обычно пустуют. Провинциалы берегут силы для шумных загулов в выходные.

Собакины сидели в зеркально-мраморном сумеречном зале ресторана, который сейчас, в отсутствие народа, выглядел огромным и гулким. Несколько других посетителей казались затерянными в его недрах и нишах. На разноцветной сцене двое молодых ребят в черных шелковых рубашках с белыми бабочками исполняли какие-то гитарные вариации. Неподалеку от Собакиных отирался здоровый парень в сером костюме, с довольно глупой физиономией, подозрительно оглядывавший всех вновь прибывших.

Когда Собакин увидел нас с Ириной, он переменился в лице и сделал какое-то инстинктивное движение в сторону, словно хотел спрятаться. Но Ирина, ничего не замечавшая, радостно подбежала к ним и расцеловалась с обоими.

— Как хорошо, что вы пришли! — сразу принялась сюсюкать жена Собакина, окидывая меня своим особенным призывным взглядом.

Собакин поднялся и протянул мне руку. Я не обратил на нее внимания, придвинул стул Ирине и сел сам, не дожидаясь приглашения. Собакин слегка побледнел. По моей реакции он сразу догадался, что я все знаю. Он шмыгнул носом, довольно нервно поправил безупречный воротник голубой расстегнутой рубашки и снова опустился на стул.

— Ты что, обзавелся охранником? — беззаботно удивилась Ирина, кивая на парня в костюме.

— Давно пора! — самодовольно отозвалась жена Собакина, не то одергивая свою короткую юбку, не то, наоборот, задирая ее еще выше. — Все приличные люди ходят с охраной, только мы вечно позоримся, как лохи!

Собакин, избегая смотреть в мою сторону, принялся что-то путано объяснять, но я его перебил.

— Рассказывай, дружок, — сказал я ему.

— О чем рассказывать? — переспросил Собакин, неумело разыгрывая удивление.

— О своих успехах в бизнесе! — с напором предложил я. — О том, какую удачную сделку ты провернул!

Собакин беспомощно моргал, вероятно пытаясь что-то лихорадочно придумать. Я ждал, не сводя с него взгляда. Обе женщины, почуяв недоброе в моем тоне, затихли и вопросительно смотрели на нас.

— Давай, давай, не тяни, — торопил я Собакина.

— Что, прямо здесь? — выдавил он.

Я не ответил. Он растерянно обернулся на своего охранника, настороженно прислушавшегося к нашему разговору, потом вновь повернулся ко мне и судорожно сглотнул.

— Так получилось! — пробормотал он наконец. Я зло усмехнулся этому дурацкому объяснению.

— Да неужели?! — спросил я насмешливо.

— Что происходит? — нахмурилась Ирина. — О чем вы говорите? Мы ничего не понимаем!

— Он продал твои акции, — сказал я, не поворачиваясь к ней и не отрываясь от Собакина. Тот дернулся и вцепился в ручки кресла. — Храповицкому. За двести пятьдесят тысяч.

Повисла пауза. Даже жена Собакина замерла. Видимо, он не рассказывал ей об этой махинации, потому что на ее самоуверенном лице проступил страх. Мне казалось, я слышал, как тяжело дышит Собакин. На лбу у него выступила испарина.

— Вы шутите? — Ирина переводила недоверчивый кошачий взгляд с меня на Собакина. — Илья, объясни мне, о чем он?

Собакин облизнул языком пересохшие губы.

— Я не продал их, — выговорил он хрипло. — Я их… спрятал. Мы так договорились с Храповицким! На меня давили бандиты, и я хотел, чтобы акции им не достались…

Припертый к стене, он выкручивался и нес какую-то чушь. В его словах не было никакого смысла.

— Что ты плетешь?! — крикнула Ирина, теряя терпение. — Где мои акции?!

Собакин дрожащими пальцами схватил салфетку, промокнул лицо и посмотрел на свою жену. Как ни странно, это придало ему силы.

— Я их продал, — вдруг признался он. — Продал Храповицкому. — Он перевел дыхание и повысил голос. — Я имел на это право!

— Какое право? — не веря своим ушам, ахнула Ирина. — Это же мои акции!

— Нет! — воскликнул он с отчаянием загнанного в угол человека. — Не твои! Это акции твоего мужа. Который меня обманул! Он выкинул меня из бизнеса! Он остался мне должен двести тысяч долларов. Даже больше, если считать с инфляцией! — Перешагнув какую-то черту, Собакин теперь говорил страстно, с возмущением. — Для него это была ерунда, копейки! Он на свои развлечения тратил больше! А для меня это было целое состояние. И я ходил к нему несколько лет, каждую неделю! Ждал в приемной. Унижался. А он орал на меня. И пугал меня бандитами. — При этом воспоминании его окрепший было голос дрогнул и глаза увлажнились. — И он мне так их и не отдал!

— Но при чем тут я?! — выкрикнула Ирина. Она была вне себя.

— Но ты же знала! — горячо возразил Собакин. — Ты знала о том, что он меня обманул! И ты не предложила мне вернуть этот долг! Ты решила оставить себе бизнес Федора. Вместе с моими деньгами. То есть ты решила их присвоить, точно так же, как присвоил он! И ты еще попросила меня, чтобы я тебе помог их спрятать! Чтобы я помог тебе спрятать украденные у меня деньги! Что мне оставалось делать?

Ирина совершенно не была готова к такому обороту. Мне показалось, что она даже потерялась.

— Ты действительно веришь в то, что ты говоришь? — по-детски изумилась она. — Но ведь ты обманул меня! Ты твердил, что ты мой друг!

Собакин сглотнул, и его острый кадык прокатился вверх и вниз.

— Вы никогда не считали меня другом! — отрезал он убежденно. — Ни ты, ни твой муж. Вы вообще не считали меня человеком. Если меня можно обобрать и я ничего не могу сделать в ответ, значит, я просто червяк. Грязь на дороге. А я не хуже вас! Я честнее. Я продал их за двести пятьдесят тысяч. Я не просил пятьсот или шестьсот. Я вообще не торговался, хотя мог бы! И после уплаты налогов у меня останется даже меньше, чем вы, ты и твой муж, мне должны.

— Мерзавец! — задохнулась Ирина, бросаясь на Собакина. — Вор! Ты украл у меня!

Она влепила ему оплеуху и, прежде чем я успел ее остановить, вцепилась в ворот его рубашки. Собакин отшатнулся. Раздался треск швов. На пол полетели тарелки, бокалы со звоном опрокинулись, вино пролилось на стол. Все вскочили, включая собакинского охранника, который, пыхтя, топтался сзади, не зная, что предпринять.

Ирина по-женски неумело колотила Собакина ладонями наотмашь, а он втягивал голову в плечи и закрывал лицо руками. Мы с женой Собакина пытались вмешаться, но безуспешно. Немногочисленные посетители ресторана и официанты глазели на нас с испуганным недоумением.

— Я убью тебя! — кричала Ирина на весь зал. — Я клянусь тебе, я убью тебя!

Наконец, мне удалось их разнять, и, схватив вырывавшуюся Ирину в охапку, я почти насильно вытащил ее из клуба.

5

В машине она словно окаменела. Как в ту ночь, когда я вез ее после гибели ее мужа, она сидела молча, выпрямившись, высоко вскинув подбородок и глядя прямо перед собой невидящим взглядом. Только сейчас ее глаза оставались сухими, без слез.

Мы не сказали ни слова. Я довез ее до ее одинокой квартиры и остановился, не зная, что делать дальше. Не глядя на меня, она открыла дверцу машины и вышла. Следом за ней я шагнул в подъезд.

Когда мы уже были в ее тесной, убогой квартире, она вдруг повернулась ко мне и, сверкая глазами, выкрикнула с неожиданной ненавистью, прямо мне в лицо:

— Только не смей мне напоминать, что ты меня предупреждал!

Я растерялся.

— Я не собирался, — пробормотал я. Видя мою реакцию, она сразу остыла.

— Извини, — сказала она затихая. — Я понимаю, что ты тут ни при чем.

Мы долго сидели на кухне, не включая свет и не разговаривая. Она рассеянно смотрела в черное окно, и ее лицо в темноте было пустым и усталым. Если бы заплакала, ей, наверное, стало бы легче. Но она не плакала.

Видеть ее такой мне было непереносимо. Я не знал, чем помочь ей, и мое бессилие наполняло меня унижением.

— Хочешь выпить? — наконец спросил я. Она молча помотала головой в ответ.

Когда мы легли, так и не сказав друг другу ни слова, я обнял ее и она, прижавшись, обхватила меня за шею. И только тогда все-таки разрыдалась, горько и зло.

Я не утешал ее, лишь целовал в голову и в мокрое лицо, которое она прятала в ладонях.

— Я неудачница! — шептала она с ожесточением. — Жалкая неудачница!

— Перестань себя казнить, — попросил я. Так прошло несколько минут.

— Ты бросишь меня? — отплакавшись, спросила она еле слышно.

— Нет, — ответил я. — Конечно, не брошу.

— Клянешься?

— Клянусь, — ответил я, невольно улыбнувшись в темноте. Этому слову женщины почему-то придают особое значение.

— А если тебя убьют вместе со мной? — спросила она вздыхая.

Я тоже вздохнул.

— Получится неприятно, — признал я.

— Ты боишься? — В темноте она попыталась посмотреть мне в глаза.

— Не очень, — сказал я. Мы по-прежнему говорили шепотом.

— Я ужасно боюсь. — Она опять уткнулась мне в плечо. И добавила с женской непоследовательностью:— Я хочу, чтобы нас убили в один день! Вместе!

— Было бы здорово, — согласился я.

Еще некоторое время мы молчали. И вдруг по ровному тихому дыханию я понял, что она заснула. Я лежал, боясь шевельнуться, чтобы ее не потревожить, и размышлял о том, что чем больше я узнаю женщин, тем меньше их понимаю.

Примерно через полчаса она вдруг подняла голову с моего затекшего плеча и сказала спокойным ясным голосом:

— Иногда я даже тебе не доверяю. Знаешь почему? Потому что ты остаешься со мной из жалости.

Пока я думал, стоит ли обижаться или спорить, она опять заснула и больше уже не просыпалась до утра. Я так и не смог сомкнуть глаз.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Пятница не стала для меня днем приятных сюрпризов. Но еще хуже она сложилась для Вани Ломового.

В четыре с мелочью глава бандитской фронды выехал из города в сторону аэропорта, сидя на заднем сиденье своего «Мерседеса» между двумя охранниками. Каким образом удалось разместить в одной машине вместе с Ваней еще двух человек, я не знаю. Возможно, кто-то лежал на полу или сидел у Ломового на коленях. Еще один охранник располагался на переднем сиденье рядом с водителем. Сопровождал их джип с той же начинкой, не считая, конечно, Вани.

В четыре тридцать пять они приблизились к железнодорожному переезду, возле которого возились с лопатами и другими инструментами несколько рабочих в оранжевых жилетах. Шлагбаум опустился прямо перед ними.

Машины остановились, и сзади их подпер КаМАЗ, перегородив пути отступления. Один из охранников вышел узнать, отчего задержка. Однако вместо соответствующего обстоятельствам вежливого ответа он получил автоматную очередь.

После чего мнимые рабочие быстро окружили машины и принялись поливать их из автоматов, которые достали из-под своих спецовок. Через три минуты из девяти пассажиров в живых не осталось ни одного. В Ваню Ломового всадили восемнадцать пуль, и он скончался на месте, так и не успев понять, что происходит.

Ильич нанес второй после убийства Хасанова удар.

Подробности происшествия я узнал поздно вечером от Савицкого, который позвонил мне домой, пообщавшись со своими людьми в милиции.

А ближе к ночи раздался еще один звонок, на сей раз на мобильный телефон.

— Здорово, братан! — услышал я радостный голос. — Слыхал, че бандиты творят! Совсем, блин, по беспределу пошли! Куда вы только с вашими мусорами смотрите! Такого пацана завалили!

Это был Бык. Его распирало от гордости. Наверное, родители воспитывали меня неправильно, потому что я не мог разделить ту непосредственную радость, которую испытывает один человек, убив другого. Я даже не пытался.

— Да, большой был парень, — отозвался я сдержанно.

— А жрал-то сколько! — подхватил Бык, ликуя. — Спасу не было. А теперь вот не жрет, — добавил он задумчиво. — Может, теперь картошка в городе подешевеет?

— А может, кое-кого в федеральный розыск объявят, — предположил я.

— Братан, ты че несешь! — возмутился Бык. — Мы мирные люди, сам знаешь! Придешь с работы, мебель с женой дома подвигаешь, и спать. Не то что ты, хулиган!

В его последней фразе мне послышался какой-то намек.

— Да, я бываю резок, — согласился я осторожно.

— Не то слово! — фыркнул Бык. — Третьего дня в моем клубе моего же коммерсанта загрузил. Официанты аж с тех пор боятся на работу выходить. Говорят, прям, ногами его топтал, бедолагу! Зарезать, говорят, обещал. Вилку, говорят, все хотел ему в зад воткнуть. Ужас! Еле, говорят, спасли. Валерьянкой отпаивали.

Хотя Бык, по своему обыкновению, дурачился, до меня стало доходить, что звонит он мне отнюдь не для того, чтобы похвастаться убийством Ломового.

— Собакин прибегал к тебе? — догадался я.

— Собакин? — удивился Бык. — Какой Собакин? Первый раз слышу. У меня, братан, память плохая на имена. В детстве на пол роняли, ниче запомнить не могу! Я тебе о другом толкую. Приехал наш коммерсант, трясется весь. Плачет. Спасите, помогите! Мальчонка-то тихий, мухи не обидит. Жалко же.

— Он человека обманул! — отрезал я, начиная раздражаться. — Женщину.

— Братан, — терпеливо принялся объяснять Бык. — Я ведь ваших барыжьих делов не знаю. Кого вы там кидаете, че мутите, это, как выражаются, не для моего ума. У вас своя работа, у меня своя. Вы там крысите друг у друга, а я разбирайся! Как он рассказывает, все нормально. Че-то там он выкрутил, не то у Вани-покойника, не то у его коммерсанта, тоже, кстати, покойника. Тот, типа, был ему должен. Сейчас все в наваре. С шефом твоим, вроде, согласовано. Долю нам он заслал. Какие к нему вопросы?

— С этой точки зрения, никаких вопросов! — ответил я саркастически.

— А другой и быть не может, — философски заметил Бык. — Есть свои, есть чужие. За чужих у меня голова не болит. Я ведь люблю, что бы все тихо шло, по-хорошему. А то вон он тоже примчался, говорит, решите вопрос с какой-то телкой. Она меня, дескать, на «глушняк» ставит! Я говорю, постой, постой. Если эта телка с моим другом живет, то че ты меня лечишь? Я тебе не терапевт! Дай я сначала с другом перетру. Может, он мне что подскажет. Умное. Правильно я мыслю?

— Правильно, — подтвердил я. — Спасибо, что не забываешь.

И я положил трубку.

Из всей этой маловразумительной тирады я усвоил одно. Собакин просил Быка «решить вопрос» с Ириной. Что на бандитском языке могло означать что угодно: от обычной «стрелки» до заказного убийства. Сейчас это было не так уж важно, поскольку Бык дал понять, что «решать вопрос» он не собирается. Во всяком случае, пока.

Но он меня предупреждал. И мне сразу стало неуютно, словно кто-то резко распахнул дверь в мою спальню.

2

Выборы в Нижне-Уральске были назначены на воскресенье. Для меня это был решающий день. Если бы мои двухмесячные усилия увенчались успехом и трюк с обменом Бомбилина на акции удавался, я мог рассчитывать на сдержанную похвалу Храповицкого, рассеянное поздравление Васи и пренебрежительно-завистливое ворчание Виктора о моем вечном везении. Зато если план терпел крах, то на меня обрушилось бы столько упреков, насмешек и презрения, что сама мысль об этом вгоняла меня в испарину и заставляла скрежетать зубами.

Картина при этом получалась любопытная. Всю историю с Бомбилиным я затеял, в сущности, лишь для того, чтобы исправить ошибку, когда-то допущенную Виктором при покупке акций. Но хотя его промах обошелся нам в два с лишним миллиона долларов, раскаяния или сожаления он не испытывал. В этом заключалось одно из счастливых свойств его натуры.

Зато как-то само собой выходило, что вся ответственность за провал теперь лежала на мне. И так считал не только Виктор, но и Вася. И даже Храповицкий. Самое смешное, что так считал я сам.

Поэтому еще недели две назад я решил, что я сделаю, если проиграю. Я отправлю Гошу в отдел кадров с моим заявлением об увольнении. И провались оно все пропадом!

Места я себе не находил с утра. Я слонялся по дому, не выпуская из рук бумагу и карандаш, и каждый час записывал цифры, которые мне сообщали наши журналисты. Опросы на улицах в Нижне-Уральске не проводились, и до закрытия участков я получал лишь результаты явки избирателей. По уставу города проголосовать должно было не менее двадцати пяти процентов, чтобы выборы были признаны состоявшимися.

Наиболее активные граждане, как всегда, выполнили свой общественный долг спозаранку. В Нижне-Уральске таковых было немного, и на два часа дня явка составляла чуть больше пятнадцати процентов. К четырем она увеличилась еще на три процента, и у меня забрезжила надежда.

В условиях, когда Бомбилин объявил о разрыве отношений, провал выборов объективно был лучшим для меня выходом. Не в моих силах было заставить аборигенов прийти на избирательные участки. Они и в пивной ларек-то шли не спеша, вразвалку. Так что упрекнуть меня в низкой явке не смог бы никто. На спортивном языке это была бы ничья. Моя проблема заключалась в том, что индивидуальные виды спорта я всегда предпочитал командным. А там ничьих не бывает. Ближе к пяти позвонил Виктор.

— Ну, что там слышно, гений? — насмешливо осведомился он.

— Первые результаты будут известны не раньше одиннадцати вечера, — ответил я, сдерживаясь.

— Пролетит твой Бомбилин! — уверенно заявил Виктор. — Я смотрел последние опросы.

Он заранее праздновал победу и ликовал в предвкушении. В очередной раз я не мог не удивиться странности его натуры. Он готов был потерять огромные деньги, лишь бы увидеть меня поверженным. Впрочем, последние опросы были далеко не худшее из того, что меня ожидало. Куда большую тоску наводило на меня то обстоятельство, что Бомбилиным я отныне не управлял.

— Да ладно! — злорадно продолжал Виктор. — Ты уж особенно не расстраивайся. Со всеми бывает. Зайдешь завтра ко мне с утра, скажешь, «дяденька, прости поганца». И я все забуду. Я отходчивый.

— Боюсь, с утра я буду занят, — ответил я холодно. Виктор сделал вид, что не расслышал.

— Я часам к двенадцати на работе появлюсь, не раньше, — сообщил он. — Так что можешь выспаться. — Он отключился.

Когда вы начинаете карабкаться по лестнице успеха, то надеетесь, что, став когда-нибудь богатым и свободным, вы будете делать то, что вам хочется. А уж чего вам точно никогда не захочется, когда вы станете богатым, так это заходить в кабинеты к бывшим мясникам и произносить «дяденька, прости поганца». Вы полагаете, что деньги или должность вас от этого избавят. Что и то, и другое будет принадлежать вам. И вы сможете распоряжаться ими по своему усмотрению. Вы ошибаетесь.

Проходит время, и вы понимаете, что это вы принадлежите им. Своим деньгам и своей карьере. И это они управляют вами, диктуя вам правила поведения. Что чем выше вы поднимаетесь, тем больше на вашем пути мясников, которым вы обязаны повторять различные вариации этой сакраментальной фразы.

При этом вы не можете остановить восхождение, решив, что с вас хватит. Как у альпиниста, движущегося в связке, для вас есть путь наверх и вниз, но не по горизонтали.

Временами мне, конечно, приходилось получать ощутимые щелчки по самолюбию. Но унижаться до сих пор не случалось. Как-то проносило. Но рано или поздно это должно было произойти. Все терпят поражения. Не все с ними смиряются.

У меня не было счета в Швейцарии. И я не знал, как я буду жить без своей огромной зарплаты, без толпы охраны и без почтительного шепота за своей спиной.

Но я точно знал, что, чтобы ни стояло на карте, я не пойду умолять, чтобы меня пожалели. Ни к Виктору. Ни к Храповицкому. Ни к кому другому. Есть лишь один случай, в котором я, не совершив ничего дурного, не задумываясь, принесу вам извинения. Это если вы считаете, что деньги дороже самоуважения. И я готов просить у вас прощения за то, что у меня нет времени на общение с вами.

К шести часам вечера явка составляла около двадцати процентов, и я перевел дыхание. Но потом повалили дачники со своих участков, и цифры полезли наверх. Когда стало ясно, что выборы состоялись, я позвонил Силкину и попросил разрешения приехать, чтобы быть рядом с ним при подведении итогов. Он ответил, что будет ждать меня. Кажется, он был растроган.

3

К Силкину я прибыл в начале десятого вечера, когда обычно начинали поступать первые результаты. Его штаб официально находился в одном из кинотеатров, принадлежавших заводу. Я подумал, что там наверняка сейчас металось и сходило с ума от нетерпения не меньше сотни человек. Поражение или победа Силкина означали для них либо потерю работы, либо еще четыре года безбедного существования.

Но сам вождь нижнеуральских бюрократов мучился в мэрии, в своем кабинете, который вскоре, вполне возможно, предстояло обживать кому-то другому. Кабинет у него был огромным, состоящим из нескольких помещений, с красивой мебелью, которую закупали в Италии по сумасшедшим ценам. В свое время в прессе был скандал по поводу фантастической суммы, потраченной из жалкого городского бюджета на обустройство рабочего места Силкина. Силкин вынужден был прилюдно оправдываться и уверять, что сделал это не ради себя, а ради чести города, в который часто прибывали иностранные делегации.

Думаю, что уходить из кабинета, отвоеванного с такими потерями, ему было особенно горько. В этом смысле мне было полегче, поскольку ничего дорогого моему сердцу и нашей бухгалтерии в моем офисе не находилось.

Сейчас здесь, за столом совещаний, в удобных кожаных креслах томился лишь узкий круг его главных советников: два его заместителя, начальник штаба и энергичная жизнерадостная дама лет сорока, возглавлявшая в его администрации департамент городского образования. Необхватные бедра и выдающийся бюст давали ей неплохие шансы на успех у Виктора.

Когда я вошел, Силкин сидел в отдалении за своим рабочим столом и, зажав в углу рта сигарету, нетерпеливо разговаривал по телефону с председателем избиркома. Его пиджак висел на спинке кресла. Ворот его изрядно помятой рубашки был расстегнут, а узел галстука болтался где-то на груди, сбоку.

— Так, — отрывисто и нервно говорил Силкин, щуря глаза от дыма. — Записываю. Силкин — 268 голосов, Рукавишников — 254, Бомбилин… Сколько?! Ты уверен?! С ума сойти! Бомбилин 123 голоса. Остальные… Ладно, не важно.

Он положил трубку и переменился в лице.

— Слава Богу! — горячо воскликнула начальница образования, подаваясь в сторону Силкина пышной грудью. — Мы побеждаем! Прямо камень с плеч!

Она торопливо глотнула воды из стоявшего перед ней стакана и живо обернулась к остальным.

— Ну и напьемся же мы сегодня! — с энтузиазмом проговорила она, поправляя высокую прическу. — Это самая верная примета! Результаты с первых участков всегда соответствуют окончательным итогам выборов! Силкин с грохотом обрушил кулаки на стол.

— Ты что, Таня, дура совсем?! — взревел он. Сигарета вывалилась из его рта, покатилась по столу и упала на пол. — Во-первых, такой расклад означает второй тур! Мы же не набираем пятидесяти процентов! Во-вторых, Бомбилин чей человек? Рукавишникова! Ты считать умеешь, кретинка! Сложи их голоса! Какая победа?! Нам крышка!

Начальница ойкнула и вжала голову в плечи, как будто он хлопнул ее по макушке.

— То есть вы в каком смысле говорите? — пробормотала она, уставившись на него преданным собачьим взглядом и ничего не понимая.

— Это еще спальные районы не отчитывались, — хмуро проговорил заместитель по финансам, толстый, кудрявый чиновник, лет пятидесяти, с золотыми зубами. — Там вообще — караул! Нас там ненавидят.

Сведения продолжали поступать. Телефон звонил поминутно. К половине одиннадцатого картина, и без того безрадостная, начала меняться к худшему. На первое место вырвался Рукавишников и, обходя Силкина, лидировал с незначительным отрывом. Все еще действующий мэр медленно, но неуклонно шел ко дну. Зато стремительно набирал Бомбилин, захвативший третью ступень пьедестала. Изображая сосредоточенную скорбь на лице, я не знал, радоваться ли мне в глубине души или отчаиваться.

— Сколько?! — кричал по телефону Силкин. — Не может быть! Этого не может быть! Зайди ко мне немедленно!

Мы уже ни о чем не спрашивали. Все и так было ясно. Даже Татьяна растрясла свой оптимизм и сейчас сидела угасшая и ссутулившаяся, будто потеряв в объеме.

Через несколько минут в кабинет влетел председатель избиркома, высокий представительный мужчина в очках. Он был растерян.

— Что происходит?! — набросился на него Силкин, вскакивая. — Ты что творишь?!

— Что же я поделаю! — принялся оправдываться тот, откидывая корпус назад, словно боялся, что Силкин его укусит. — Так народ голосует!

— Какой народ?! Ты что несешь?! — взорвался Силкин. — Я даже слышать эту дурь не хочу! Предпринимай что-нибудь срочно!

— Каким образом? — лепетал председатель. — Половина членов комиссии работает на Рукавишникова!

— Но есть же выход! — Силкин никак не мог поверить в поражение. — Вбрось бюллетени! Подтасуй! Ты для чего туда поставлен?! Не мне тебя учить!

Председатель комиссии кинул на нас испуганный взгляд. Мы сделали вид, что не слышали, хотя Силкин орал так, что, наверное, было слышно на улице.

— За такие вещи под суд!.. — в ужасе прошептал председатель.

— Да я тебя без всякого суда и следствия разорву! — надрывался Силкин. — Кого ты из себя разыгрываешь! Ты понимаешь, где ты завтра окажешься?

— Невозможно! — бормотал председатель избиркома. — Мы и так уже на предварительном голосовании шесть процентов сделали…

— Пошел вон! — рявкнул Силкин.

Тот поспешно выскочил за дверь. Силкин без сил упал в кресло. Лицо его было измученным и потерянным.

— Что делать? — в отчаянии повторял он, ероша волосы. — Что делать?

Заместитель по экономике опять наклонился ко мне.

— Корова толстая! — с ненавистью прошипел он, кивая в сторону начальницы по образованию. — Банкет уже заказала! На двести человек! На подарок деньги собрала!

На Таню было жалко смотреть. Она напоминала сдувшийся и безвольно обвисший воздушный шар.

К половине первого ночи было подсчитано больше восьмидесяти процентов бюллетеней. На первом месте прочно утвердился Рукавишников. У него было тридцать три процента голосов. Силкин шел вторым с двадцатью девятью процентами. Замыкал список фаворитов Бомбилин. Он набрал целых восемнадцать процентов. Это был настоящий прорыв. На подобный ошеломительный успех своего бывшего подопечного не рассчитывал даже я. Остальные голоса делились между прочими кандидатами и против всех. Картина, разумеется, еще могла поменяться, но уже не существенно.

Силкин сидел убитый и молчал. Присутствующие избегали даже поворачиваться в его сторону. Говорить что-либо не имело смысла. Все понимали, что при таком раскладе рассчитывать на чудо во втором туре не приходилось.

Дверь открылась, и, сияя, вошел прокурор города. Он был одет в штатское и держал в руках бутылку коньяка.

— Ну что, с победой?! — радостно провозгласил он. — Выпьем за второй срок!

Силкин взглянул на него затравленно.

— Мы проиграли, — еле слышно произнес он. Прокурор оторопел. Улыбка слетела с его лица.

— В каком смысле? — тупо спросил он.

— Рукавишников выиграл, — хмуро огрызнулся золотозубый заместитель.

Прокурор повернулся к нам, в надежде, что его разыгрывают, но по лицам присутствующих понял, что тут не до шуток.

— Так, — растерянно пробормотал прокурор. — Значит, вон какие дела. Ну, ладно, тогда. Я пойду. Не буду мешать. Как говорится.

И стараясь ступать неслышно, почти на цыпочках, что, видимо, давалось ему не просто при его грузной фигуре, он исчез.

— Сволочь, — устало сказал Силкин. — Новое здание ему построили! Квартиру сыну дали!

— Все они сейчас так будут! — угрюмо отозвался заместитель по экономике.

Татьяна жалобно всхлипнула.

4

В эту минуту я решил рискнуть. Терять мне было нечего.

— Можно с вами поговорить с глазу на глаз? — обратился я к Силкину.

Он посмотрел на меня невидящим взглядом.

— Что? — переспросил он, погруженный в свои тяжелые размышления. — Простите, я не разобрал.

— Нам надо кое-что обсудить, — повторил я мягко. — Вдвоем.

Силкин покорно поднялся и поплелся в комнату отдыха. Я вошел следом и закрыл за собой дверь. Силкин обессиленно рухнул на широкий диван и запрокинул голову. Я устроился в кресле напротив.

— Они теперь объединятся против меня, — глядя в потолок, бормотал Силкин вслух. — Во втором туре. Они оба в оппозиции! У нас нет ни одного шанса!

— Вы твердо уверены, что Бомбилин — человек Рукавишникова? — спросил я.

— А чей же? — вяло отмахнулся Силкин. — Конечно, Рукавишникова!

Чувствовалось, что ему не до меня. Мне захотелось схватить его за плечи и легонько встряхнуть.

— Мне кажется, с ним можно найти общий язык, — проговорил я раздельно и внятно, как учитель на уроке.

Силкин вынырнул из своего забытья и недоуменно уставился на меня.

— Как?! — беспомощно воскликнул он. — Скажите, как?!

Я не стал терзать его дальше неизвестностью.

— Мне почему-то думается, что ему будут интересны акции азотного завода, — проговорил я, отводя глаза куда-то в угол, как будто именно там это и было написано.

— Какого азотного завода? — даже поперхнулся Силкин. — Зачем ему акции?!

— Понятия не имею, — пожал я плечами. — Люди — такие странные! У каждого свои причуды. С другой стороны, вы же ему их не предлагали.

Силкин закрыл глаза и устало потер лоб ладонями.

— Бред какой-то! — наконец выдохнул он. — Я как в тумане. Какая связь между Бомбилиным и азотным заводом?

Я не хотел ему подсказывать. Вместо этого я продолжил изучение стен. Потом принялся рассматривать шкаф. Все это время в комнате висела пауза.

— Ну хорошо! — сдался, наконец, Силкин. — Допустим, ему почему-то нужны акции. Хотя я не знаю, для чего. Но как я их ему отдам?!

— Существуют разные возможности, — задумчиво ответил я. — Например, доверительное управление. Лет на пять-шесть.

— Кому? Бомбилину? — Силкин даже подскочил. — Вы шутите?

— Ну, можно не Бомбилину, — согласился я. — И впрямь, не лучший вариант. Можно кому-то еще. Например, нашей фирме.

— Вашей фирме? — эхом отозвался Силкин. — А какое отношение имеет Бомбилин к вашей фирме?

— Никакого! — заверил я. — Но в этом же и есть главное преимущество. Никто не увидит связи между выборами и передачей акций! Я хочу сказать, что вас нельзя будет упрекнуть в подкупе соперника.

— И вы можете повлиять на Бомбилина? — недоверчиво спросил Силкин. — Чтобы он во втором туре поддержал меня?!

— Попробуем, — пообещал я. — Хотя это будет не просто.

Я действительно пока не представлял, удастся ли мне это сделать. Силкин нахмурил лоб и зашевелил губами.

— Ничего не получится! — решил он с тоской. — Хоть вы и богатые люди, но он на это не пойдет!

— У нас есть свои методы, — ответил я неопределенно. — Во всяком случае, для вас это единственная возможность.

Силкин постепенно возвращался к жизни. В глазах его загорелась надежда.

— Вы правда думаете, что?.. Когда? — встрепенулся он, не закончив фразы. — Когда я буду знать результат ваших переговоров?!

— Нельзя терять время! — заверил я. — Я предлагаю следующий план. Прямо сейчас вы отдаете необходимые распоряжения своему заместителю. Мы с утра присылаем к нему юристов, чтобы они могли обсудить все тонкости. Где-нибудь к обеду Бомбилин собирает пресс-конференцию и выступает в вашу поддержку. И ваш заместитель подписывает с нами бумаги.

— А если Бомбилин обманет? — забеспокоился Силкин. — На словах призовет за меня, а его штаб будет работать на Рукавишникова?

— Вот уж что-что, а преданность начальника его штаба я вам гарантирую! — усмехнулся я.

Это было неосторожно. Я спохватился, но было уже поздно. До Силкина, кажется, дошло.

— Постойте, постойте! — вскинулся он. — Так получается, что это… — Он запнулся, не в силах поверить открывшейся ему правде. — Выходит, что это вы все придумали?! Он даже вскочил с места. Я тоже встал.

— Нет, — возразил я поспешно. — Выборы придумали не мы.

— Но Бомбилина-то! — не унимался Силкин, хватаясь за голову. — Бомбилина, значит, вы придумали!

— И Бомбилина не мы! — уперся я. — Он взялся черт знает откуда! Мы просто хотим вам помочь.

Силкин нервно пробежался, по комнате, задев кресло и даже не заметив. Затем он остановился прямо передо мной, обеими руками схватил меня за плечи и заглянул мне в лицо, словно пытаясь добраться до какой-то скрытой тайны.

— Какой же вы подлец, Андрей Дмитриевич! — вдруг вырвалось у него. — Простите, конечно, за правду!

— Я хуже, чем вы думаете, — ответил я механически, поправляя галстук.

Я тоже немного устал. Мне еще предстоял разговор с Бомбилиным.

5

Едва сев в машину, я позвонил Петровичу по мобильному телефону. Трубку он взял сразу.

— Не спишь? — спросил я бодро.

— Какой тут сон! — уныло отозвался Петрович. — В штабе сижу. Не знаю даже, куда теперь податься?! Если так подумать, то, может, и хорошо, что его не выбрали. Глядишь, человек поумнеет. Что-то начнет понимать в этой жизни. А с другой стороны, обидно! Столько сил вложили — и на тебе! Как обухом по голове! Даже во второй тур не вышли. Конечно, тут и Силкин с Рукавишниковым постарались. Все смухлевали. Теперь только суд один остался. В общем, не оправдали мы надежд!

Я, разумеется, так и не посвятил Петровича в свои планы и потому не стал объяснять ему, что как раз мои избирательные надежды Бомбилин оправдал с лихвой.

— А где Бомбилин? — спросил я.

— Быстрей всего дома, если не загулял! — неодобрительно хмыкнул Петрович. — Как первые результаты пошли, он прям взбесился. Он-то ведь думал, что выиграет. Уверен был! Должности уже раздавал. Мне даже что-то пообещал. Замом. По спорту. Я, говорю, на хрен мне спорт! Давай я экономикой рулить буду! Или хотя бы по строительству! А он мне, у тебя, мол, образования нету! — Петрович запыхтел он обиды. — У меня нету? — переспросил он. — А у него есть?! Да чего говорить! Ну, край, он допускал, второе место занять. Чтобы уж в следующем туре, значит, непременно одолеть. А тут, когда стали цифры сообщать, он поначалу все поверить не мог. Кричал, что все подтасовано. Мол, вбросили бюллетени! Собирался ехать Силкина с Рукавишниковым голыми руками душить. Тут нам еще наши ребята про нарушения на избирательных участках докладывали. Там свет выключали на полчаса, там неиспользованные бланки нашли. Тут людям водку раздавали. Короче, много чего. Мы все это протоколировали. Само собой. Ну, воспряли немного. Говорим, Роман, завтра в суд! Отменять итоги выборов! А он вдруг как-то сразу скис. Как, знаешь, подменили его. Ну, совсем другой человек. Дескать, ничего мы в суде не добьемся! Хана, мол! Съедят теперь меня! Посидел еще немного, с этой своей Светланой Ивановной, но уже молча. Тихо так. А потом домой засобирался. Даже с народом не простился.

— Ты знаешь, где он живет? — прервал я этот бесконечный поток.

— Так-то на память адрес не помню! — удивленно отозвался Петрович. — Но показать смогу.

— Будь на месте, — нетерпеливо попросил я. — Я сейчас заеду.

Ночные дороги были свободны от транспорта, и уже через пятнадцать минут Гоша подсаживал прихрамывающего и пыхтящего Петровича в мою машину.

— Вот у Рукавишникова, небось, сейчас праздник, — мрачно бубнил Петрович, пока мы ехали. — Да и Силкин, поди, тоже радуется. Они, чай, заранее договорились. Сюда сворачивай. А зачем мы вообще к нему едем?

— А эта Светлана Ивановна ему жена, что ли? — поинтересовался я, не отвечая на его вопрос.

— Да нет, не жена, так, живут вместе, — с досадой объяснил Петрович. — Прибилась она к нему и терпит теперь. Хорошая, между прочим, баба. Преданная. Везет же, кому ни попадя! А работящим мужикам одни дуры достаются!

Поскольку под «работящими мужиками» он, несомненно, имел в виду себя, мне оставалось предположить, что об умственных способностях своей собственной половины Петрович придерживался невысокого мнения.

Бомбилин жил точно в таком же доме и такой же квартире, какую снимала Ирина. Только не на втором этаже, а на третьем. Даже железные двери, как мне показалось, были одинаковыми.

Мы долго звонили, прежде чем раздались шаркающие шаги и женский голос спросил встревоженно:

— Кто там?

— Это мы с Андрей Дмитричем! — крикнул Петрович. — Отворяй, Светлана Ивановна!

Она открыла дверь в коротком халате, накинутом поверх длинной ночной рубашки, и в стоптанных шлепанцах. И рубашка, и халат, как мне показалось, было не первой свежести. Со сна она выглядела непричесанной, испуганной, подслеповато щурилась и моргала.

— Что случилось? — со страхом спросила она Петровича.

— Дело есть срочное, — важно ответил Петрович, сам не зная, в чем именно заключается дело. — С Романом надо нам поговорить.

— Спит он, — отозвалась она шепотом. — Устал больно. Может, до завтрева подождете?

— Нельзя нам ждать, — отрезал Петрович и подмигнул мне.

Она пропустила нас в тесную прихожую, где стоял запах перегара, лежалого белья и прогорклых щей. Затем просеменила в комнату и зажгла там свет. Мы вошли следом.

Здесь размещался лишь старый стол с двумя колченогими стульями, да широкая железная кровать, на которой спал Бомбилин, запрокинув забинтованную голову и широко разбросавшись. Он громко храпел. Петрович принялся бесцеременно его расталкивать. Светлана Ивановна, опасаясь вмешиваться, стояла в проходе, прислонившись к дверному косяку, и качала головой.

Наконец, усилия Петровича увенчались успехом. Бомбилин рывком вскочил на кровати, отдернул одеяло и свесил ноги, уставясь перед собой невидящим взглядом. Он был в трусах и в майке.

— А? Что?! Кто пришел?! — спрашивал он, бешено вращая стеклянными глазами. Народный герой был совершенно пьян. Нас он не узнавал.

— Дай выпить! — прохрипел он Светлане Ивановне.

— Может, не надо, Роман Сергеевич? — робко возразила она. — Люди ж вон к тебе приехали.

Он посмотрел на нас с Петровичем, с трудом что-то соображая. Затем все-таки в его глазах мелькнуло что-то осмысленное.

— Продали меня, Андрюха! — выкрикнул он, дернув на груди залитую вином грязную майку. — Народ меня продал! Я ему поверил, кровь за него проливал! — Он ударил себя по забинтованной голове. — А он, народ, за воров пошел!

Он кинулся ко мне, видимо, в намерении припасть к плечу, но не устоял на ногах и опять плюхнулся на кровать. На глаза у него навернулись слезы.

— Обидно, Андрюха! — выговаривал он с надрывом. — Где же теперь правда, скажи!

Он закрыл лицо руками и опустил голову.

— Да не народ это! — едва не плача и переживая за него, торопливо заговорила Светлана Ивановна. — Рукавишников с Силкиными все подстроили! Украли твою победу!

Она тяжело вздохнула и смахнула слезу.

— Вот так и убивается с ночи, — проговорила она с состраданием. — Прям боюсь за его здоровье.

— А потому как порядочно надо себя вести! — мстительно заметил Петрович. — А не то что сегодня одно, а завтра другое!

Бомбилин прохрипел что-то невразумительное. Я сел на шаткий деревянный стул и, стараясь не задевать рукавом полированный стол в разводах, заговорил.

— Послушай меня, Роман, — осторожно начал я. — Не всегда результат зависит от наших усилий. Ты сделал все, что мог, и даже больше того. Я не виню тебя и не жалею о том, что помогал. Хотя ты и повел себя не очень красиво.

Петрович и Светлана Ивановна притихли и смотрели на меня со смешанным ^чувством страха и недоумения. Они были уверены, что после всего случившегося я накинусь на Бомбилина с упреками, бранью и требованиями возврата потраченных денег. Сейчас, не понимая, куда я клоню, они побаивались.

Вероятно, нечто подобное переживал и сам Бомбилин. Не отрывая рук от лица, он украдкой бросал на меня сквозь пальцы настороженные взгляды.

— На твою поддержку мы израсходовали немало. — Я все-таки немного надавил. — И вопрос заключается в том, что делать дальше?

Я замолчал и подождал.

— Нету у меня таких денег! — огрызнулся Бомбилин. — Как я тебе их верну?!

Светлана Ивановна принялась тихонько плакать.

— Речь пока не об этом, — ответил я, убедившись, что финансовая тема его беспокоит. — А о том, намерен ли ты и впредь думать только о себе и обманывать людей, которые тебе помогали? Или ты все-таки вспомнишь про жителей города и попробуешь повлиять на исход выборов?

Я невольно заговорил в пафосной и невнятной интонации, в которой любил выражаться сам Бомбилин. Как ни странно, это подействовало.

— Как повлиять? — глухо отозвался Бомбилин.

— Например, поддержать одного из кандидатов, — сказал я, словно размышляя вслух.

— Кровососов?! — ужаснулся Бомбилин. — Которые меня в тюрьму посадить хотели? Трубой по голове убивали? Да ты что!.. — Он задохнулся и не договорил.

Примерно такой реакции я и ожидал.

— Убивал тебя Рукавишников, — поправил я. — Поэтому он отпадает. Хотя пока он идет первым. И будет мэром Нижне-Уральска, если ты не поддержишь Силкина. В случае победы Рукавишникова тебе действительно придется трудно. Человек он злопамятный и постарается свести с тобой счеты. Я согласен, что и Рукавишников, и Силкин — не самые приятные люди…

— Не будет этим проходимцам моей помощи! — категорически выкрикнул Бомбилин, перебивая. — Никогда!

Глядя на него, я не был уверен, что Силкин и Рукавишников больше походили на проходимцев, чем сам Бомбилин, пьяный, с перевязанной головой и все еще не сошедшими синяками на лице. Но говорить ему об этом было бесполезно. Он слишком сжился с ролью народного трибуна.

— Да ты послушай сначала, — урезонивал я. — Я же не прошу тебя вставать под знамена Силкина.

— Силкин — вор! — воскликнул Бомбилин с той заученной интонацией, с которой он тысячи раз повторял это на митингах.

— У нас не очень большой выбор, — заметил я. — Не забывай, сейчас их только двое. И Силкин все-таки лучше Рукавишникова.

— А кто не вор-то? — встрял Петрович. — Все воруют. Жизнь такая. Че ты орешь-то? Ты сперва вникни, а потом уж варежку разевай!

— Помочь во втором туре Силкину было бы правильно во всех отношениях, — настаивал я. — В сложившихся обстоятельствах это помогло бы и городу, и тебе.

— Мне-то как поможешь?! — недоверчиво усмехнулся Бомбилин.

— Ты сможешь еще за это получить приличные деньги, — объяснил я.

— Не нужны мне деньги! — махнул рукой Бомбилин.— Я тебе не проститутка!

— Хва брехать-то! — возмутился Петрович. — Кого ты тут перед нами строишь! Не проститутка он! Не проститутка — значит, и веди себя прилично! Ты вона человеку сколько уже денег должен? Ты отдавать-то их думаешь? Или простить собрался? Он мог бы с тобой и по-другому разговаривать. А он тебе помощь предлагает.

— Правда, Роман Сергеевич, — неожиданно пришла мне на помощь Светлана Ивановна. — Ты бы послушал. Один раз ведь уже сделал по-своему. А он, вон, зла на тебя не держит. Так ведь, Андрей Дмитриевич?

— А много ли денег-то?! — не вытерпел практичный Петрович.

За время выборов я успел передать ему и Бомбилину двести двадцать пять тысяч долларов, что, откровенно говоря, для такой избирательной кампании было мелочью. Каждый из двух основных претендентов потратил как минимум в десять раз больше. Так или иначе, но Бомбилин своим разрывом поставил точку на дальнейшем финансировании, сэкономив мне семьдесят пять тысяч, из тех трехсот, что я брал у Храповицкого.

Деньги лежали возле моих ног в спортивной сумке, которую я предусмотрительно захватил с собой. Впрочем, предлагать Бомбилину всю сумму я не собирался.

— Пятьдесят тысяч долларов, — ответил я небрежно.

— Господи! — ахнула Светлана Николаевна. — Много-то как!

— И почему только я никуда не выбираюсь! — с тоской воскликнул Петрович.

Бомбилин молчал и сопел.

— Нет! — наконец решил он. — Не пойду на это! У меня еще совесть трудовая есть!

— Это откуда же у тебя совесть? — взвился Петрович. — Когда ты деньги у Андрей Дмитриевича брал и обещал с ним во всем советоваться, где она была, твоя совесть?! Или ты думал, что тебе за красивые глаза платили? А когда ты врал людям все подряд, что квартплату снизишь, что всех воров посадишь, что на заводе порядок наведешь? Ведь знал же ты, что никогда этому не бывать?!

— Не знал! — огрызнулся Бомбилин. — Я в это верил!

— А сейчас, значит, не веришь? — едко подхватил Петрович. — Быстро же ты разуверился!

— Я и сейчас верю! — защищался Бомбилин.

— Не ври! — досадливо отмахнулся Петрович. — Нам-то только не ври! И не зли меня! — прибавил он сердито. — Совесть, вишь, ты, у него появилась!

— Роман Сергеевич! — не выдержала Светлана Ивановна. — На пятьдесят тысяч квартиру можно новую купить. Трехкомнатную! — И она опять заплакала.

Бомбилин засопел еще громче. Некоторое время в комнате было слышно только его дыхание и приглушенные всхлипывания Светланы Ивановны.

— А больше дадут? — вдруг отрывисто поинтересовался Бомбилин.

— Больше не дадут, — ответил я твердо.

— И так тебе много! — вставил Петрович.

— Роман Сергеевич! — молила Светлана Ивановна.

— А деньги где? — Бомбилин злобно посмотрел на меня.

Я молча открыл сумку и потряс ее из стороны в сторону, чтобы он увидел десятитысячные пачки долларов.

Светлана Ивановна ахнула и всплеснула руками. Петрович вспотел.

— Выбирай, — сказал я. — Или деньги, или иди пить дальше!

— На что пить-то? — опять всхлипнула Светлана Ивановна. — И так уж все пропито!

Еще секунду Бомбилин колебался. И наконец, что-то в нем сломалось.

— Давай! — азартно крикнул он, протягивая руки к сумке.

Я, не спеша, отодвинул сумку и закрыл «молнию».

— Деньги получишь завтра, — ответил я. — После того, как дашь пресс-конференцию. Мои люди привезут их Петровичу. И вручат только после того, как ты сделаешь все, что необходимо. Не забывай, один раз ты уже меня обманывал.

— Дай сейчас хоть пару тыщ! — взвыл Бомбилин.

— Завтра! — повторил я. — Пойдем, Петрович.

6

В машине я подробно проинструктировал Петровича относительно завтрашней пресс-конференции и его дальнейшего сотрудничества со штабом Силкина. Убедившись, что он все усвоил, я достал десять тысяч долларов и протянул ему.

— Это тебе, — сказал я. — За прежнюю работу, я думаю, ты уже взял, никого не спрашивая. — Петрович виновато усмехнулся, но отпираться не стал. — А это — за будущую работу на Силкина.

Петрович с удовольствием помял пачку в руках и сунул в карман.

— Это правильно, Андрей Дмитрич! — одобрил он. — Я, вообще сказать, заметил, что ты, когда подумаешь, всегда правильно поступаешь! А насчет твоего задания даже не сомневайся! Все в лучшем виде сделаем!

Когда я высаживал его возле его дома, он на минуту задержался.

— Андрей Дмитрич, — озабоченно проговорил он. — А я вот думаю, когда Силкин победит, может, меня к нему возьмут, а? На какую-нибудь должность. Мне ведь много не надо. Ты там похлопочи, если что. А то надоело мне где попало ишачить.

— Похлопочу, — пообещал я устало.

В эту минуту я пообещал бы что угодно. И кому угодно.

К себе я добрался к шести утра. Объяснив Гоше, кому и как завтра нужно будет вручить деньги, я отпустил охрану. Я падал с ног, но решил не ложиться, чтобы не заснуть. У меня была еще пара дел.

В половине восьмого, выпив пять чашек кофе, я позвонил Храповицкому на мобильный телефон. По счастью, он уже встал, значит, ночевал не дома.

— Срочно высылай юристов в Нижне-Уральск! — В голове у меня все плыло, и я старался не сбиться. — Заместитель Силкина по экономике будет их ждать в своем кабинете. Сегодня они должны все обсудить и после пресс-конференции Бомбилина подписать бумаги.

— Шутишь?! — ахнул Храповицкий. — Неужели получилось?!

— Надеюсь, — ответил я. — Только я, с твоего позволения, сегодня на службе не появлюсь. Если что, звони.

— Ну, ты даешь! — протянул Храповицкий. — Поверить не могу!

После него я позвонил своему секретарю.

— У тебя есть под рукой бумага и ручка? — осведомился я. — Необходимо кое-что записать.

— Конечно, — отозвалась она невозмутимо. Ее невозможно было застать врасплох.

— Как только ты появишься на работе, зайди в приемную Крапивина и передай следующее сообщение. Дословно. Записываешь?

— Записываю, — ответила она коротко.

— Андрей Дмитриевич готов принять Виктора Эдуардовича завтра в четырнадцать тридцать в своем кабинете и надеется, что Виктор Эдуардович не забудет войти к нему в кабинет со словами «Дяденька, прости поганца». Точка.

На другом конце трубки повисла тягостная пауза. Она не одобряла моего распоряжения, и это было слышно даже по молчанию.

— Записала? — уточнил я на всякий случай.

— А вы уверены, что надо передавать? — осведомилась она напряженно.

— Потому что он партнер, а я нет? — спросил я с вызовом.

— При чем тут это! — возразила она с укором. — Просто, вы же сами потом будете жалеть, что оскорбили человека.

Мне стало неловко. Она была права. Если ты начинаешь разговаривать с кем-то как мясник, то чем ты отличаешься от мясника?

— Вечно ты споришь! — проворчал я. — Ладно. Забудь всю эту чушь. Извини! Кажется, мне пора выспаться.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Меня разбудил телефонным звонком Петрович.

— Все под контролем, — заговорщицки зашептал он в трубку. — Только что закончили пресс-конференцию. Рома выступил как надо! Дескать, из двух жуликов надо выбрать того, кто меньше ворует. Призываю за Силкина! В этом роде. Страдал, конечно. Смотреть на него было больно.

— Самолюбие никак не уляжется? — спросил я, испытывая невольный приступ жалости к бывшему народному герою, который по моей вине пережил унижение.

— При чем тут самолюбие! — хмыкнул Петрович. — С похмелья страдал. Зато сейчас, поди, уж лечится! Как посылку твою получил, сразу куда-то исчез! Ну, ладно, мне пора делами заниматься. — И Петрович отключился.

Потом позвонил Храповицкий.

— Иес! — заорал он в трубку, как болельщик на стадионе.

— Что есть? — не понял я.

— Деревня! — важно ответил Храповицкий. —Я с тобой по-английски, между прочим, разговариваю.

— Тогда можно помедленнее? — попросил я.

— Слушай меня, сынок! — В его голосе звучало ликование. Мне даже показалось, что я вижу, как он пританцовывает. — Сегодня вечером будет грандиозная пьянка по поводу подстроенного тобою гениального гадства! Собираемся у Плохиша в кемпинге. Телок, кстати, он пообещал обеспечить Пусть отрабатывает свою поездку! Я за тобой заеду. Дрыхни дальше, сынок, тебе предстоит трудная ночь!

Он заехал за мной в начале пятого и прямо в прихожей набросился на меня с объятиями. Я давно не видел его таким довольным.

— Молодец! — восклицал он. — Молодец! Наш первый захват вражеской территории! Пусть знают враги!

Его многочисленная охрана, наблюдая эту сцену, неловко топталась позади, озадаченная столь открытым порывом со стороны своего обычно важного и сдержанного шефа.

Через некоторое время он, впрочем, успокоился и, когда мы сели в машину, заговорил в привычной ему насмешливой манере.

— Учишься, значит, чему-то у меня. Выходит, не совсем пропащий! Глядишь, так и дослужишься до должности секретаря у Виктора. Он, кстати, ходит сегодня мрачнее тучи. Веришь, он бы еще пару миллионов отдал, только чтобы у нас с тобой ничего не получилось. Не понимаю я такого отношения к бизнесу! — Храповицкий покрутил головой. — Какие здесь могут быть эмоции! Заработали — радуйся! Прогорели — думай о том, где украсть, чтобы убытки возместить. Тут нет друзей и врагов тоже нет! Есть партнеры и конкуренты.

Он удовлетворенно хрюкнул и неожиданно заключил:

— Правда, сегодня я сам, грешный человек, не мог отказать себе в маленькой радости. Два раза к Виктору лично заходил, поздравлял с победой и спрашивал, как мы будем тебя чествовать? А когда понял, что он сейчас на меня с кулаками набросится, то вернулся в свой кабинет и подписал назначение Николаши управляющим банка. Виктор ведь эту должность для своего двоюродного брата давно просил. Но разве попрешь против губернатора? — Храповицкий притворно вздохнул. — В порошок сотрет. Такой суровый человек.

— Кстати, о деньгах, — вспомнил я. — Тут тебе сдача полагается.

Я достал из сумки оставшиеся пятнадцать тысяч долларов и протянул Храповицкому. Он не взял деньги и посмотрел на меня как-то странно.

— Слушай, — несколько смущенно проговорил он. — Ты что, хочешь сказать, что никогда не зарабатываешь на этих выборах? — Он деликатно покашлял. — Между нами, а? Всегда тратишь столько, сколько у меня берешь?

— Ты спрашиваешь о том, ворую ли я у тебя? — Я скорее удивился, чем обиделся.

— При чем тут воровство! — торопливо возразил Храповицкий. — Просто, как-то так повелось, что цену вопроса ты устанавливаешь сам. Если она меня устраивает, я соглашаюсь. И какая мне разница, как ты расходуешь деньги, если достигаешь нужного результата! Как-то само собой предполагается, что ты закладываешь свои комиссионные. Это же нормально! Все так поступают. Мы несколько раз обсуждали данную тему с Виктором и Васей. И даже Виктор согласился с тем, что в случае, если ты побеждаешь, не наше дело, сколько ты берешь себе.

Я все-таки обиделся.

— Странный ты человек, — пожал я плечами. — Работаешь со мной три года, доверяешь мне миллионы и полагаешь, что я краду.

— Ну, что ты надулся! — всполошился Храповицкий. — Уж и спросить нельзя! Как все-таки с вами, с творческим народом, тяжело работать! Хуже женщин! И вообще я не понимаю, почему всеяна меня только орут! Кто только мной не помыкает! И губернатор, и Виктор, и ты! Я у вас как негр безответный. Спасибо, что хоть не бьете. Давай-ка так. Эти пятнадцать ты оставляешь себе. И с меня еще столько же.

— Брось, Володя, это много! — Я даже немного растерялся.

— Я все равно хотел тебе дать тридцатку премии, если все получится, — быстро принялся сочинять Храповицкий. —А теперь, считай, половину сэкономил. Как нажился. — Я знал эту особенность его рационального мышления: материальное поощрения он считал лучшим доказательством симпатии. Иным проявлениям любви он не доверял. — Да, самое главное! — Он резко сменил тему. — Про Маринку!

— Что про Маринку? — удивился я. — Я полагал, что с этой темой покончено.

— Как же! — усмехнулся Храповицкий. — Не в моем характере! Тема будет закрыта, когда мы все выясним. Я велел Савицкому поставить на прослушку ее телефоны и организовать круглосуточное наружное наблюдение. В таких вопросах не должно оставаться сомнений. Не забывай, — добавил он важно, — речь идет о моей женщине.

— Ну и что ты выяснил?

— Два раза ей звонил муж ее подруги. Сам. Рекомендовал ей какой-то автомобильный сервис. Якобы для ремонта ее машины. Предлагал съездить с ней вместе. Конечно, это может ничего не означать. А может означать многое.

— Что значит, многое? — поразился я.

— Свидание, например! — ответил Храповицкий убежденно. — С чего это вдруг такая забота о посторонней женщине?! К тому же она и знать не знает, где чинят ее машины. Этим другие люди занимаются! Да сам факт, что муж подруги звонит моей женщине, уже доказательство. Я же не звоню его жене!

— Слишком старая? — осведомился я с сочувствием.

— Маринкина ровесница, кому она нужна! — с раздражением воскликнул Храповицкий, прежде чем распознал подвох. — Брось свои идиотские шутки! — взвился он, поняв свою ошибку. — Друг называется! Короче, будет у Плохиша работенка.

Последнюю фразу он добавил без всякой иронии, даже с угрозой. Я понял, какое задание получит сегодня Плохиш, но спорить пока не стал, надеясь, что Храповицкий остынет и все само собою уляжется.

— Раз уж мы заговорили о женщинах. — Я все-таки решил задать вопрос, не дававший мне покоя. — Объясни, почему ты пошел на эту сделку с Собакиным?

Он сразу стал очень серьезным.

— Андрей, — медленно заговорил он, подбирая слова. — Честно говоря, мне глубоко наплевать на этот азотный комбинат. У нас были и более убыточные проекты. Но я ненавижу проигрывать! Когда я вступаю в любое состязание, то победа для меня вопрос жизни и смерти. Даже если это дружеская партия на бильярде. В этом для меня смысл моей деятельности! Я должен побеждать! Такая уж у меня порода. Что же касается твоей… короче, госпожи Хасановой… Вот, кстати, почему я не смешиваю личные отношения и бизнес. Вредно и для дела, и для здоровья. Эмоции увеличивают риск поражения. А в бизнесе необходим холодный расчет. — На эту тему он мог говорить часами. Это был его конек. — Так вот, я никогда не даю советов людям относительно частной жизни. Тем более, что их никто не слушает. Из всех трудных женщин ты почему-то выбираешь самых невозможных. Так уж ты устроен! И каждый раз ты готов жертвовать ради них самым дорогим, что у тебя есть. Я имею в виду мной и моими деньгами. Не могу сказать, что это меня не задевает, но я стараюсь относиться к этому с пониманием. Разумеется, в целях нашей обоюдной безопасности я принимаю меры предосторожности, за что каждый раз терплю от тебя незаслуженные скандалы. Ведь из нас двоих я жадный, беспринципный и безжалостный, а ты добрый и радеешь за все человечество. Что, между прочим, полный бред! Мне порой кажется, что лучше бы ты увлекался прыжками без парашюта. Ломал бы ты себе ноги, руки, зато обходился без ненужных душевных переживаний. И меня бы не терзал.

— Про страдальца я уже где-то слышал! — перебил я. — Признайся, все дело в том, что она тебе не нравится?!

Он задумчиво потер подбородок.

— Она мне не очень нравится, — согласился он. — Но дело это не мое. Главное, чтобы она нравилась тебе. Если ты приведешь ко мне крокодила, я, ради тебя, буду общаться с крокодилом! Вопрос не в этом! Я не считаю, что со стороны виднее, просто со стороны все выглядит немного иначе. Вы, например, уверены, что между вами безумная любовь. На самом деле, у нее это просто отчаяние. Заметь, я не говорю, что отчаяние слабее любви. Возможно, даже сильнее. Просто у этого чувства другая природа. И цели другие. Любящая женщина стремится остаться с тобой любой ценой. Отчаявшаяся женщина любой ценой хочет выкарабкаться! И в том и в другом случае она, конечно, прежде всего, думает о себе. Но в первом, она готова чем-то пожертвовать ради тебя, а во втором, она готова пожертвовать тобой. Это — разница!

Мне стало не по себе.

— Ты хочешь сказать, что, в конечном счете, ей нет до меня дела? — спросил я севшим голосом.

— Конечно, есть! — хмыкнул Храповицкий. — И еще какое! Ведь ты ее последняя надежда! Просто ты для нее средство, а не цель. Она осталась одна. И она думает, что ты — волшебник, чье единственное назначение — разрешение ее проблем. И никому, кроме тебя, этот подвиг не по плечу. Наверное, она даже искренне восхищается тобой! Какой ты сильный! А какой смелый! Спасу нет! — Он покачал головой. — Одна незадача. Ее проблемы не решаемы! В этом весь секрет. И твоя беда. Потому что, как только она поймет, что ни тебе, ни кому другому осколки не склеить и ее бизнес не удержать, она тебя возненавидит. Переживет страшное разочарование в тебе. И будет считать трусом и негодяем. Который, подобно всем остальным, обманул ее, простодушную. Все твои усилия по спасению ее капиталов будут мгновенно забыты. Ты можешь вылезти из кожи, но, не добившись нужного ей результата, все равно останешься подлецом. И никогда ты ей не докажешь, что это не ты ее выбрал, а она тебя! В ее поступках нет логики. Я считаю, что ты можешь быть героем, если тебе надоела твоя голова. Но волшебником ты уже не станешь. Возраст не тот! Видишь ли, мы все подчиняемся тем или иным законам. У сильных — свои законы. У слабых — свои. Но они есть. И никому их не нарушить. Ни мне, ни губернатору, ни Ильичу! А она хочет жить вне всяких законов! Мы все бы хотели. Но нельзя!

— В бизнесе и в чувствах разные законы, — возразил я.

— Одни и те же! — категорически заявил Храповицкий. — Ты платишь и что-то получаешь взамен. А уж чем ты платишь, деньгами или там чувствами или еще чем-то, — это уж личное дело. Империя ее покойного мужа оказалась пшиком! Бутафорией! — Он щелкнул в воздухе пальцами. — Сплошная уголовщина: невозвратные кредиты, долги, «кидняки» и, скорее всего, трупы. Это фундамент. А то, что сверху — неважно. Значит, все это нужно возвращать. Срочно! Иначе — убьют, как убили Хасанова. Это же ясно дураку! Но не ей. Она не хочет отдавать! И умирать тоже не хочет! Самое умное из того, что она может сейчас сделать, это бросить все и переехать жить к тебе. С детьми и кошкой. Бежать! Бежать! Чем скорее, тем лучше. Пусть грабят, что осталось! Пусть делят! Пусть убивают друг друга! Забыть, как страшный сон весь этот Нижне-Уральск и бизнес своего мужа. Я не знаю, готов ли ты принять ее с детьми и кошкой. Но самое смешное, что она к этому не готова! Она не желает бежать! Даже не помышляет об этом. Ей нужно совсем не то. Она надеется, что долги ее мужа похоронили вместе с его телом. А она останется богатой, деловой и независимой женщиной. Задумано красиво. Но как это осуществить?! Бороться сама со всем миром она не в состоянии. И она перекладывает эту почетную обязанность на тебя. По сути, она пытается назначить тебя завхозом по наворованному имуществу. И наградой за твои старания тебе будет ее любовь. Ах да, извини! Еще пуля в лоб. Чуть не забыл про такой пустяк! Но по сравнению с ее любовью, это — мелочи. Она будет рыдать у твоего гроба. И наденет черное платье от «Шанель». Которое тебе так нравилось!

Я уже десять раз пожалел, что заговорил с ним об этом. В иных ситуациях его мнения лучше было не спрашивать. Потому что он высказывался просто и жестко, не особенно заботясь о чувствах собеседника. Он был деловым человеком. Я, видимо, нет. Я криво усмехнулся.

— Ты сегодня как-то особенно… — я запнулся, подыскивая слово, — беспощаден.

— Разве? — удивился Храповицкий, не то искренне, не то притворно. — А я-то полагал, что говорю вещи, тебе самому давно понятные. Не такой же ты романтик, как иногда пытаешься показать. Иначе, как бы ты со мной работал? И как бы устраивал фокусы, подобные вчерашнему! Впрочем, я не вмешиваюсь во все это не потому, что полагаюсь на твое благоразумие. А потому, что, согласно всем существующим законам, писаным и неписаным, любой из нас получает то, что ему полагается. И ты не сможешь пропасть вместо нее. Даже если очень захочешь.

— А вместе с ней? — спросил я из безотчетного чувства протеста. С вызовом.

Храповицкий подумал, прежде чем ответить.

— Вместе с ней, наверное, можешь, — решил он наконец. — Особенно, если постараешься. Но это уже твой выбор. Тут я тебе не смогу помешать. Скажи только заранее, какой костюм мне надеть на твои похороны.

2

Резиденция Плохиша располагалась довольно далеко за городом, как раз на полдороге между Уральском и Нижне-Уральском. То, что Плохиш называл «кемпингом», было большим и мрачным двухэтажным строением из серого кирпича, напоминавшим не то казарму, не то тюрьму. Сходство дополнялось высоким облезлым каменным забором с натянутой колючей проволокой. К зданию прилегала огромная неухоженная территория.

Чужих сюда не пускали. На въезде, в закрытой будке, сидели вооруженные охранники. Своим воровато-подозрительным видом они чем-то напоминали Плохиша. Кстати, ближнее окружение часто копирует нас, но почему-то всегда в самом пародийном варианте. Охрана Храповицкого, например, так же, как и его секретариат, держалась до смешного высокомерно. В своих я порой с отвращением наблюдал какую-то самоуверенную тщеславную вальяжность. Впрочем, я тешил себя надеждой, что они нахватались этого у Васи. А у кого же еще? Не у меня же, в конце концов!

В этой берлоге Плохиш проводил большую часть времени, здесь собиралась его бригада и сюда привозили коммерсантов для отчета. Мне случалось заезжать сюда раз или два, но днем и ненадолго. Мальчишник мы проводили у Плохиша впервые.

У входа стояло десятка полтора машин и толпа охраны. Из чего следовало, что народ уже собрался и пребывает в боевой готовности. На крыльце, поджидая нас, маячил Пахом Пахомыч, бросая свирепые взгляды по сторонам. Он обнялся с Храповицким, изобразив радушную улыбку, потом вспомнил про меня и сунул заодно руку и мне. После чего отвернулся и больше уже не обращал на меня внимания. В присутствии шефа других людей для него не существовало.

Мы прошли в длинный узкий зал, довольно темный, с деревянными стенами, на которых были развешаны портреты советских вождей, выполненные в бравурной манере социалистического реализма. Плохиш почему-то находил пикантным проведение разнузданных оргий под строгими взглядами коммунистических лидеров. Однако многочисленные пулевые отверстия в портретах свидетельствовали о том, что братва не разделяла его вкусы и, напиваясь, принималась палить по бывшим блюстителям коммунистической морали.

Впрочем, сейчас меня занимали не портреты. Как только мы шагнули внутрь, у меня зарябило в глазах. Не менее двадцати девушек сидели за щедро накрытым столом, пожирая голодными взглядами стоявшие перед ними блюда. Вероятно, Плохиш на правах хозяина запретил им притрагиваться к чему-нибудь до нашего прибытия, дабы не портить натюрморт.

Плохиш постарался представить всю цветовую и плотскую палитру. Здесь были блондинки и брюнетки, толстые и худые, развязные и робкие. Три или четыре были по-настоящему красивы, человек шесть выглядели так, словно их подобрали на вокзале, не успев как следует отмыть, остальные были вполне заурядными, если не считать яркого макияжа и откровенной одежды. Впрочем, поначалу все немного смущались, держались чинно и переговаривались приглушенным шепотком. Время от времени они искоса бросали на мужчин завлекающие взгляды, в которых вместе с опаской читалось предвкушение веселья.

Кстати, порядочные женщины перед первой встречей почему-то всегда настраиваются на худшее, испытывают страх и оттого в последнюю минуту иногда срывают свидание, о чем потом часто жалеют. В отличие от них проститутки едут на вечеринку с радостной надеждой. Подобно тому, как игроки, отправляясь в казино, рассчитывают только на удачу и никогда не вспоминают о потерях, проститутки в глубине души свято верят, что рано или поздно среди тех, кто вскладчину любит их в банях, вдруг да окажется наследный принц. Который заберет их в другую страну и будет осыпать розами и подарками. Поскольку, по их убеждению, никто в мире так не заслуживает роз и подарков, как они, проститутки.

Напротив девушек рядком сидели: Виктор, Вася, Сырцов и Николаша. Поскольку на них приказы Плохиша не распространялись, они что-то лениво жевали и неспешно беседовали между собой, по принятому в России обычаю, не обращая никакого внимания на умиравших от голода женщин. Плохиш, чувствуя свою ответственность, постоянно вскакивал, нетерпеливо прохаживался и выглядывал в окно.

Мы вошли, посыпались шумные приветствия. Мы поочередно обнялись с мужчинами, включая рассеянного Виктора, и небрежно кивнули дамам. После чего нас с Храповицким усадили во главу стола. Я бросил взгляд на Виктора. Он сидел чуть поодаль, с отрешенным видом, словно он заскочил сюда случайно и на минутку. Слова он цедил небрежно и сквозь зубы.

Храповицкий провозгласил первый тост за меня и нашу сокрушительную победу в Нижне-Уральске. Едва гости успели опрокинуть рюмки, как тут же поднялся Вася и произнес речь в мою честь, почти дословно повторявшую тост Храповицкого. Я почему-то всегда чувствую неловкость, когда меня хвалят публично, а потому предложил выпить за назначение Николаши. Таким образом, перерыв между всеми тремя рюмками не составил и десяти минут.

Считая, что с официальными церемониями покончено, девушки, наконец, жадно набросились на еду, предварительно спросив у Плохиша разрешения. Мы выпили еще за Храповицкого и за хозяина, то есть за Плохиша. После столь мощного алкогольного залпа атмосфера слегка разрядилась, и беседа потекла оживленнее.

Храповицкий поманил пальцем Пахом Пахомыча, и тот тут же подскочил, что-то дожевывая на ходу.

— Сколько я тебе должен за жратву? — негромко спросил Храповицкий.

— Семнадцать тысяч долларов, — ответил Пахом Пахомыч, на всякий случай втягивая голову в жирные плечи, словно пугаясь, что его прибьют. — С копейками. Я уже в вашу бухгалтерию счет отправил.

— Ты не обалдел? — добродушно осведомился Храповицкий.

Пахом Пахомыч надулся.

— Просили на тридцать персон, — забубнил он, тряся щеками, как хомяк. — Я все лучшее обеспечил. Коньяк французский. Вина тоже французские.

— А зачем шлюхам французские вина? — встрял Плохиш, чутко прислушивавшийся к разговору. — Они бы и пивом обошлись.

— А дом Пахомычу на какие деньги достраивать? — как-то вяло отозвался Виктор. — Одна надежда нас обобрать.

Плохиш, щурясь, окинул Пахом Пахомыча оценивающим взглядом.

— А почему икра несвежая? — строго спросил он, прежде чем Пахом Пахомыч нашелся что ответить на реплику Виктора. — За такие бабки тухлую икру людям подгонять, это, в натуре, наглость.

— Как тухлая? — всполошился Пахом Пахомыч, метнувшись к столу и испуганно его оглядывая. — Свежайшая икра.

— Володя, это твой коммерсант? — повернулся к Храповицкому Плохиш. — Можно я его маленько загружу?

— Грузи до талого! — барственно разрешил Храповицкий.

— Так, в глаза мне смотри! — приступил Плохиш к Пахом Пахомычу, хватая того за грудки. — Сколько украл, быстро отвечай, не задумываясь! Где деньги зарыл?

Как любой труженик прилавка, Пахом Пахомыч бандитов боялся до обморока. Но страх перед Храповицким был сильнее.

— Я никогда не ворую! — огрызнулся он, пряча взгляд и пытаясь освободиться, не вступая, однако, с Плохишом в единоборство. — Не надо на меня наезжать!

— Ну-ка, понюхай икру! — приказал Плохиш.

Он поднес к лицу Пахом Пахомыча огромное блюдо с белужьей икрой. Пахом Пахомыч покорно наклонился, чтобы понюхать, и в эту секунду Плохиш быстрым движением хлопнул его по затылку. Пахом Пахомыч отпрянул, но было поздно. Все его лицо было перемазано икрой.

— Ты все-то не ешь! — попросил Плохиш. — Нам оставь, чуть-чуть. Володя, гляди, какой у тебя коммерсант жадный. Прямо из тарелки лопает!

Все, включая женщин, смеялись в голос. Пахом Пахомыч ругался, вытирая лицо салфеткой.

Плохиш в это время увидел что-то в окне и дернул меня за рукав.

— Пойдем, кино посмотришь, — предложил он. Мы вышли на крыльцо. Во двор въехала машина, из которой высадились две симпатичные девушки лет по двадцати пяти, обе в коротких юбках, накрашенные и оживленные. Они дождались, пока выйдет водитель, сутулый и прыщавый парень, расцеловались с ним на прощание и, цокая высокими каблуками по асфальту, побежали обниматься с Плохишом.

Водитель грустно посмотрел, как они взбегали по ступенькам, потом приблизился к Плохишу и с какой-то угловатостью, словно преодолевая себя, пожал ему руку. Лицо его при этом оставалось хмурым.

— Все нормально будет? — спросил он Плохиша несколько тревожно.

— Когда же по-другому было! — с укором ответил Плохиш.

— Ленка в прошлый раз с синяком вернулась, — угрюмо проворчал парень, избегая смотреть Плохишу в глаза и кивая на одну из девушек, рыженькую и длинноногую. Те, дожидаясь нас, стояли у двери, перебирая ногами, как скаковые лошади.

— Сама нарвалась! — возмутился Плохиш. — Ты бы объяснял ей, как себя вести с приличными людьми. А то она, как напьется, королевой себя чувствует. Пацанов стала жизни учить. Панибратство, оно до добра не доводит!

— Да я объясняю, — вздохнул парень. — Только не больно она меня слушает. Характер-то у нее, сам знаешь! Ну ладно, я тогда утром за ними приеду.

— Хочешь, сами отвезем, — предложил Плохиш. Он махнул рукой девушкам, чтобы они проходили внутрь.

— Езжай домой, чего ты торчишь! — крикнула с крыльца водителю рыженькая, и они исчезли за дверью. Водитель покривился и тяжело вздохнул.

— Нет, я уж лучше сам приеду! — подумав, решил он. — Мне так спокойнее будет.

Он простился с Плохишом, неодобрительно покачал головой, сел в машину и тронулся.

— Слышь, — повернулся ко мне Плохиш и понизил голос, чтоб не услышала стоявшая поодаль охрана. — Знаешь, кто этот парень? Муж той рыженькой. А вторая ее подружка. Обе, кстати, Ленки. Прикинь? Муж жену сам привозит на гулянки! Я от них тащусь! Он в ларьке продавцом работает. Денег нам был должен. Мы его с полгода разводили, чтоб он Ленку нам привез. Пугали, били, на счетчик ставили, — ну ни в какую! Потом к ней подъехали, денег дали, она согласилась. Первый раз боялась, тряслась вся! А теперь за уши не оттащишь. Подруг таскать начала! А че! Девкам нравится! Считай, и время провели в приятной компании, и развлеклись, и денег заработали! Он, правда, следит, змей. Каждый раз сам ее привозит и сам забирает. Заботливый, в натуре. Они на квартиру копят.

— Семейный подряд, — пробормотал я, не зная, что сказать. — Хорошо хоть, себя не предлагает.

— А мы бы и ему место нашли! — Плохиш отрывисто хохотнул. — А че? Охране бы его отдавали, чтоб на наших телок не зарились. А то, вон они, волки, как смотрят! Небось, когда по домам их развозят, договориться с ними норовят. Знаю я их!

Он шутливо погрозил охране кулаком, и мы вернулись в помещение.

— Вы куда пропали? — крикнул нам Храповицкий. — У меня к вам разговор есть.

3

Плохиш провел нас из зала в просторный кабинет, где стояла массивная кожаная мебель, низкий широкий стол и огромный аквариум с пираньями. Храповицкий сел в кресло, Плохиш — напротив него, а я устроился на диване.

— Покурим? — предложил Плохиш, доставая откуда-то из-под стола косяк с марихуаной.

Мы пустили косяк по кругу. Комната наполнилась едким дымом. Храповицкий закашлялся.

— В общем, все довольно просто, — по-деловому начал он. — Ты мою Маринку знаешь?

Плохиш хмыкнул, показывая, что вопрос излишний, поскольку в городе нет человека, не знающего дам Храповицкого.

— Есть мужик, с которым у нее не то что-то было, не то не было, — туманно продолжал Храповицкий. — Я хочу это знать точно.

Плохиш задумался. Храповицкий впервые обращался к нему с просьбой, и он не хотел ударить в грязь лицом.

— Как выяснить? — спросил он озабоченно, отбросив обычное шутовство. — Проследить?

— Это уже делают, — нетерпеливо поморщился Храповицкий. — Я хочу его допросить лично. Вмешивать сюда свою охрану я считаю опасно. Лишние разговоры мне не нужны. Да и опыта в делах такого рода у охраны нет. Могут твои ребята его поймать и доставить сюда? Я приеду и поговорю с ним с глазу на глаз.

— Поймать и доставить — не вопрос, — осторожно отозвался Плохиш. — Дашь адрес, и они все сделают в лучшем виде. Как бы у тебя потом неприятностей не было. Представь, что потом он выломится в милицию. Кинет заяву, откроют дело. Пойдет кипеш. Похищение человека! Телесные повреждения. Ты же его не обнимать будешь, правильно я понимаю?

— А я маску надену! — ответил Храповицкий, довольный своей предусмотрительностью. — Какую омоновцы носят.

Мы с Плохишом быстро переглянулись. Ни он, ни я не ожидали столь мелодраматического предложения от рассудительного Храповицкого. Но по виду Плохиша было ясно, что спорить с Храповицким он не решится. Я вздохнул.

— Володя, это только в телевизионных сериалах маска делает человека неузнаваемым, — возразил я. — Он поймет, кто ты, даже если ты приклеишь усы и наденешь парик. Ты же будешь расспрашивать его о своей женщине!

Храповицкий посмотрел на Плохиша. Тот молчал. Храповицкий понял, что Плохиш тоже не считает идею с маской удачной.

— Ну а вы что предлагаете? — с досадой спросил он.

— Подождать еще пару недель, — сказал я. — Если они встречаются, во что я по-прежнему не верю, то они себя каким-нибудь образом выдадут.

— Поломать! — убежденно заявил Плохиш. — Башку пробить и отметелить, чтобы на месяц в больничку попал.

— А если он все-таки ни при чем? — снова возразил я.

— А какая разница? — удивился Плохиш. — Одним лохом больше, одним меньше! Я же не говорю, что его надо на «глушняк» ставить! Так, поломают слегка для профилактики.

— Как это, ни при чем? — возмутился Храповицкий. — Он звонил моей женщине. — Какое он имел на это право?!

— А почему у него нет такого права? — не уступал я.

— Да потому что он — другой, — раздраженно пожал плечами Храповицкий. — Он из другого мира. Природа не любит равенства!

— Чем же мы, по-твоему, от него отличаемся? — уперся я.

— Тем, что у нас больше бабок! — встрял Плохиш.

— Дело тут не только в деньгах, — наставительно возразил Храповицкий. — А в том, как мы их заработали. Мы достигли всего умом, талантом, напором. Теми качествами, которых у других нет! Значит, им нечего на нас равняться. Допустим, ты слабый человек. В этом нет ничего плохого. Только веди себя соответственно. Избегай опасных ситуаций. Но ведь ты захотел отнять что-то у сильного. Женщину, машину, бизнес, не важно. Ты хорошо подумал? Тогда — пожалуйста! Рискуй на здоровье. Но помни, что, в отличие от тебя, сильный просто так ничего не отдаст. Нарушил закон — неси наказание. Это дважды два. Вот адрес. — Он достал из кармана бумажку и протянул Плохишу. — Только перепиши своим почерком, при мне. Не люблю следов оставлять.

Плохиш тщательно переписал адрес печатными буквами.

— За пару недель управишься? — спросил его Храповицкий, разрывая бумажку и сжигая в пепельнице. — Пусть для начала попадет в больницу. Заодно увижу Маринкину реакцию. Интересно же!

— Вопросов нет, — ответил Плохиш твердо. Спорить с ними дальше не имело смысла. Мы вернулись к народу.

4

Через час, когда бутылки на столе сменились новыми, праздник начал входить в свою главную фазу. Храповицкий, посадив с двух сторон от себя миловидных худосочных блондинок, забавляясь, плел им небылицы.

— Девчонки, вам замазка не нужна? — приставал он. — Хорошая, между прочим, замазка! Нигде такой не найдете. И недорого.

— Какая замазка? — хихикая, спрашивали девушки.

— А вот полы шпатлевать! — объяснял Храповицкий, разводя руками. — Вы чем, к примеру, полы замазываете, перед тем как красить?

— Не знаем! — ответили они хором.

— Вот видите! — внушительно продолжал Храповицкий. — А вещь первой необходимости. Мы с Андрюхой с работы три ведра сперли. Мы ж с ним на стройке работаем. Малярами-штукатурами. Раньше-то мы на макаронной фабрике вкалывали. Сверлильщиками. В макаронах дырки сверлили. Электродрелью. Ювелирная, кстати, работа. Эх, вот были дни! Макароны воровали мешками! И сами, бывало, наедимся, и соседям продадим. А после Андрюху выгнали за пьянство, он в этом деле меры не знает. По нему видать. А я из солидарности ушел. Теперь вот на стройку устроились. Кирпич тащим, замазку. Гвозди попадаются. Но мало. Бетон тоже можем. А может, вам бетону надо?

— Нам лучше деньгами! — отвечали девушки.

Отлично зная, кем на самом деле работает Храповицкий, они вели себя подобострастно и по мере сил старались поддерживать разговор.

Плохиш тем временем занялся смотринами привезенных дам. Он, не спеша, вальяжно прохаживался вдоль стола, останавливаясь то возле одной, то рядом с другой, и задавал какие-нибудь скабрезные вопросы.

— Грудь своя или силикон? — подозрительно осведомлялся он. — Дай потрогать! А татуировки на заду есть? Как нет? Я страх татуировки люблю! Ну-ка, покажь!

Девушки повизгивали и отнекивались.

Вдруг он резко повернулся к одной из девиц, состроил страшную гримасу и протянул к ней руки, словно собираясь придушить.

Не очень испугавшись, та, на всякий случай, ойкнула. Плохиш быстро сунул ей палец в рот. Девушка онемела от неожиданности, но Плохиша, тем не менее, не укусила. Плохиш еще некоторое время подержал свой палец, потом вынул и аккуратно вытер о свою майку.

— Человек! — одобрительно заметил он о девушке. — Сосет правильно.

Пахом Пахомыч между тем хвастался перед Николашей недавно приобретенными часами.

— Красивая штука, — соглашался подвыпивший Николаша, крутя в руках часы. — Сколько ты, говоришь, за них отдал?

— Три тысячи баксов, — важно отвечал Пахом Пахомыч. — Считай, даром. Ребята из Польши привезли. Вообще-то они тридцать стоят. Или даже больше. Это же «Роллекс». Золотые с бриллиантами.

— Ворованные? — откликнулся Плохиш, прислушивавшийся к разговору. — Со жмура сняли?

— Зачем ворованные! — обиделся Пахом Пахомыч, топорща усы. — Кому-то деньги были нужны, он и продал.

— Володь, — крикнул через стол Плохиш Храповицкому. — Ты где такого тугого коммерсанта откопал? Че плетет, сам не знает! Кто же будет продавать настоящий «Роллекс» за трешку? Ты вот, Пахом Пахомыч, отдашь их за трешку? А уж тупее тебя не бывает! Нет! Либо ворованные, либо поддельные.

— Они не поддельные! — еще больше обиделся Пахом Пахомыч.

— А вот мы сейчас и проверим! — подхватил Плохиш. Все затихли, в ожидании нового розыгрыша.

— Дай-ка сюда! — потребовал Плохиш.

— А ты их не повредишь? — опасливо спросил Пахом Пахомыч, забирая часы у Николаши.

— Настоящему «Роллексу», Пахом Пахомыч, никогда ничего не сделается! — внушительно заметил Храповицкий, косвенно тем самым давая разрешение на очередное издевательство. Плохиш схватывал с полуслова. Он почти силой вырвал часы из рук Пахом Пахомыча.

— Так, — начал он, внимательно их рассматривая. — Золотые, говоришь? Что-то мне не верится! Да и пробы на них нет!

Схватив со стола нож для мяса, он принялся пилить золотой браслет.

— Ты что делаешь?! — в ужасе кинулся к нему Пахом Пахомыч.

Плохиш ловко увернулся и перебежал на другую сторону стола.

— Какие же они золотые?! — возмущенно заметил он.— Покрытие позолоченное, а внутри железо.

— Где?! Где?! — восклицал, бегая за ним Пахом Пахомыч.

— Гляди, Вов, не золото! — издали махал часами Плохиш, обращаясь к Храповицкому.

— Значит, обманули Пахомыча! — с деланным сочувствием кивнул Храповицкий.

— Сейчас мы их еще проверим, — зловеще пообещал Плохиш. — «Роллекс» должен быть водонепроницаемым.

— Отдай назад! — кричал Пахом Пахомыч. Плохиш, не слушая, выскочил из зала в кабинет, где мы недавно разговаривали втроем. Пахом Пахомыч бежал за ним. Остальные, включая Храповицкого, хохоча, потянулись следом. Громче других, кстати, смеялись женщины. Я давно замечал, что проститутки, будучи весьма сентиментальными, могут искренне заливаться слезами над мыльными операми, но не прощают слабости и начисто лишены сострадания. В этом отношении соперничать с ними могут разве что женщины нашего круга.

Я остался за столом. Ко мне подсел Виктор, уже довольно пьяный. Я удивился, но не подал вида.

— Скучно? — с неожиданной для нетрезвого человека проницательностью спросил он.

— Неприятно! — вырвалось у меня. Виктор ухмыльнулся.

— Да брось ты! — заметил он равнодушно. — Если он это позволяет, стало быть, заслужил. У каждого удовольствия есть своя цена. Здесь он шут гороховый. Зато, представляешь, как хвалится кому-то! Вчера был с Храповицким и с Крапивиным у Плохиша! Девок было море! Тоже, небось, потом отыгрывается на тех, кто ему ответить не может! Официанток в кладовке имеет. Или там продавщиц заставляет минеты ему делать в обеденный перерыв.

Через минуту процессия вернулась. Храповицкий и Плохиш под руки тащили Пахом Пахомыча, который упирался и рвался назад.

— Зачем ты мои часы в аквариум кинул?! — надрывался Пахом Пахомыч. — Они же встанут.

— Встанут, значит, поддельные, — увещевал его Храповицкий.

— Они должны полчаса в воде полежать, — объяснял Плохиш. — Так всегда часы пробуют. Я сам видел. На фабрике. У меня друг в Польше «Роллексы» палит.

— Пустите меня! — кричал Пахом Пахомыч. — Я их достану!

— Куда ты своими грязными лапищами в аквариум полезешь! — возмущенно возражал Плохиш. — А если рыбки от тебя сдохнут? Ты знаешь, сколько они стоят! Ты сейчас непременно какую-нибудь заразу им занесешь!

— Я не заразный! — отбивался Пахом Пахомыч.

— Еще какой заразный! — не отпускал его Храповицкий.

— Слышь, Вов, что ж ты раньше-то не предупредил! — притворно испугался Плохиш. — Он же ко мне целоваться лез. Взасос, в натуре! А я ведь, дурак, еще и жрал с ним из одной тарелки! Вдруг у него сифилис?! Пропал я, пацаны! Прям во цвете лет!

— Тогда нужен полный медицинский осмотр! — решил Храповицкий. — Надо его раздеть! Девчонки, помогайте!

Толпа накинулась на Пахом Пахомыча, и через минуту, невзирая на судорожные телодвижения и крики, он был раздет догола. Толстый, волосатый и оскорбленный, он рычал, сопротивлялся и, в конце концов, исхитрившись, укусил Плохиша за запястье.

— Ай! — заверещал Плохиш. — Он меня инфекцировал! Держите меня, я теперь, в натуре, бешеный!

— Нужно срочно Пахом Пахомыча обезвредить! — заключил Храповицкий. — Я вам как врач говорю!

Николаша, примкнувший к народному веселью, схватил со стола бутылку коньяка и сунул горлышко в рот Пахом Пахомычу. Тот захлебывался, давился, но глотал. Видимо, даже в своем нынешнем невменяемом состоянии он не мог выплюнуть коньяк, зная его стоимость. Потом, голого, но еще не смирившегося, его поволокли в баню.

Пользуясь всеобщим замешательством, Вася, уже изрядно пьяный, поднялся и, шатаясь, подошел к двум Ленам, которых привез заботливый муж. Вася что-то пошептал им на ухо, девчонки встали со своего места и, захватив сумочки, пошли за ним. Наверху, на втором этаже, у Плохиша были номера.

— Не люблю я такой разврат! — вздохнул Виктор, по-прежнему сидевший рядом. — Как-то пресно. Собачьи свадьбы.

— А какой разврат ты любишь? — спросил я с любопытством.

— Да это и не разврат вовсе! — небрежно отозвался Виктор, наливая себе виски. — В разврате должно быть что-то запретное, чего нельзя. Какая-то тайна! А тут все в открытом доступе! Сезонная распродажа! Вот, гляди!

Он повернулся к девушке, сидевшей рядом, и обнял ее за плечи.

— Тебя как зовут? — спросил он доброжелательно.

— Юля, — игриво ответила она. У нее были короткие темные волосы и пухлое детское лицо со вздернутым носом.

— Так я и думал, — сочувственно кивнул Виктор, словно она призналась ему в скрываемом недуге. И, обращаясь ко мне, прибавил: — Ты, кстати, не знаешь, почему они все — Юли?

— Не все! — радостно возразила Юля. — Тут еще Лен полно!

— Ах да, извини, — насмешливо согласился Виктор. — Да какая, в сущности, разница! Ну, что, Юля, не пора ли нам наверх?

— Как скажешь! — с готовностью откликнулась она и потянулась за висевшей на спинке стула сумочкой.

— Погоди! — остановил ее Виктор. — Куда ты так торопишься? Давай еще девчонок прихватим!

— А сколько еще надо? — деловито поинтересовалась она. — Я тут просто не всех знаю. Не могу за некоторых гарантировать. Ну, в том смысле, что нормальные окажутся.

— Ну ладно, — решил Виктор. — Ты пока список составь человек на шесть. А я еще с товарищем поболтаю.

Отпустив озадаченную девушку, он вновь придвинулся ко мне.

— Ну и что тут развратного? — спросил он у меня. — Проще уж в тренажерный зал сходить. Хоть для здоровья польза! Надоело мне все это. — Он брезгливо поморщился.

— Ты даже представить себе не можешь, как мне все надоело! — вдруг с чувством воскликнул он, ударяя кулаком по столу так, что подпрыгнули тарелки.

Удивленный его неожиданным всплеском, я посмотрел на него внимательнее. На его красивом, испорченном оспой лице было какое-то странное выражение. Я не мог понять, разыгрывает ли он очередной спектакль или искренне тоскует. И чего он хочет от меня: драки или примирения. Да, скорее всего, он и сам не знал.

5

Еще через час и после очередной порции выпитых бутылок веселье окончательно дезорганизовалось. Кто-то громче включил музыкальный центр, и начались танцы. Основная масса девушек, сорвавшись со своих мест, бросилась зажигать. Нетрезвые и разгоряченные, они топтались на небольшой площадке, увлеченно подпевая исполнителям. Временами их нестройные, высокие голоса заглушали музыку.

Одна из блондинок, сидевшая рядом с Храповицким, настойчиво и шумно приглашала его на танец, жизнерадостно выкрикивая, что он дамский и что женщинам нельзя отказывать. После короткого сопротивления Храповицкий сдался и повел ее в толпу. Другая блондинка, возбудившись примером подруги, насела на робкого Сырцова. Тот долго отнекивался, но, увидев, что Храповицкий уже отплясывает, поплелся следом за девушкой.

Двигался Храповицкий агрессивно и размашисто, так что партнерша временами сбивалась с такта. Кроме того, он постоянно норовил толкнуть Сырцова, который неловко топтался рядом. Пару раз оступившись, Сырцов, в конце концов, извинился перед дамой и поспешно ретировался на свое место. Где тут же подвергся натиску Плохиша, который жаждал выяснить, могут ли его, Плохиша, коммерсанты получить монополию на аренду всех муниципальных бань, при условии, что городские чиновники после этого смогут пользоваться услугами проституток бесплатно.

Пьяный Пахом Пахомыч в распахнутом халате, обнажавшем его мохнатую грудь, и в надвинутой на глаза фетровой банной шляпе мирно дремал за столом. На его руке красовались благополучно возвращенные ему часы. Кто-то, походя, положил ему на шляпу банан, но он не шевельнулся. Николаша расспрашивал Виктора о достоинствах дорогих машин, стреляя глазами в сторону отплясывавших девушек, видимо затрудняясь с выбором.

В дверях, соединяющих кабинет с залом, появилась привезенная мужем рыженькая Лена, без одежды, завернутая в простыню. Не входя, она просунула голову, нашла взглядом Плохиша и окликнула его. Храповицкий, боковым зрением заметив, что Плохиш поднялся, тут же прервал танец и с хитрым видом двинулся к кабинету, сделав мне знак следовать за ним.

— Че стряслось-то? — осведомился Плохиш, входя.

— Че, че?! — сердито передразнила Лена, с размаху плюхаясь на диван. Лицо ее было злым и надутым. — Не пойду я больше к этому уроду, вот че!

— Почему не пойдешь? — удивился Плохиш.

— Не пойду, и все! — отрезала она. — Тебе надо — сам и иди!

— Странный какой-то разговор, — не спеша, заметил расположившийся напротив нее в кресле Храповицкий. — Может быть, ты объяснишь, в чем дело?

Она хотела огрызнуться, но, вскинув на него глаза, столкнулась с его холодным взглядом и осеклась.

— Да надоело, блин! — проворчала она. — Сам не знает, что хочет! Часа полтора уже с ним мучаемся! То танцевать стриптиз заставляет, то лесбиянничать! А сам, ну никакой! И ладно бы вел себя по-людски. А то матом орет! Дескать, мы во всем виноваты, что не можем его разогреть! Вот за сливками меня послал!

— За какими сливками? — поинтересовался Храповицкий, не сводя с нее строгого взгляда.

— Откуда я знаю, за какими! — воскликнула она чуть не плача. — Сказал, принесите сливок, намажете меня и слизывать будете! Мол, в Париже все так делают! Вот и мотал бы в свой Париж! Короче, Ленка там с ним осталась, а я сбежала! С понтом за сливками. — Не пойду я к нему, хоть убейте!

Не в силах выдерживать дальше взгляда Храповицкого, она уперла локти в колени и, наклонившись, спрятала в ладони лицо. Рыжие волосы рассыпались по плечам и рукам. Вся ее поза выражала отчаяние и упрямство.

— Что делать будем? — растерянно обернулся к Храповицкому Плохиш.

— Пусть берет сливки и возвращается! — невозмутимо ответил Храповицкий, ничуть не тронутый ее рассказом. — Разве есть другие варианты?

— Где я возьму эти сливки! — глухо выкрикнула она, не отрывая ладоней.

Плохиш почесал затылок. Было заметно, что он симпатизирует девушке.

— Вов, давай так поступим, — примирительно заговорил он. — Она останется со мной. Не возражаешь? А к Васе мы пошлем другую. Мало ли у нас этого добра! Слышь, ты это, — обратился он к Лене, все еще отчужденно сидевшей на диване. — Иди найди пару телок посимпатичней и пошли их наверх. Скажи только, пускай сначала зайдут на кухню и меда там возьмут. Медом будут его мазать! У меня тут меда немерено, — по-хозяйски пояснил он. — Мои пацаны местный рынок прикрутили, деревенский. А откуда в деревне покупатели! Денег-то нет ни у кого. Ну и забирают у барыг чем попало! Мед он тоже пригодится. Зимой. Пацаны простывают же на «стрелках».

— У меня там одежда наверху осталась, — скороговоркой сказала Лена, поднимаясь.

— Да черт с ней, с одеждой! — взвился Плохиш. — Завтра заберем!

Она бросила косой взгляд на Храповицкого и поспешно выскочила в зал, боясь, что Плохиш передумает. Храповицкий молчал, неодобрительно хмурясь.

— Да ладно тебе, Володь, — принялся уговаривать Плохиш. — Зачем на них давить! А то ездить перестанут.

— Они же не по любви ездят, а за деньги, — возразил Храповицкий, пожимая плечами. — Может, ты им платишь мало?

Вопрос прозвучал довольно резко. Плохиш заерзал.

— Нормально плачу, — неуверенно пробормотал он.— Их распускать тоже ни к чему. Кстати, Володь, ты мне только контингент не порти, а? — В его голосе зазвучала тревога. — Я имею в виду, много денег не давайте. А то вы там у себя привыкли. Долларов сто за ночь, и хватит! Разбалуются.

— Ну и жмот же ты! — усмехнулся Храповицкий, получив подтверждение своим подозрениям. — Уличные больше получают!

— Да перестань выдумывать! — оправдывался Плохиш. — Дело же не в деньгах! Сколько вон их по городу! Их ведь еще кормят, поят. Обращаются с ними по-человечески. К тому же мы не проституток привозим. Ты смотри, им такое не скажи! Слезы, знаешь, какие будут!

В этом Плохиш был прав. Я не помнил, чтобы кто-нибудь из девушек, приезжавших за деньги на наши вечеринки, считал себя проституткой.

— Сами-то возьмете кого-нибудь? — заботливо спросил Плохиш, переводя разговор и желая замять возникшую неловкость. — Не зря же их отбирали!

Храповицкий подумал. По его лицу было видно, что он еще не отошел оттого, что Плохиш заступился за девушку, осмелившуюся ему противоречить.

— Нет, наверное, — наконец лениво решил Храповицкий. — К кому-нибудь из своих поеду.

— Что, не понравились? — переживал Плохиш. Он явно уже был не рад, что вмешался.

— Да нет, нормально все, — смилостивившись, утешил его Храповицкий. — Просто у меня график. Последние дни догуливаю! Скоро семья приедет.

Девушек, подобных сегодняшним, он действительно брал редко, и только когда сильно напивался.

6

После его отъезда Сырцов тоже засобирался домой.

— Я бы остался, да жена скандалить будет, — пояснил он. — Она у меня ревнивая.

Ко мне вновь подсел Виктор. За последний час он, видимо, дозрел до какого-то решения в отношении меня.

— Поехали куда-нибудь, побезобразничаем! — предложил он. Он был в том градусе опьянения, который был ему необходим для его наиболее злых и наглых выходок. Наверное, благоразумнее было бы уклониться, но меня разбирало любопытство.

— Поехали, — согласился я беспечно. — Здесь мы уже все видели!

— Плохиш! — крикнул через стол Виктор. — Мы девчонок заберем, штук шесть-восемь? Не возражаешь?

— Берите хоть всех! — Плохиш широким жестом разбросал руки в стороны. — Для друзей последнее отдам!

Виктор кивнул Юле, которая давно суетилась между подружками, о чем-то с ними таинственно перешептываясь. Поручение, данное ей вскользь Виктором, добавляло ей значимости в глазах остальных девиц, и она важничала.

— Пошли скорее, девчонки! — зашипела на них Юля. Отобранный ею по своему усмотрению контингент из нескольких девушек торопливо похватал сумки и, оправляя на ходу одежду, засеменил к выходу.

— Николаша, поедешь с нами куролесить? — предложил Виктор младшему Лисецкому. — Разомнемся чуток!

Николаша, который еще не знал опасности кутежей, затеянных Виктором, с готовностью вскочил и, пошатываясь, закосолапил следом. Все происходящее было ему внове, и он боялся хоть что-нибудь упустить.

— Пахом Пахомыча нужно прихватить! — вспомнил Виктор, когда мы уже выходили. — Куда ж мы без него?!

Он поманил пальцем охранников.

— Вытащите из-за стола Пахом Пахомыча, — приказал он. — И сажайте в свою машину. Только не надо его одевать. Пусть так едет.

Мы с Виктором расположились на заднем сиденье его довольно неудобного громоздкого «Хаммера». В отличие от Храповицкого, предпочитавшего элегантные автомобили со сглаженными формами, Виктор, подчеркивая свою любовь ко всему грубому и угловатому, ездил на огромных тряских машинах. Однажды он даже купил по пьянке в какой-то воинской части списанный за ненадобностью бронетранспортер. Но прокатиться на нем по улицам города у Виктора так и не получилось. Некоторое время бронетранспортер красовался перед входом в наше вооруженное агентство, потом нам позвонили из милиции, попросив не пугать граждан, и древнюю военную машину куда-то отогнали.

Николаша сел в мой «БМВ» рядом с Гошей. Девушек набили в машины охраны. Туда же погрузили и сонного Пахом Пахомыча.

— Как ты думаешь, а у Плохиша в номерах видеокамеры есть? — поинтересовался Виктор, когда мы тронулись.

— Может, и нет при его скупости, — ответил я. — Да девчонки, похоже, и так ему все рассказывают.

— Вот дурак! — даже крякнул Виктор. — Я бы установил! Обязательно! Разве можно такую возможность упускать!

— Компромат собираешь?

— Ага! — кивнул он с удовольствием, нисколько не смущаясь. — Обожаю подглядывать! Страх люблю чужие тайны! Может, это у меня еще с тех времен осталось, когда я мясо рубил, а? Тогда все из-под полы продавали, а прилавки пустыми были. Вот я и привык, что самое главное люди прячут. Ведь на публике все притворяются. Ваньку ломают. И Храповицкий, и ты, и я, и губернатор, — все! А когда дома за собой дверь закроем, Боже мой! Что вытворяем! Ну, как подменили нас! Куда что подевалось? Откуда что взялось? Возьми, к примеру, того же Васю. Послушать его, ну прямо сексуальный разбойник! Все массажные салоны знает, телефоны шлюх в записную книжку не помещаются. Вахтеры наши от него под лестницу прячутся, чтобы, походя, не изнасиловал. А две Васины жены Васю на побегушках держат. Крутят им как хотят. Он и пикнуть не смеет. Как?! Почему?! Разве такого жеребца в стойле удержишь?

Виктор бросил на меня хитрый взгляд, словно задал мне неразрешимую головоломку. Но я нарочно молчал. Не дождавшись моего ответа, он не выдержал.

— Да потому что он в постели полный ноль! — торжествующе объявил Виктор. — Легче вагон разгрузить, чем его растормошить. Вот он и пытается изобразить из себя записного бабника! Понимаешь, о чем я говорю? Так всегда бывает! Да это не только с женщинами. Это во всем! Чем больше показухи, тем меньше настоящего. И сильнее всего люди боятся, что об их слабости кто-то догадается!

Было очевидно, что знание Васиного секрета наполняло Виктора неизъяснимым чувством презрения к своему партнеру.

— Слишком прямолинейное объяснение, — небрежно ответил я, чтобы его позлить.

— А вот и нет! — усмехнулся Виктор, ничуть не задетый. Он чувствовал себя в своей колее и не давал себя сбить. — Или, допустим, Пахом Пахомыч! Врет нам, что разводится с женой и оставляет ей квартиру. Чтобы мы его, значит, пожалели и сквозь пальцы смотрели на то, как он ворует. А супружеский, так сказать, долг, считай, каждую ночь исполняет! Топчет свою дражайшую половину. И еще рычит при этом так, что дети у соседей плачут! — Виктор обернулся и погрозил пальцем в сторону другой машины, в которой ехал Пахом Пахомыч. — Ух, какой безобразник! И финансами, кстати, она у него распоряжается! Телка у него, правда, тоже есть, постоянная. Как же такой орел без постоянной телки? Но с ней он не откровенничает. И жмется, подлец. Денег ей мало дает. Год уже к ней ныряет, а до сих пор даже машины не купил. Интересно?

— Как-то не очень прилично, — признался я.

— Конечно, неприлично! — убежденно заявил Виктор. — А что вообще прилично? Воровать? Врать? Гаремы заводить? Только мы почему-то это каждый день делаем и нормальным считаем! И ты, и я! А подсматривать, значит, тебе не прилично! Зачем же ты тогда в душу к людям лезешь? Ты ведь у нас на этом специализируешься, правда? Только у тебя свои методы, а у меня свои. А ты, кстати, знаешь, что Пахомыч тебя ненавидит?

— Меня? — удивился я. — За что же? Я же, кажется, единственный, кто регулярно пытается за него заступиться.

— А вот за это и ненавидит! — поучительно заметил Виктор. — И правильно делает! А ты не лезь! Если бы ты не заступался, то все это, глядишь, за дружескую шутку бы сошло. Атак получается унижение. И кого прикажешь ему за это винить? Нас, что ли, с Храповицким? Так мы же его начальники! А ты — нет! Свидетель его позора.

— Да ты, может быть, все выдумываешь? — высказал я вдруг мелькнувшую догадку. — Провоцируешь, как обычно?

Виктор ничуть не обиделся.

— Может, и выдумываю, — лукаво согласился он. — А может, и нет. Ты сам попробуй. Хотя бы разок. Сам потом будешь бегать, дырки в спальнях друзей сверлить!

— Значит, это все-таки ты у меня тогда прослушку установил! — утвердительно произнес я, вспомнив инцидент годовой давности. В свое время, когда я притащил на работу обнаруженные в своем доме «жучки», он возмущался вместе с другими и валил все на ментов и конкурентов.

На сей раз он не стал отпираться.

— Ну да! — отозвался он с радостным бесстыдством. — Кто же еще! Кому ты, дорогой друг, нужен, кроме меня?! — В приливе самодовольства он даже легонько потрепал меня по руке. — Но ты меня, кстати, разочаровал! Совсем разочаровал, — протянул он с деланным укором, качая головой. — Не ожидал я от творческого человека такой преснятины. Я-то думал, ты вон какой! А ты — вон какой! Никакой фантазии в постели! — Он театрально вздохнул, скорбя об отсутствии во мне должной изобретательности. — Позор твоей профессии! Надо тебе кассет порнографических, что ли, подогнать? Хоть поучишься на досуге.

— А ты ожидал, что я мальчиков вожу и составляю заговоры по свержению начальства? — осведомился я с невольным раздражением. — Что ж, извини. В следующий раз предупреди, когда решишь подсматривать, я уж для тебя постараюсь!

Видя мою реакцию, он отрывисто засмеялся.

— Да ладно, с кем не бывает! — великодушно обнял он меня. Я инстинктивно отстранился, и он хохотнул, чрезвычайно довольный, что сумел меня уязвить. — И даже не пробуй меня поразить! Сам подумай, что ты можешь показать мне такого, чего бы я еще не видел?

— Ты, кажется, полагаешь, что уже все на свете видел? — осведомился я с нескрываемым сарказмом.

— Про людей? — переспросил он небрежно. — Про людей, да! Все видел! Ну, то есть, все абсолютно!

Он посерьезнел и прибавил:

— И ты даже вообразить не можешь, насколько это скучно!

Он скривился и сделал распространенный жест, как будто его тошнило. И опять в его тоне мне послышалась прежняя больная и тоскливая интонация, как совсем недавно в кемпинге. — А знаешь, кто самый опасный человек в нашей конторе? — неожиданно проговорил он. — Сроду не догадаешься! Сырцов!

Я вновь не сумел скрыть изумления.

— Шутишь? — недоверчиво посмотрел на него я. — Он же тихоня!

— В том-то вся и штука! — закивал Виктор с загадочным выражением лица. — Постоянной любовницы у него нет. Жене он ничего не рассказывает. И плетет ей небылицы о том, что денег зарабатывает мало. Хотя он у нас получает столько, сколько тебе и не снилось! На что, спрашивается, копит? И куда девает?

— На что же? — осведомился я с преувеличенной заинтересованностью, делая вид, что не заметил шпильки по поводу разницы в зарплате.

— Выясню! — пообещал Виктор и хлопнул себя по колену ладонью. — Непременно! Должна же быть какая-то отдушина у человека! Не может же он все в себе носить и от всех таиться! Где-нибудь обязательно сорвется!

Он некоторое время помолчал, жуя губами, что-то обдумывая. Потом выражение его лица переменилось. Он повернулся ко мне и посмотрел на меня особенным взглядом, словно все, сказанное им до этого, было лишь пустяками, прелюдией к чему-то главному и потрясающему, чем он собирался поразить меня сейчас.

— А Вовкину тайну хочешь знать? — выдохнул он, заговорщицки понижая голос. — Храповицкого-то? Хочешь? Признайся! Ведь до смерти охота!

Он издевательски подмигнул.

— Нет, — поспешно ответил я, не задумываясь. — Не хочу.

— Почему же не хочешь? — недоверчиво поднял брови Виктор. — Не верю. Врешь! Ведь это же как здорово, выведать тайну начальника! Его главную слабость! Да после этого он в твоих руках, со всеми потрохами.

— Нет! — повторил я твердо. Мне почему-то стало ужасно неприятно, как будто меня принуждали к чему-то постыдному. — Я не роюсь в грязном белье. Тем более, если речь идет о близких людях.

— А я вот роюсь! — воскликнул Виктор упрямо. — И ты роешься, хоть и отпираешься! Не притворяйся передо мной. Мы с тобой слишком похожи для этого. Я тебя насквозь вижу!

Он не сводил с меня испытующего взгляда своих помутневших глаз.

— Надеешься, что я тебе сам выболтаю? — насмешливо настаивал он. — А ты и капитал приобретешь, и невинность сохранишь? Думаешь, самый хитрый?

Я подался вперед и похлопал по плечу его водителя.

— Останови! — потребовал я. — Мне пора выходить!

— Езжай! — рявкнул Виктор. Он сделал над собой усилие и растянул губы в недоброй улыбке. — Вот и еще одну твою тайну я узнал. Опять ты себя выдал! Как все-таки с тобой просто! Боишься, значит, правды! Трусишь! Екает в тебе сердишко. Не такой, выходит, ты смелый, как хочешь казаться!

Он удовлетворенно откинулся на сиденье, запрокинул голову и вытянул ноги.

— Ну а как насчет моего личного секрета? — осведомился он. — Любопытно? Я же тебе не близкий человек! Враг, можно сказать. Секрет врага дорого стоит. Ох как дорого!

Весь этот разговор уже давно раздражал меня. Я поневоле втягивался в его игру. Пора было положить этому конец.

— А твой секрет я и так знаю! — возразил я как можно равнодушнее.

— Да ну? — ухмыльнулся Виктор. — И в чем же он состоит, скажи на милость?

Он явно не верил мне. Я еще несколько секунд потянул, давая ему потомиться.

— Ты, Виктор, какой-то надорванный человек, — заговорил я, стараясь выбрать доброжелательный тон. — Тебя почему-то совесть мучает. Как будто ты что-то гадкое совершил в жизни и простить себе не можешь. И тебе страшно важно вновь и вновь убеждаться, что все остальные не заслуживают твоего уважения. Что они мельче и подлее. Как будто чужой грех прибавляет тебе святости. Но в проницательности тебе не откажешь. Иное дело, что она у тебя особого рода. Злая какая-то. Ты чужие слабости очень легко угадываешь. Только тут ты сильно заблуждаешься.

— И в чем же я заблуждаюсь? — скосил на меня глаза Виктор.

— Да очень просто, — продолжал я. — Ты вот считаешь, что если подсмотрел чей-то порок, то уже все понял про человека. А ты понял лишь одну его сторону. Всего лишь одну черту. Может статься, не самую важную. Сути она не исчерпывает, но тебя это уже не интересует. Знаешь, кто чаще всех ошибается в людях? Следователи и судьи. Потому что им все врут. И они уверены, что все люди — лжецы. Но это же не значит, что люди только и делают, что врут! Когда они выходят из кабинетов следователей, то очень часто говорят правду. Или, скажем, кто-то дал слабину с женщиной. Ты уже готов считать его слабаком! А он всего лишь дал слабину с женщиной.

Не больше. И кстати, я тебе вовсе не враг, — прибавил я, улыбнувшись. — Это слишком сильно сказано. Скорее, я стараюсь держаться от тебя подальше. Что тебя, кстати, особенно бесит. Ты бы хотел, чтоб я тебя любил. Или, по крайней мере, ненавидел. Равнодушие тебе непереносимо.

— Я тоже к тебе безразличен, — проговорил он, зевая. Я даже прыснул, до того ненатурально он выглядел в

эту минуту. Он понял, что его притворство не удалось, и тоже улыбнулся.

— Ну, не люблю я тебя, — признал он с каким-то даже добродушием. — Ужасно не люблю. Можно сказать, не выношу. Видишь, я честнее тебя! — похвалился он. — Ну что, тебе полегчало?

— Да нет! — откликнулся я. — Я расстроился. Я надеялся, что мы поженимся.

— А ты знаешь, почему не люблю? — допытывался он.

— Конечно, — отозвался я легко.

— Почему? — требовательно спросил Виктор.

Я видел, что он заводится. Теперь преимущество переходило на мою сторону. Мне нравилось его дразнить. В этом смысле мы с ним действительно были похожи. Я закинул ногу на ногу, посмотрел в окно и закурил, не спрашивая его разрешения.

— А почему тебе важно сейчас поговорить со мной? — ответил я вопросом на вопрос. — Не с Васей, не с Храповицким? А со мной? И именно сегодня! Вчера же тебя не тянуло на откровенность.

— Почему? — повторил он, раздражаясь.

— Потому что во мне есть то, чего ты не можешь купить за все свои деньги. И ты от этого бесишься. Ты богатый человек, мой начальник, а никак не можешь испытать чувства превосходства, столь тебе необходимого. А этими выборами я как будто у тебя победу украл! Ты уже готовился меня размазывать. Вчера, не вытерпел, позвонил, чушь порол по телефону. Как мальчишка! Ты так жаждал моего унижения! И вдруг опять провал! Обидно! Поэтому тебе до смерти важно сейчас доказать мне, что ты изнутри лучше, чем я. Тоньше. Что ты плачешь над стихами, одиноко гуляешь в дождь и приводишь домой бездомных животных. И как только ты это докажешь, себе или мне, не важно, ты сразу успокоишься. Потому что получится, что ты обладаешь всем, чем я, по твоему мнению, так горжусь. Но у тебя еще и денег больше! Значит, ты — главнее! Какой же ты чудак, Виктор! Мог бы и не доказывать. Я готов это признать без всяких оговорок. Я-то не стремлюсь к превосходству. И в дождь не гуляю. И бродячих собак терпеть не могу!

Некоторое время Виктор сосредоточенно смотрел перед собой, взвешивая мои слова.

— Нет! — наконец решительно объявил он. — Ничего ты обо мне не знаешь! И совесть меня не мучает! Нет у меня совести! Я вообще в этот бред не верю. Кстати. — Он хитро сощурился. — А Вовку, по-твоему, совесть мучает?

— Ловишь? — усмехнулся я. — Ждешь, что начну расписывать достоинства начальника? Уверен, что не мучает! В чем-то он умнее нас всех, но внутри устроен по-другому. Он весь нацелен на победу. Съел врага и забыл! Без гнева и пристрастия! И твоей чувствительности у него никогда не было. Иначе, он бы не смог двигаться вперед. И под кожу другим он заглядывать не любит и не хочет. Инстинктивно боится, что это его размягчит, мешать будет. Что придется сочувствовать тем, кого он обрек на съедение.

Виктор одобрительно кивнул.

— Может, и так, — подтвердил он. Вдруг новая мысль пришла ему в голову.

— А сам-то ты? — с нажимом спросил он. — Тебя самого совесть мучает?

— Мучает, — признался я. — Довольно часто.

— Неужели ты ее нам не продал? — театрально ахнул Виктор.

— Я пытался, — ответил я честно. — Но так, чтобы совсем, не выходит! Все время что-то остается на донышке.

Виктор победно потер руки. Он почему-то сразу развеселился.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Мы затормозили возле «Миража». Самый помпезный ресторан города казался Виктору, в его нынешнем разгоряченном состоянии, наиболее подходящей ареной для будущих подвигов.

— Сейчас покуражимся! — пробормотал он, высаживаясь.

Его тон не сулил «Миражу» бурного веселья. Помня о том, что мне самому приходилось скандалить в этом ресторане, и испытывая запоздалое чувство вины, я от всей души пожелал, чтобы сегодня мы оказались единственными посетителями.

— Между прочим, я действительно домой по пьянке бездомных собак привожу! — проворчал Виктор, потягиваясь и разгибая спину.

— Мог бы и не говорить! — хмыкнул я. — Люди, подверженные острым вспышкам жалости, обычно очень жестоки.

— Больно мудрено для меня! — отмахнулся он. — Ты бы мне что-нибудь насчет мордобоя подсказал!

Конечно, он отлично понял меня, хотя и не подал виду. Хуже было то, что насчет своей готовности к мордобою он, похоже, не шутил. Дурная энергия его переполняла и искала выхода.

Мы дождались Николашу и вошли в зал, сопровождаемые торжественным метрдотелем, который, раскланиваясь перед нами, не чуял, глупый, нависшей над ним беды. Кстати, привычка стелиться перед богатыми людьми в надежде, что тебе перепадет часть его благосостояния, является распространенной в новой России ошибкой. Богатство у нас не имеет ни истории, ни культуры. Давая обслуге сто долларов на чай, новый русский считает, что приобретает право на ее жизнь и смерть и может помыкать ею как хочет. И если уж вы приняли незаслуженные деньги, то в его глазах вы взяли на себя обязательства. Выполнить которые вам, может статься, будет и не под силу.

Народу в «Мираже», по счастью, почти не было. Негромко играла живая музыка. За одним из столов сидела компания женщин лет по тридцати. Представителей противоположного пола с ними не было, и они оглянулись на нас троих с явным любопытством.

Чуть поодаль располагались две немолодые пары. В одном из мужчин я узнал чиновника областной администрации, кажется, из департамента культуры. Он кивнул нам и почтительно улыбнулся.

Через минуту в зал крикливой стайкой впорхнули девушки, и погрустневшие зрелые дамы сразу утратили к нам интерес.

— Может, вам в банкетке накрыть? — предложил метрдотель.

— Да нет, мы хотим к народу поближе, — отозвался Виктор, опускаясь за стол в середине зала.

Официанты сдвинули для нас столы и расставили стулья. Девушки с шумом расселись. Юля заняла почетное место рядом с Виктором.

— А где Пахомыч-то? — спохватился Виктор.

— Да спит в машине, — ответил один из его охранников.

— Сюда его! — велел Виктор, оживляясь.

Через минуту двое охранников под руки ввели Пахом Пахомыча все в том же развевающемся халате и надвинутой на лоб банной шляпе. В чинном белом зале, возле мирно журчащего фонтана, полуголый и пьяный Пахом Пахомыч смотрелся дико. Отпущенный охраной, он стоял, подбоченясь, шатаясь и обводя присутствующих ничего не понимающими вытаращенными глазами.

Одинокие дамы за столом возмущенно зашептались. На пожилых супругов появление Пахом Пахомыча тоже не произвело благоприятного впечатления.

— Какое безобразие! — негодующе заметила жена чиновника, дородная и церемонная, в блестящем платье, которое она считала вечерним.

Муж посмотрел на нее умоляюще. Время от времени по просьбе губернатора мы перечисляли в департамент культуры приличные суммы на различные театральные мероприятия и концерты. Чиновник предпочитал с нами не ссориться.

— Они думают, что если они богатые, то, значит, им все можно! — поддержала его жену ее подруга.

Виктор только того и ждал.

— Почему же безобразие?! — радуясь скандалу, через весь зал крикнул он. — Это — звезда стриптиза! Испанец, между прочим. Дон Педро Гомец. Такая его фамилия. Только что давал представление во Дворце культуры. Билетов, кстати, было не достать. Прямо с концерта. Устал вот маленько.

Пахом Пахомыч тяжело замычал.

— По-испански выражается! — продолжал Виктор громко, так, чтобы его все слышали. — Говорит, что вы ему нравитесь!

Последнюю фразу он адресовал непосредственно жене чиновника. Она фыркнула и демонстративно отвернулась. Чиновник покраснел и опустил глаза. Девушки и Николаша посмеивались, хотя и не без смущения.

— А может, все-таки лучше в банкетку? — робко подал голос метрдотель. — А то у вашего друга вид, так сказать, не очень подходящий.

— Чем же он не подходящий! — возмутился Виктор. — Иди сюда, Пахомыч! — позвал он.

Услышав знакомый голос, Пахом Пахомыч сделал несколько неверных шагов и рухнул на стул.

— Ума не приложу, почему такой красавец может кому-то не нравиться! — обиженно заговорил Виктор, распахивая халат на волосатой груди Пахом Пахомыча. — Европа по нему с ума.

— Ну пожалуйста, войдите в мое положение! — скулил метрдотель.

Виктор достал из кармана двести долларов и сунул их ему в ладонь. Тот заколебался.

— Меня же с работы выгонят! — зашептал он в отчаянии, ломая руки.

Виктор добавил еще сто. Тот вздохнул и сунул деньги в боковой карман.

— Только я вас очень прошу, — умоляюще проговорил он. — Пожалуйста, можно сегодня обойтись без, так сказать, происшествий!

— Чего ты выдумываешь?! — хлопнул его по плечу Виктор. — Мы люди воспитанные. Культурные. Мясо рубим!

Ничуть не успокоенный, метрдотель отошел, оставив нас на попечение официантов. Девушки, схватив меню, наперебой заказали коктейли и засыпали официантов вопросами относительно содержания блюд, как будто это не они всего час назад поднялись из-за стола. Виктор с Николашей попросили коньяка для себя и Пахом Пахомыча.

— Ну что будем дальше делать, девчонки? — подзадоривал Виктор.

— А что надо-то? — игриво подвинулась к нему Юля, ощущавшая себя начальницей над остальными.

— Догола разденетесь? — предложил Виктор.

— А денег дашь? — дерзко спросила она.

— По двести долларов дам, если разденетесь и вытащите танцевать мужа той тетки, что сейчас выступала.

— Виктор, перестань, — попытался я его урезонить. — Он безобидный мужик.

— Да брось ты! — нетерпеливо поморщился он. — Ну, так как, девчонки?

— Ну что, разденемся? — Юля с вызовом посмотрела на остальных. Те на мгновение замялись.

— А можно только по пояс? — неуверенно спросила толстая накрашенная блондинка.

— По пояс нельзя! — категорически заявил Виктор. Он достал деньги и положил их на стол. Девушки с вожделением уставились на пачку долларов.

Официант принес выпивку.

— Иди, закажи белый танец, — дернул его за рукав Виктор.

Составив бокалы, официант пошел к оркестру и что-то пошептал музыкантам. Заиграла плавная мелодия.

— Ну! — подбодрил Виктор. — Считаю до трех! Или раздеваетесь, или я забираю бабки! Раз!

Юля уже стягивала майку через голову. Следом за ней наперебой бросились раздеваться и остальные.

— А теперь — белый танец! — объявил клавишник.

— Трусы хоть можно оставить? — взмолилась толстая блондинка, торопливо расстегивая юбку.

— Красные?! — грозно воззрился на нее Виктор. — За красные трусы — штраф!

И уже через секунду стайка совершенно голых девушек под музыку окружила столик, за которым сидела пожилая чета.

— Потанцуйте с нами!

— Мы вас приглашаем! — понеслось оттуда наперебой. Схватив чиновника, они силком волокли его из-за стола. Его жена, вскочив, что-то выкрикивала и била их по рукам. Подруга ей помогала.

Николаша сомлел от ужаса и восхищения.

— Вот это да! — только и смог выговорить он. — Вы что, всегда так отдыхаете?!

Виктор поморщился.

— Скучно! — вдруг решил он. — Пойдем куда-нибудь, Андрей!

— А как же я? — перепугался Николаша. — Я что, тут один останусь?

— Почему один! — пожал Виктор плечами. — В окружении красивых женщин. С отличным собеседником. — Он легонько пихнул Пахом Пахомыча, и тот упал лицом на руки. — А хочешь, домой езжай, к папе. На вот тебе, на мороженое.

Он достал из сумки еще денег, бросил их на стол, и мы удалились, оставив за своей спиной оторопевших официантов, растерянного Николашу, пьяного Пахом Пахомыча и толпу поспешно одевавшихся у столика девушек. На других посетителей я даже не решился оглянуться.

2

— Езжай-ка в «Корону»! — сказал Виктор своему водителю, когда мы снова оказались в машине.

— Может быть, прервемся? — предложил я. В ответ он только укоризненно глянул на меня. Он явно ощущал себя лишь на старте приключений.

«Корона» была мрачным ресторанчиком на отшибе, пышно именуемым ночным клубом. В отличие от других заведений подобного рода она работала круглосуточно и без выходных. К тому же здесь для привлечения посетителей показывали стриптиз.

— С Николашей ты мог бы и помягче, — попенял я Виктору.

— А почему я должен с ним церемониться? — высокомерно осведомился Виктор. — За что его уважать? За его папашу? А я и папашу его не уважаю. Вор, хитрец и скряга. За деньги удавится. За должность продаст жену родную с сынком в придачу. Интересных людей вообще можно по пальцам сосчитать. Основную массу составляет планктон. Едят, пьют, спят, совокупляются. Ни чувств, ни мыслей. Можно ли любить планктон? Или ему сочувствовать? Глупо!

Он наклонился вперед и потеребил водителя. .

— Скажи, зачем ты живешь? — доброжелательно спросил он, как будто интересовался, который час.

— Не знаю, Виктор Эдуардович, — растерялся тот. — Так просто живу. Как все.

Виктор с удовлетворением откинулся на сиденье.

— Вот, пожалуйста, — презрительно подхватил он. — Спроси на улице тысячу людей, и они ответят тебе то же самое. Чем они отличаются от водорослей? Тем, что умеют разговаривать? Да, может, лучше бы не умели!

— Пример не самый убедительный! — возразил я. — Задай такой вопрос в понедельник на совещании наших директоров, и они тоже не найдутся, что ответить!

— А я, знаешь ли, не ботаник! — капризно оттопыривая губу, отозвался Виктор. — Я в планктоне не разбираюсь! Водоросли они и есть водоросли! Кто из них министр, кто дворник, какая разница! И по половому признаку растения не делю. Мне все едино! Беда в другом! — вздохнул он. — В том, что это и есть самая главная тайна, которую я, наконец, понял. После всех своих подглядываний и подслушиваний!

Он прервался и замолчал, растирая себе виски.

— Так что же это за тайна? — потеребил я его, опасаясь, что он опять провалится в давешнее депрессивное состояние.

— Тайна в том, что никакой тайны у людей нет! — объявил Виктор. Он произнес эту банальность так, словно сообщал о великом открытии, способном перевернуть мироздание. Я даже не нашелся что ответить.

— Не понимаешь?! — сочувственно покивал головой Виктор. — По глазам вижу. Молодой еще, глупый. — К слову сказать, он был всего лет на пять старше меня. — Беда, что мы окружены планктоном. И кроме него, ничего другого в мире не существует! Никаких других людей, кроме этих! Вот от чего мне так пресно! Вот почему я места себе не нахожу!

— Как же так? — удивился я. — Ты же мне только что рассказывал…

— А что я тебе рассказывал? — перебил он. — Об особенностях растительного организма? Та водоросль спит больше, та жрет иначе. Вот и вся разница! Оболочка, может, и разная. Сущность та же. И все! Одна только физиология! Какая скука!

Я посмотрел на него внимательнее. Он не рисовался. Судя по его лицу, ему и в самом деле было скверно. Он взмахнул рукой, словно отгоняя неприятное воспоминание, которое могло его захлестнуть.

— Может быть, дело все-таки не в людях, а в тебе? — предположил я.

— Конечно, во мне! — воскликнул Виктор нетерпеливо. — В том, что я не совсем планктон! Так уж получилось. Не по моей воле! Я бы, может, много отдал, чтобы жить, как они. Чтобы не мучиться непонятно чем. Представляешь, какой бы я был счастливый с моими деньгами-то! Ешь что хочешь, пей что хочешь, люби кого вздумается! Вот она, мечта миллионов! А мне — иное надо! Мне что-то другое подавай! А что? Я и сам не знаю! Существовать среди планктона мне невыносимо. А другого ничего на земле не обитает!

Он прикрыл глаза и покачал головой из стороны в сторону, как будто все еще не мог поверить открывшейся ему правде. Потом вдруг встрепенулся и придвинулся к моему плечу.

— Помнишь, ты осенью все ко мне приставал насчет тех ребят из спецназа, которых я прячу и деньги им плачу? — горячо зашептал он мне на ухо. — Ты все выведать хотел, кого я убить замышляю: Вовку или тебя! Да помнишь, конечно! Вы тогда меня чуть в ответ не убили!

Он впервые заговорил со мной об этом так ясно и просто. Мне сразу стало жарко. Я даже взмок.

— Мы не собирались тебя убивать, — пробормотал я севшим голосом, пораженный его откровенностью.

— Собирались! — возразил Виктор тем же шепотом. — Просто вам смелости сразу не хватило, а потом все замялось. Дело не в этом! Дело в принципе! Ты мне в принципе ответь: почему планктон нельзя убивать? А? Как сорняк! Взять и вырвать!

— А решать ты будешь, какой сорняк вырывать: меня или Вову? — преодолевая вспыхнувшую ярость, спросил я. — Или сначала с нами посоветуешься? Да нет, зачем тебе! Ведь ты же один — не планктон!

Виктор с шумом выдохнул, обжигая меня дыханием. Напряжение последних минут вдруг оставило его, я сразу это почувствовал. Он отодвинулся от меня и расслабился.

— Дурак ты! — сказал он устало. — Так ничего и не понял! Испугался и не понял! Тебя, меня, какая разница?! Я же не о том спрашивал. Пошли! Мы давно приехали.

Я только сейчас заметил, что машина уже стояла перед входом в «Корону». Захваченный разговором, я не обратил на это внимания. Следом за Виктором я выбрался на улицу. Охрана поджидала нас.

Виктор медлил. Он достал сигарету и закурил.

— Дурак ты, — повторил он мне, выпуская дым. Он говорил вяло, без раздражения и неприязни. — Я ведь и себя убивал. Да я только и делаю, что себя убиваю.

Неловко отвернувшись от охраны, он задрал рукав рубашки на левой руке, так, чтобы видел только я. Все его запястье было в глубоких шрамах. Некоторые были старыми, едва заметными. Другие, совсем свежие. Я ужаснулся.

— Видал? — усмехнулся он. — Все как-то до конца не получается! То помешает кто-то. А то самому себя станет жалко. А ты говоришь, я не планктон! Видать, еще какой планктон, раз такой живучий! Скучно мне!

Эту фразу он повторял уже который раз за вечер.

3

Ресторанчик располагался в подвальном, грязноватом, плохо освещенном помещении. Вместо стульев здесь стояли диваны. Музыка грохотала так, что подрагивал пол. Ни сцены, ни металлического шеста, обязательных для заведений подобного рода, здесь не было. Девушки, покачиваясь, бродили по темному залу и довольно неуклюже раздевались прямо у столиков, выпрашивая чаевые у посетителей. Клуб имел стойкую репутацию бандитского, и потому коммерсанты его избегали. Исполнявшие стриптиз гражданки, подобранные в соответствии с запросами клиентов, выглядели так, что раздеваться им совсем не стоило. А еще лучше было бы, если б они носили паранджу.

Сегодня, впрочем, особой поживы у голого народа не предвиделось. Занят был всего один диван, причем, к моему удивлению, на нем чинно восседал Бабай с парой неизвестных мне бандитов. Они пили водку, молчали и как-то нехотя, как будто по обязанности, не роняя своего достоинства, тискали стриптизерш. Но денег им не давали.

Я поприветствовал Бабая издали, и он кивнул мне в ответ.

— Кто эти скоты? — осведомился Виктор, с вызовом разглядывая бандитов. По счастью, его слова утонули в реве музыке.

— Бабай, — ответил я. — Местный авторитет.

— А, слышал, — поморщился Виктор. — Терпеть этих тараканов не могу. Так бы их и давил!

Мы расположились в глубине и сделали заказ. При этом Виктор, несмотря на свою неприязнь к бандитам, почему-то сел к ним лицом. Я устроился напротив. Он дождался, когда принесли коньяк, выпил его залпом, попросил еще.

— Веришь, я иногда завидую вам с Храповицким, — заговорил он. Вероятно, начав выплескивать все, что у него наболело и нагноилось, он уже не мог остановиться. — Вы проще устроены. Примитивнее. Вам легче. Ты получаешь удовольствие от своей мышиной возни. Провел выборы, одного подонка заменил другим. Ты рад. Храповицкий заработал очередные десять миллионов и тоже рад. Вам нравится процесс. А мне — нет. Мне нужно что-то запретное. Что руками нельзя потрогать. Угадай, что я подарил своей Анжелике на Новый год? Думаешь, машину или золотую побрякушку? Я подумал.

— Ты подарил ей хомячка, — предположил я. — Перевязал его ленточкой, а на ленточке собственноручно вышил крестом написанные тобой стихи. Что-то вроде: «Ты мне не родная, не родная, нет. Мне теперь другая делает миньет». Мне кажется, это в твоем духе. Ах да, ты еще воткнул в зад хомячку зажженную свечку, чтобы было совсем трогательно. Так сказать, по-рождественски.

В ответ он даже не улыбнулся.

— Я подарил ей мальчика, — ответил он серьезно и посмотрел мне прямо в глаза. — Любовника. Нашел стриптизера в одном ночном клубе. Дал ему денег. Привел к ней на Новый год. И подарил! Ленточкой, правда, не перевязывал. Подумал, что пошловато получится.

Признаюсь, он вновь сумел меня ошарашить. Сегодня он прямо сыпал сюрпризами и неожиданностями. Чтобы скрыть замешательство, я начал пить минеральную воду, но поперхнулся, закашлялся и смутился еще больше.

Виктор, не отрываясь, следил за моими движениями. Он торжествовал.

— Что же ты замолчал? — забавляясь, напирал он. — Растерялся? Не ждал? Ты ведь так хорошо про меня объяснял. Уже уверен был, что знаешь, как я устроен! А тут на тебе! Кстати, если ты полагаешь, что я страдаю совестью, когда заставляю спать жену с другим мужчиной, то ты ошибаешься. Мне это нравится. Это, кажется, единственное, что еще меня заводит.

В ресторан поспешно вошел охранник Виктора и приблизился к нашему столу.

— Тут Пахом Пахомыча доставили, — наклонившись, сказал он.

— Ба! А этот-то откуда взялся? — удивился Виктор.

— Да ребята его сначала домой повезли, хотели жене на руки сдать, — виновато принялся объяснять охранник. — Но она, как увидела его в халате, такой скандал закатила, на весь подъезд! Била его. Еле отняли! Короче, он здесь. В машине сидит. Что прикажете с ним делать?

— Сюда красавца! — обрадовался Виктор. — А то без него в меня и коньяк не лезет! Кстати, оставь мне свой ствол. Вдруг пригодится.

Охранник замялся.

— Может, я лучше сам с вами посижу? — нерешительно предложил он.

Хорошо зная нрав Виктора, он опасался доверять ему оружие.

— Ствол! — потребовал Виктор, повысив голос. Тот вздохнул и, кинув на меня умоляющий взгляд, полез под пиджак за оружием. Я не стал вмешиваться, все равно это было бесполезно. Виктор взял пистолет, взвесил его в руке и сунул за спину за ремень брюк, бросив в сторону бандитов угрожающий взгляд.

— Вот так вернее будет! — проворчал он охраннику. — А сам марш к машинам. Нечего слушать, о чем взрослые дядьки разговаривают.

Через пару минут в зал ввели Пахом Пахомыча. Он несколько протрезвел, во всяком случае, шел он уже своим ходом, вжимая голову в плечи и напряженно озираясь по сторонам. Теперь, когда опьянение проходило, ему явно было стыдно за свой внешний вид. Он всячески старался не привлекать к себе внимания, но не заметить его одиозную фигуру было трудно. Пояс на халате был завязан, банную шапку он снял. Зато его лицо было зверски расцарапано, и глаз с одной стороны начал заплывать.

Он робко присел за наш стол на краешек дивана. Виктор сразу подвинул ему коньяк и заказал еще.

— Может, я это, больше трезвым буду? — вопросительно посмотрел на нас Пахом Пахомыч.

— Чего? — не понял Виктор.

— Ну, в том смысле, что хватит мне напиваться?

— Да сейчас-то уж можно! — утешил его Виктор. — Все равно же из дома выгнали! Кстати, хочешь, поехали ко мне. Мой дом сторожить будешь. У меня как раз одна собачья будка пустует!

— Я в гостиницу в нашу поеду! — мрачно пробурчал Пахом Пахомыч. — Там стану обитаться!

— А скажи-ка, Пахомыч, — резвился Виктор. — Отдал бы ты свою жену другому?

— Да кому ж она нужна, дура толстая! — воскликнул Пахом Пахомыч, возмущенный самим предположением, что кто-то может заинтересоваться его женой.

— А любимую женщину? — не отставал Виктор. — Любимую женщину отдал бы?

— Откуда ты про нее знаешь? — подозрительно уставился на него Пахом Пахомыч. — Я никому про нее не рассказывал! Ты на что намекаешь? Ты думаешь, у нее с кем-то было?! — Он разволновался и даже начал приподниматься.

Виктор усадил его на место и повернулся ко мне.

— Почему вы все так боитесь измены? — спросил он с интересом. — Своих женщин шлюхами считаете? Храповицкий от ревности уже который день бесится. Пахомыч от одного намека на стену лезет! Почему вы думаете, что ваши женщины готовы променять вас на первого встречного? Объясни ты мне!

— А ты разве совсем не ревнуешь? — спросил я.

— Ревную, конечно! — ответил он, и его помутневшие глаза на мгновенье вспыхнули. — Но только в отличие от вас, я в себе уверен. Я убежден, что женщина от меня не уйдет! Ведь тут вся штука в том, что именно близкую женщину отдать кому-то! Жену! Мать твоего ребенка, как в книжках пишут! — Он щелкнул языком. — Увидеть в ту минуту, когда она в животное превращается. Она, может, прожила всю свою сознательную жизнь и не знала, что в ней это есть. А ты это угадал и наружу выпустил! И чувствуешь себя полным ее хозяином, потому как всеми ее инстинктами управляешь! Это же больше, чем секс! Острее такого обладания ничего в жизни нет! Вот это власть! По сравнению с этим все остальное — игрушки для дураков. И политика! И бизнес! Потому как угрозами или деньгами заставить человека делать то, что тебе хочется, — для этого ума не надо!

Пахом Пахомыч переводил напряженный взгляд с Виктора на меня, безуспешно пытаясь понять, о чем мы говорим и не издеваемся ли над ним. Виктор посмотрел в его недоуменное лицо и хмыкнул.

— Кстати, Пахомыч, — вновь обратился к нему Виктор. — А почему тебя никто не уважает?

— Как это не уважает?! — враз вскинулся Пахом Пахомыч. — Меня все уважают. Здороваются!

— Да вот Андрей, например, не хотел, чтобы мы тебя с собой брали! Слышал бы ты, как он о тебе только что отзывался!

— А с чего это он отзывался?! — завелся Пахом Пахомыч. — Я ему еще ничего плохого не сделал! Я, между прочим…

— Зачем ты поддаешься на эти дешевые провокации! — перебил я. — Он же нарочно тебя травит!

— Коммерсанты над тобой смеются, — продолжал Виктор, не обращая на мои слова никакого внимания. — По поводу твоей личной жизни.

— Какие коммерсанты?! — все больше надувался от обиды Пахом Пахомыч. — При чем тут моя личная жизнь.

— А вон за тем столом. — Виктор кивнул в сторону Бабая. — Байки какие-то про тебя рассказывали!

— Что рассказывали? — сердито спросил Пахом Пахомыч. — Врут все! Да я их вообще первый раз в жизни вижу!

— Ну, не знаю, — развел руками Виктор, словно он был в затруднении. — Это уж у них надо спросить, откуда у них такие сведения. Про девушку про твою сплетничали. Или не про твою? Они ее Инной называли…

— Инной?! — даже подскочил Пахом Пахомыч.

— Так, кажется, — пожал плечами Виктор. — Придумывали, наверное!

— Вот, значит, почему ты о ней спросил! — догадался Пахом Пахомыч. Он с тупым упорством лез в детскую ловушку Виктора, начисто игнорируя то обстоятельство, что расслышать хоть что-нибудь из-за музыки было совершенно невозможно. — Я пойду сейчас у них выясню!

Несмотря на природную трусость, он кипел негодованием. Его свирепое лицо покраснело.

— Давай! — подзадоривал Виктор. — Покажи им! Если что, мы с Андреем поддержим.

— Перестань! — попробовал я его остановить. — Эти шутки плохо закончатся. Сиди здесь, Пахом Пахомыч!

Но тот уже был неудержим.

— А чего ты мною командуешь?! — взвился он. — Тоже мне, начальник нашелся! Я твои приказы в гробу видел!

— Не надо трогать этих ребят, — проговорил я, теряя терпение. — Это бандиты!

— Отстань! — огрызнулся Пахом Пахомыч. Он уже стоял на ногах. — Все ты врешь! Нашептываешь что-то Храповицкому и пользуешься тем, что он тебя слушается! Всех вокруг дураками считаешь! Высокомерничаешь над людьми. Раскомандовался! Я не глупее тебя! И по должности не ниже! Я сам знаю, что мне делать!

Виктор посмеивался, наслаждаясь и чрезвычайно довольный собой. Пахом Пахомыч агрессивно двинулся в сторону Бабая. Я схватил его за халат и потянул вниз. Он вырвался, задев меня при этом рукой по уху.

— Вперед! — подбодрил Виктор. — Я тебя не брошу.

4

Все последующее произошло в одну минуту. Обернувшись, я видел, как Пахом Пахомыч приблизился к столу бандитов. Я, разумеется, не слышал, что он говорил, к тому же он стоял ко мне спиной, так что я даже не видел выражения его лица. Но жестикулировал он бурно. И Бабаю его речи не понравились. Ибо брови у него поползли наверх. Он что-то коротко произнес, очевидно называя тот непотребный адрес, по которому он рекомендовал Пахом Пахомычу скрыться, и повернулся к одному из своих собутыльников, чернявому крепышу с перебитым носом.

Крепыш крякнул, поставил на стол рюмку водки, поднялся, поправил рубашку и по-крестьянски, с разворотом, ударил Пахом Пахомыча в челюсть. Техники у парня не было совсем, зато силищи, или, как выражаются спортсмены, дури, в нем хватало. Пахом Пахомыч перелетел через стол и, покрыв расстояние в пару метров, с грохотом приземлился. Стриптизерши заверещали и бросились врассыпную.

Все еще глядя на Бабая, краем глаза я заметил стремительное движение Виктора. Я понял, что он намерен сделать, но было уже поздно. Прежде чем я двинулся, Виктор вскочил, выхватил пистолет и выстрелил.

Видимо, он готовился к этому заранее, еще до того, как отправил Пахом Пахомыча к бандитам, потому что действовал с необычайной для пьяного человека быстротой. Пуля ушла куда-то вверх и угодила не то в зеркало, не то в мутный цветной витраж. Послышался звон разбитого стекла, женский истошный визг, и на пол посыпались осколки. В следующую секунду Бабай и его бандиты уже были на ногах и вытаскивали стволы.

Виктор стоял примерно в метре от меня. Я прыгнул на него прямо через стол и сбил с ног. Мы оба повалились на пол, но он все-таки успел выстрелить второй раз. На сей раз пуля попала в стену.

— Не стреляй! — крикнул я Бабаю. — Не стреляй, мать твою!

В эту секунду Виктор лягнул меня в пах. Мне удалось выбить пистолет из его рук и отшвырнуть в сторону. Мы барахтались на полу, и я, отвлекшись, уже не видел, что происходит кругом. Передо мной было только красное лицо Виктора, разгоряченное и бешеное.

— Пусти! — орал он мне, брызжа слюной. — Пусти, сука! Я всех тут грохну!

Я, наконец, изловчился, вырвался из его цепких объятий, откатился и поднялся на непослушных ногах. Виктор тоже начал вставать, бранясь и размахивая руками. И тут, все еще в азарте драки и пальбы, чувствуя, как все во мне клокочет, я сделал то, о чем там остро мечтал все два с половиной года. Я врезал ему крюком снизу, без подготовки. Он лязгнул зубами, завалился на спину и затих.

Все еще разгоряченный и ненавидящий, я одернул рубашку и оглянулся. Рядом стоял Бабай, держа в руке ствол и наблюдая за исходом сцены. Подручные Бабая тоже сжимали пистолеты, ожидая его приказов. Видя, что Виктор не двигается, Бабай удовлетворенно сплюнул на пол.

— Сматываемся! — кивнул Бабай своим. — Сейчас сюда мусора нагрянут!

Они быстро направились к выходу. Я опустился на диван, переводя дыхание. Бандиты исчезли.

Я вытер испарину со лба, отряхнулся и понял, что при падении разбил себе локоть. Потом я посмотрел на распростертого Виктора. Он лежал, неудобно подогнув ноги и безвольно вытянув руки. Его лицо было безмятежным, из угла рта тоненькой струйкой ползла кровь.

И вдруг вся моя ярость куда-то улетучилась. Мне неожиданно стало бесконечно жаль его. Я не понимал, откуда взялось это чувство. Он день за днем годами интриговал против меня, выживал из фирмы и даже замышлял мое убийство. Он нарывался и получил то, что заслужил. Но почему тогда, глядя на него сейчас, я испытывал такой нестерпимый стыд, как будто я избил ребенка?

— Дурак! — сказал я вслух. — Дурак проклятый! Я не знал, кого я ругаю: его или себя.

Я поспешно вышел из ресторана, забрался в машину и, прежде чем осознал, что я делаю, набрал номер телефона Ирины. Она ответила сонным голосом.

— Можно я приеду? — торопливо проговорил я. — Я понимаю, что поздно, что неудобно, но я уже еду!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

В аэропорт мы с Храповицким приехали вместе. Затянутый в черную кожу, со смазанными гелем вьющимися черными волосами и блестящими от легкого волнения черными глазами, он выглядел почти демонически. В ВИП-зоне уже ошивался Плохиш, который по случаю предстоящей поездки принарядился, сменив свою обычную темную майку на цветастую гавайскую рубашку с коротким рукавом. Под расстегнутым воротом на груди Плохиша покачивался огромный золотой крест, чью копию мне предстояло получить в качестве благодарности.

Поскольку даже особо важные персоны делятся на две категории: просто особо важные, вроде нас с Плохишом, и совсем особо важные, такие, как губернатор с Храповицким, для последних в ВИП-зонах аэропортов существуют банкетки, куда мы втроем и направились.

Там был накрыт стол, за которым в ожидании губернатора восседали три чиновника областной администрации. Или, вернее, два чиновника и одна дама, выполнявшая обязанности пресс-секретаря Лисецкого.

Звали ее Лидия Торчилина. Она была полная, коротконогая, лет под пятьдесят, с недобрым оплывшим лицом, черты которого невозможно было разобрать под щедрым слоем макияжа. Когда-то она работала ведущей на телевидении и, по ее словам, «мужчины лопали ее большой ложкой». Смириться с тем, что этот сказочный период остался давно позади, она не могла и все еще поражала окружающих легкомыслием своих одежд. Сегодня бывшая ударница сексуального фронта была в совершенно прозрачной блузке, под которой проглядывали толстые складки живота, очень короткой белой юбке и черных колготках.

Кроме нее здесь также находился руководитель департамента сельского хозяйства, Семен Калюжный, огромный краснорожий мужик с хитрыми глазками, одышкой и вечно потной лысиной, которую он безуспешно маскировал длинными прядями редких пегих волос.

Третьим в их компании был Игорь Назаров, руководитель департамента международных отношений, сообразительный, застенчивый парень, лет тридцати, в неизменно корректном костюме. Губернатор всегда брал его в зарубежные поездки. Я надеялся переманить его на работу к нам.

— Привет, привет, — закудахтала Торчилина при виде нас. — Губера еще нет. Так что присаживайтесь, будем ждать. Угощайтесь.

У нее была неприятная фальшивая улыбка, завистливые серые глаза и какая-то ломающаяся аффектация в голосе. Она напоминала мне разжиревшую лису Алису. В отличие от Храповицкого, я терпимо отношусь к разбитным лживым старушкам, потому сел рядом с ней. Храповицкий расположился напротив, а Плохиш пристроился в углу.

— Ты там не садись! — громогласно бросил ему Калюжный. — Нельзя на углу сидеть. Семь лет замуж не выйдешь.

— Да я, вроде, не собираюсь, — озадаченно пробормотал Плохиш.

— Никто не собирается, — возразил Калюжный. — Откуда только потом дети берутся?

И он захохотал в восторге от своего остроумия. Торчилина ему льстиво подхихикнула. В отсутствии губернатора он был здесь старшим по званию.

Бывший председатель колхоза, с молоком матери впитавший крестьянскую науку обманывать начальников, он считал все затеи Лисецкого в области сельского хозяйства пустой блажью. А самого губернатора праздным барином. Что вовсе не мешало ему выражать горячее одобрение губернаторским начинаниям и браться за них ревностно. Другое дело, что претворять их в жизнь Калюжный отнюдь не собирался. Наспех украв, что можно, он бросал их на полдороге, по опыту зная, что увлекающийся губернатор потом о них и не вспомнит.

— Летим, значится! — с нажимом произнес Калюжный, намазывая ломоть хлеба густым слоем черной икры.

— Надеюсь, — сдержанно отозвался Храповицкий. С чиновниками он всегда вел себя подчеркнуто вежливо, но несколько отстраненно, держа дистанцию.

— Давно я в Европе не была! — кокетливо воскликнула Торчилина и, двигая бедрами, тоже потянулась к икре.

— А по мне и еще сто лет ее не видеть! — жуя, возразил Калюжный. — Че мы там не видали? Вот зачем премся?!

— Коров покупать! — хохотнула Торчилина.

— Во, во! — подхватил Калюжный, чуть не подавившись от возмущения. — Своя скотина, значит, нехай с голодухи дохнет, а мы оттудова притащим!

— А почему у вас скотина с голодухи дохнет? — холодно осведомился Храповицкий, сделав ударение на слове «у вас». — Не кормите?

Калюжный понял, что попался. Он испуганно глянул на Храповицкого, вспомнил, что именно тот является автором проекта по закупке животных, и сделался пунцовым.

— Так ведь они по всей России, считай, того, — замычал он невнятно. — Кормов-то не хватает… Они и это…

Он совсем потерялся. Храповицкий, поставив его на место, продолжал сверлить своим тяжелым взглядом.

— Саранча же! — в отчаянии добавил Калюжный упавшим голосом, уже не зная, как выкарабкаться.

Торчилина хихикнула, теперь уже заискивающе глядя на Храповицкого.

— В Голландии любопытно будет посмотреть систему управления министерствами, — пришел на помощь Калюжному Игорь Назаров. — Как я читал…

Но узнать, о чем читал Игорь, нам не довелось. Дверь открылась, и вошел Лисецкий, в светлом летнем костюме, в молодежной яркой майке, импозантный, игривый и оживленный. Увидев своих подчиненных, он сразу нахмурился.

— А вы что здесь делаете! — сердито накинулся он на них. — Для вас, что ли, стол накрывали! Ну-ка марш отсюда!

Калюжный в искреннем или притворном ужасе даже выронил недоеденный бутерброд. Все трое вскочили с места и, толкаясь, заторопились к выходу.

— Обнаглели совсем! — вслух выговаривал Лисецкий. — С утра объедаются, а в каждом килограммов по десять лишних! Я, губернатор, и то на специальной диете. А этим лишь бы брюхо набить!

Как только изгнанные с позором чиновники исчезли за дверью, он тут же вернулся в свое прежнее веселое расположение духа. Пожав нам всем руку, он сел за стол.

— Нервничаешь? — подмигнул он мне. — Ничего, сейчас твоя девушка приедет.

Надо сказать, что в этой поездке у меня была особая дополнительная миссия. Дабы не подвергать сомнению высокоморальную репутацию губернатора и не ронять его авторитет в глазах подчиненных, решено было взятую им в Голландию юную пассию выдавать за даму моего холостого сердца. Поначалу эта почетная роль была предложена Храповицкому, но он отказался наотрез, ворчливо объяснив, что ему и без того хватает семейных скандалов.

— Завидую тебе! — продолжал забавляться Лисецкий, обращаясь ко мне. — Где ты только такой цветок нашел?! Незабудка! Девочка из сказки. Наивная только очень… — Последнюю фразу он произнес прочувствованно.

2

Незабудка появилась в банкетке минут через пять. Это была очень высокая и очень худая девушка, с короткими крашеными светлыми волосами и довольно заурядными чертами лица, на котором сохранялось нетерпеливое и какое-то голодное выражение. Ее карие глаза заметно косили, а губы были тонкими и жесткими, что было видно даже под помадой. Сильно наивной она мне не показалась, впрочем, как сообщил мне однажды Лисецкий, в отличие от него, я не разбираюсь в женщинах.

На ней была футболка и джинсовые шорты, открывавшие сзади узкие, мальчишеские ягодицы. Она сразу направилась к Лисецкому той особой подпрыгивающей походкой, которой передвигаются модели по подиуму и которая столь нелепо смотрится в быту.

— А вот и наша Машенька, — пропел Лисецкий, расплываясь в улыбке. — Садись ко мне, Мышонок.

— Я паспорт дома забыла! — плаксиво заявил Мышонок, вместо приветствия.

— Ничего страшного, — засюсюкал губернатор, протягивая к ней руки и похлопывая ее по голенастой ноге. — Сейчас пошлем охрану, вмиг доставят!

Храповицкий бросил на меня выразительный взгляд, в котором читалось: «Ну, началось!»

— Плохая, кстати, примета, — подал голос суеверный, как все бандиты, Плохиш. — Возвращаться-то.

— Глупости! — отрезал Лисецкий. — Мы самолет задержим. Подождут, никуда не денутся!

Я вышел из банкетки и отдал необходимые распоряжения охране, которая сломя голову помчалась домой к Мышонку за его паспортом. Вернувшись, я обнаружил, что губернатор уже принялся ложками уничтожать икру, в чем ему старательно ассистировал Мышонок. Я отметил, что даже, когда она ела, ее лицо сохраняло неудовлетворенность. Оробевшего после неудачного дебюта Плохиша губернатор нарочно не замечал и болтал исключительно с Храповицким.

Кстати, в нашем кругу считалось дурным тоном брать икру в буфетах и на фуршетах. Состоятельные люди едят ее редко, лишь в нескольких московских ресторанах или специально доставленную из Астрахани. Подразумевается, что если человек набрасывается на бутерброды с икрой, то он так и не изжил жадности своего нищего советского детства и зарабатывать начал сравнительно недавно.

— Я решил не тащить за собой большой свиты, правильно? Зачем на них деньги переводить? — говорил между тем Лисецкий.

С чего это он забеспокоился о деньгах, было не вполне понятно. За поездку все равно платили мы.

— С учетом того, что к нам в Амстердаме добавятся еще двое, у нас вполне солидная делегация, — отозвался Храповицкий. Он пошевелил губами, подсчитывая. — Десять человек. Достойно.

— Одиннадцать, — хитро поправил Лисецкий.

— Почему одиннадцать? — поднял брови Храповицкий. Вдруг он переменился в лице. Слова замерли у него на устах. Я повернулся в сторону его взгляда и оторопел. В банкетку, бочком, с виноватым видом втискивался Ефим Гозданкер. Одет он был по-дорожному, и оттого еще более неряшливо, чем обычно. В руках держал потрепанный чемодан.

Лисецкий просиял.

— Проходи, Ефим! — радостно закричал он. — Что ж ты опаздываешь? Мы из-за тебя самолет задержали!

Гозданкер, избегая смотреть на нас, забормотал что-то в свое оправдание. Но губернатор его перебил.

— Я пригласил Ефима снами! — ликуя, объявил он. — Близкие люди должны держаться вместе. Зачем вам ссориться? У нас одни задачи. Нужно искать пути совместной работы. Так ведь, Володя? Согласен со мной, Ефим?

Ответом ему было предгрозовое молчание. На Храповицкого было страшно смотреть. Ефим бегающими глазами уставился куда-то под стол. Один лишь Лисецкий явно наслаждался произведенным эффектом. Он даже убрал руку с синюшной коленки Мышонка.

— Ну, ребята, так нельзя! — укоризненно погрозил он им пальцем. — Надо мириться! Я вас прошу. Губернатор вас просит! Ну-ка, пожмите друг другу руки!

Я был восхищен его бесстыдством. Стравить людей, довести их до смертоубийственной войны, а потом столкнуть нос к носу и упрекать за то, что они не питают друг к другу нежных чувств, мог только Лисецкий. Я видел играющие на скулах Храповицкого желваки, и мне казалось, я слышу его зубовный скрежет. Толстые влажные губы Гозданкера беспомощно шлепали. Момент для них обоих был на редкость унизительным.

Каким-то нечеловеческим усилием Храповицкий, наконец, переломил себя и резко, через стол, колющим движением сунул Гозданкеру руку, словно всаживал в него штык. Наверное, если бы можно было зарезать Гозданкера в эту минуту, не опасаясь последствий, он бы это сделал. При этом вряд ли Лисецкому удалось бы надолго пережить своего товарища.

— Конечно, — хрипло проговорил Храповицкий. Уголки его рта дергались в безнадежной попытке улыбнуться. — Я готов. У меня нет к Ефиму никакой неприязни.

Ефим испуганно вцепился в его напряженную ладонь обеими руками.

— Я, со своей стороны, отношусь к Володе… — начал мямлить он, но сбился и не закончил.

Лисецкий наблюдал за этой сценой с торжеством художника, завершившего работу над монументальным полотном.

— Вот теперь — другое дело! — объявил он самодовольно.

3

По нашей вине рейс задержался на сорок минут, и, когда мы вошли в самолет, пассажиры встретили нас ненавидящими взглядами. Но роптать никто не осмелился. Лисецкий брюзгливо посмотрел на людей, словно это они доставляли ему неудобство своим присутствием здесь, и сел рядом с Калюжным. Мы с Храповицким расположились вместе.

— Что за скотина! — прошептал мне на ухо Храповицкий, когда самолет начал набирать высоту. — И это после всего, что я для него сделал!

— Только прошу тебя, не показывай, что ты злишься! — так же шепотом ответил я. — Ты сам тысячу раз называл его проституткой. Он разыгрывает очередную многоходовую комбинацию. Ефиму он мстит за его жадность, демонстрируя, что работать отныне намерен только с тобой. Тебе показывает, что не собирается зависеть от тебя полностью и в любую минуту готов ввести на поле других игроков. Так или иначе, но согласись, что для Гозданкера это гораздо более болезненная ситуация, чем для тебя.

— Я все-таки когда-нибудь придушу эту суку! — мрачно пообещал Храповицкий.

— Какую из двух? — уточнил я. Но он не ответил, погруженный в свои переживания.

Однако, когда мы высадились в Москве, он уже полностью овладел собой и обращался с Ефимом вполне дружелюбно, почти по-приятельски. В ВИП-зале Шереметьево-2, куда, кстати, чиновников Лисецкий не взял, они даже выпили за мягкую посадку.

В результате через какое-то время Гозданкер начал оттаивать и настолько потерял бдительность, что, когда мы проходили к самолету на Амстердам, приобнял Храповицкого за талию. Храповицкий скосил глаза на его руку, но ничего не сказал. Забавно, что Лисецкий, видя перемену в их настроении, сразу насторожился. Их возможная дружба была куда опаснее для него, чем их вражда, и в поставленные им перед всеми совместные задачи, видимо, никак не входила.

В Амстердам мы летели бизнес-классом, а подчиненные губернатора — экономическим. Спрятавшись от начальственных глаз, Калюжный и Торчилина не преминули основательно принять на усталую грудь, и когда мы вышли из самолета, оба были возбужденными и раскрасневшимися.

В аэропорту нас встречали Хенрих и директор нашего московского представительства. Оба были в одинаковых черных костюмах и белых рубашках, почти как братья, только при этом наш директор был высоким и худым, а Хенрих — маленьким и плотным. Он, кстати, явно ощущал себя неуютно. Приезд губернатора и Храповицкого, которых он видел впервые в жизни, наводил на него ужас. Предстоящая ему роль его пугала. С округлившимися глазами и полуоткрытым ртом, он переминался с ноги на ногу, поминутно поправлял непривычный ему галстук и вытирал потеющую лысину.

В отличие от него, наш московский директор чувствовал себя как рыба в воде. Звали его Юрий Дергачев. Он был моим ровесником, из тех умненьких, ушлых, циничных московских мальчиков, которые произрастают в столичной интеллигентской среде, заканчивают МГУ или МГИМО, к тридцати годам защищают докторские диссертации и прилипают к какой-нибудь богатой структуре или политическому деятелю, обычно отвечая за связи с общественностью. Они готовы писать — а иногда и пишут — законы для правительства и рекомендации по запуску ракет в космос, но не в состоянии справиться ни с одним самостоятельным поручением, даже таким незатейливым, как покупка хлеба в булочной на углу.

Лучшего человека для представительства найти было трудно. Обладая кучей полезных связей, от клерков в президентской администрации до владельцев столичных притонов, Дергачев сводил нас в Москве с нужными людьми, передавал взятки и готов был мчаться в любую командировку по первому нашему зову. При этом, правда, он непрерывно предлагал нам грандиозные проекты, вроде приобретения земли на Кубе, которые в отдаленном будущем сулили баснословные прибыли, и беззастенчиво откручивал на своих расходах. Порой мы подумывали о том, чтобы его заменить, но тут возник голландский проект, и он оказался как нельзя кстати.

Губернатор с любопытством посмотрел на слащавого Дергачева, перевел взгляд на взволнованного Хенриха, с почтением взиравшего на него снизу вверх, пожал им руки и одобрительно кивнул. Смотрины его удовлетворили.

Для нас они приготовили два лимузина, а для чиновников подогнали скромный микроавтобус. В первый автомобиль уселись губернатор, Гозданкер и Храповицкий, при этом вышколенный Дергачев успел распахнуть перед губернатором дверцу машины, опередив неторопливого водителя-голландца в форменной фуражке. Плохиш, Дергачев, Хенрих и я забрались во второй лимузин.

— Ты че, братан, какой зашуганный? — обратился Плохиш к Хенриху. — С похмелья, что ли?

— Он губернатора боится, — пояснил Дергачев, фамильярно хлопая по плечу сидевшего рядом с ним Хенриха.

— А че его бояться? — удивился Плохиш, сам недавно вышедший из оцепенения, в которое его повергала близость Лисецкого. — Он че, не человек, что ли? Тоже денег хочет, как и мы. Только больше.

— Я не губернатора боюсь, — серьезно возразил Хенрих. — Я не хочу, как будто, обманывать и говорить неправду. Я не большой специалист по разводу коров…

— Опять за свое! — перебил Дергачев, вздыхая.

— Слышь, брось ты это! — посоветовал Плохиш. Он надеялся каким-нибудь образом приклеиться к нашему грандиозному проекту и потому держал нашу руку. — Тебе че, больше всех надо?

— Мне не надо больше всех! — поспешно ответил Хенрих, не поняв слов Плохиша и пугаясь упавшего на него подозрения в жадности. — Мне надо, как все. Как всех, — поправился он.

— Во рожа наглая! — возмутился Плохиш. — Мы тут пыряем с утра до вечера, на нарах паримся, а он, слышь, гаврилу нацепил и уже доляну требует, как у всех! Ты лучше показывай, где тут анашу продают!

Гаврилой бандиты называли галстук, о чем, естественно, Хенрих не имел понятия. Он совсем стушевался и вжался в спинку сиденья.

Проживание предполагалось раздельное. Для нас был заказан «Краснопольский», расположенный в самом центре города, на Королевской площади, а свиту поместили в дешевые номера трехзвездочного отеля неподалеку.

— Будьте под рукой, но не зарывайтесь! — напутствовал их Лисецкий, расставаясь с подчиненными у входа в наш отель. — Через час ждите нас здесь. Поедем на экскурсию.

Мышонку был забронирован отдельный номер, но он, подхватив свой маленький чемоданчик, сразу же побежал в губернаторский свит. Едва мы успели переодеться, принять душ и выпить по чашке кофе, Лисецкий отменил запланированную совместную экскурсию по городу, которую предполагалось провести силами Хенриха. Погода в Амстердаме стояла прохладная, моросило, и Мышонку, не взявшему с собой теплых вещей, понадобилось срочно купить свитер.

Поджидавшие нас у входа в «Краснопольский» чиновники были отправлены в свободное плавание, а мы двинулись по магазинам на пешеходной улице.

4

— У них есть что-нибудь из чистой шерсти? — недовольно спрашивал Лисецкий. — Например, из ангорки. Хенрих, узнай!

Хенрих покорно переводил. Пестрой толпой мы стояли в маленьком магазинчике на заполненной туристами пешеходной улице в центре Амстердама и загораживали дорогу остальным покупателям. Нас толкали, мы по-русски отпихивались в ответ.

Три продавца, бросив всех других клиентов, поочередно бегали на склад и обратно, пытаясь угодить раздраженному губернатору.

— У них нет вещей из чистой шерсти. Например, из ангорки, — смущенно улыбаясь, переводил Хенрих ответы продавцов. Он уже заметно утомился. — Это не есть очень подходящий магазин для дорогих вещей. Которые товары из чистой шерсти для вас, лучше искать на другой улице.

— Скажи им, что в Париже уже давно не носят синтетику! — потребовал Лисецкий, брюзгливо подбирая губы. — Скажи, что они отстают от жизни!

— Да репу им пробить, и всех делов! — встрял Плохиш. — Ну че ты зенки вылупил, черт нерусский! — обратился он к взмыленному высокому парню-продавцу, который смотрел на него не понимая. — Обкурился, небось, с утра анаши-то? Знаю я вас, барыг! Кстати, Хенрих, ты узнай, как тут у них насчет крыши? А то я смотрю, борзые они больно!

В отличие от него, я полагал, что наглыми были отнюдь не продавцы. Но поскольку нахождение в свите Лисецкого подразумевало либо горячее одобрение всего им сказанного, либо молчание, я старался как можно реже открывать рот.

Зато Лисецкий говорил без умолку. И где бы мы ни появлялись, он непрерывно учил отсталых голландцев, как им следует жить и развиваться в соответствии с требованиями времени и его, Лисецкого, взглядами. Он явно был убежден, что ничто так не укрепляет авторитет гостя, как критика в адрес хозяев.

Ему, например, не нравилось, что на главной площади города слишком много оборванцев, хватающих за полы туристов и предлагающих героин и кокаин. Он не понимал, почему в дорогом отеле зонты только продают, а не дают бесплатно на время прогулки, как это принято повсеместно. И, наконец, он считал глупостью, что в его номере работает лишь централизованная система вентиляции и отсутствует кондиционер с обогревом. При температуре в комнате двадцать градусов он, Лисецкий, вымерзал как мамонт.

Что касается последнего пункта, то здесь вся наша делегация разделяла негодование нашего скептически настроенного предводителя. Вообще миф о русской морозостойкости не имеет под собой никакой почвы. На самом деле, русские гораздо более теплолюбивы, чем жители Южной Африки. Во, время наших знаменитых морозов мы отнюдь не гуляем по улицам, как наивно полагают европейцы, а стараемся отсиживаться в помещениях, где температура поддерживается не ниже тридцати градусов тепла. Оказавшись же за порогом, мы кутаемся в меха и даже, пробежав от крыльца до машины, ощущаем себя героями, повторяющими подвиг генерала Карбышева.

Хенрих послушно воспроизводил на местном наречии замечания губернатора. Храповицкий одобрительно кивал. Плохиш, уже успевший выкурить пару косяков, таращил глаза, поминутно сообщал, что его «накрыло капитально», и шепотом интересовался у меня, когда же мы отправимся в красный квартал узнать, как там насчет картошки. Так теперь Плохиш именовал проституток, оставаясь в русле наших новых сельскохозяйственных устремлений. Я пытался делать вид, что не имею к нашей группе никакого отношения, и, под предлогом рассматривания витрин, постоянно отставал.

В России манера Лисецкого капризничать и поучать воспринималась как должное. Но мы находились в Голландии, и восторга от нашего пребывания здесь почему-то никто не испытывал.

Через пару часов хождения по магазинам мы накупили Мышонку ворох свитеров разного цвета и фасона и пару кожаных курток. Платил за них, конечно же, Храповицкий.

С отвращением взирая на выбранные Мышонком предметы гардероба, он шепотом проворчал мне, что в Амстердаме нет приличного шоппинга, а потому свой следующий проект мне лучше придумывать в связи с Миланом, Парижем или Лондоном. Я попробовал возразить, что в Париже не разводят коров, но Храповицкого это не убедило.

— Какая разница, на чем наживаться! — сердито ответил он. — Если нет коров, давай закупать барахло! Будем проводить это как спецодежду.

Чувствовалось, что идея приобретения спецодежды в Милане на средства областного бюджета нравится ему больше, чем то, чему нам предстояло посвятить себя в ближайшие годы. Справедливость требует признать, что ненасытного Мышонка покупки тоже не сделали счастливее. Возможно, впрочем, что она просто копировала Лисецкого. Во всяком случае, она брюзгливо морщилась и так же, как он, поджимала губы.

— Где Лисецкий ее откопал? — спросил я у Ефима, заметив, что его коробит от капризов Мышонка.

— Дочь давней приятельницы, — негромко ответил Ефим. — Лет двадцать назад у Егора был роман с матерью. А теперь пришла пора подрастающего поколения. — Он скабрезно ухмыльнулся.

— А мать в курсе их отношений? — удивился я.

— А то бы! — фыркнул Ефим. — Она же их и сводила. Устраивает безбедное будущее беспутного чада.

Попутно выяснилось, что по-английски среди нас приемлемо изъяснялись трое: Хенрих, Дергачев и я. Игорь Назаров, глава областного департамента международных отношений, тоже знал английский, но он относился к низшей расе подчиненных губернатора и в нашу группу не входил. Кстати, мы несколько раз сталкивались с ними троими на пешеходке, но, при виде нас, они поспешно шарахались в сторону, стараясь не попадаться на глаза Лисецкому.

Храповицкий и губернатор объяснялись преимущественно жестами, а Плохиш — матом. И то и другое особого успеха у местного населения не имело. По-голландски же и вовсе говорил один Хенрих. На нем и лежала основная тяжесть общения.

5

Покончив, наконец, с покупками, мы, плотно набившись в микроавтобус, отправились в Валендам, популярное курортное местечко на берегу залива, когда-то бывшее рыбацкой деревушкой. Здесь на тесных улочках вплотную друг к другу красовались аккуратные свежевыкрашенные домики и на каждом шагу торговали сувенирами и рыбой, выловленной поблизости и приготовленной в местных коптильнях. По скоплению туристов на один квадратный метр Валендам вполне мог соперничать с Амстердамом.

В ресторане отеля, стилизованном под огромную старинную голландскую избу с деревянными перекрытиями, нас ждал стол у окна с видом на унылый серый залив. Подошла официантка, пожилая, толстая голландка в национальном костюме. По совету Хенриха мы заказали разные сорта местной рыбы. Лисецкий потребовал винную карту, однако «Шато Лафит Ротшильд Гран Крю», которым он хотел поразить воображение Мышонка, в меню не оказалось, и он опять принялся выражать свое недовольство.

Хенрих прокашлялся.

— В сельском хозяйстве Нидерландов работает около одного процента населения страны, — заученно начал он. — Почти восемьдесят процентов экспорта составляет сельскохозяйственная продукция. Из нее на первом месте цветы, на втором — рыба, на третьем — молочная продукция.

Он перевел дыхание, удовлетворенный своим вступлением, и промокнул лысину салфеткой.

— Надои молока в Голландии в среднем в два раза больше, чем есть в России, — продолжил он, приободряясь. — Это объясняется условиями, как коровы питаются и содержатся. Живут. У нас коров кормят специальными смесями из такого комбикорма, — он с трудом выговорил непривычное слово, — и такого зерна, я не знаю, как по-русски это сказать, которое остается, после того как из него сделали спирт…

— Самогон, короче, гоните? — не утерпел Плохиш. Лисецкий, занятый поглаживанием костлявых бедер Мышонка, оторвался и взглянул на Хенрика так, словно видел впервые.

— Да ладно, — отмахнулся он. — Завтра на месте все и посмотрим. Нам целый день по коровникам лазить!

Но Хенрих, начав свою партию, к которой он столь тщательно готовился, уже не мог остановиться.

— Коровы у нас не едят дикую траву, — рапортовал Хенрих. — Которая растет на лугу. Это не принято так. Так вредно. Им дают приготовленную еду. Заранее. Несмотря, что это дороже.

— Братан, тебя че так развезло? — удивился Плохиш. — Вроде, не пил еще.

Дергачев, наш московский директор, пнул Хенриха под столом. Хенрих ойкнул, испуганно огляделся и замолчал, погрузившись в тягостные раздумья.

— Ефим, как ты смотришь на то, чтобы выпить какой-нибудь местной настойки? — весело обратился Храповицкий к Гозданкеру. — Только покрепче?

— С тобой, Володенька, я готов хоть одеколон пить, — с готовностью отозвался Гозданкер. Он уже называл Храповицкого ласковым уменьшительным именем.

— А комбикорм тут на закуску подают? — подмигивая Хенриху, поинтересовался Плохиш.

Все засмеялись. И лишь Лисецкий насупился. Видимо, приглашая тайком от нас в поездку Гозданкера, он был уверен, что они с Храповицким быстро дойдут до поножовщины, что обеспечит губернатора и захватывающим зрелищем, и поприщем для деятельности по их примирению. Но они, как назло, не дрались. И вне привычной ему атмосферы придворных интриг Лисецкий нервничал.

Кажется, губернатор уже жалел о том, что взял Ефима и, как и любой политик, беспокоился по поводу возможности тайного сговора за своей спиной. Однако задирать Храповицкого губернатор не решился. И потому переключил свое внимание на Гозданкера.

— Что-то ты, Ефим, веселый сегодня? — подозрительно спросил Лисецкий. — Поделился бы с нами радостью.

— Хорошая компания — всегда радость, — уклончиво ответил Гозданкер. Его улыбка сразу стала напряженной.

Официантка принесла заказ и начала расставлять многочисленные блюда с рыбой.

— А че это у нее за ошейник? — спросил Плохиш, указывая на массивное желтое ожерелье у нее на шее. — Хенрих, братан, спроси, а?

Хенрих спросил.

— В этой деревне все местные жительницы носят такие, — перевел он ответ. — Это старинное золото. Они получают его в наследство от матерей, а те — от своих матерей. Бабушек. В холле висит портрет первой владелицы этого ресторана. Жены хозяина. Она изображена в таком же ожерелье.

— Интересно, сколько оно стоит? — оживился Храповицкий. — Я бы жене купил. А то она скоро приезжает.

Хенрих обратился к официантке. Польщенная вниманием гостей, та добродушно улыбалась и охотно отвечала.

— Она точно не знает, — вновь перевел он. — Но думает, около десяти тысяч долларов.

— Байки травит! — убежденно заявил Плохиш. — Туристов разводят! Откуда у этих лохов золото?! Латунь, гадом буду!

— Ефим, — вдруг встрепенулся Лисецкий с хитрым видом. — А почему бы тебе не приобрести такое ожерелье? Ты же совсем не бедный человек! Банкир, как-никак! Подарил бы его Мышонку. Для тебя же это не деньги!

Гозданкер дернулся от неожиданности.

— Я здесь не самый богатый, — пробормотал он, стараясь выглядеть шутливым.

— При чем тут самый богатый или нет! — наседал на него Лисецкий. — Может, и не самый богатый, зато самый жадный!

— И может быть, не самый жадный, — возразил Ефим, задетый грубостью губернатора. И многозначительно посмотрел на Лисецкого.

— Ты на кого намекаешь?! — вскипел губернатор. — Ты, смотри, не забывайся! А то дружба — дружбой!…

— Прошу прощения, — спохватился Гозданкер. — Я просто так, к слову.

— Давайте, я куплю, — предложил Храповицкий. С присущей ему быстротой реакции он воспользовался ситуацией, чтобы в очередной раз продемонстрировать преимущество дружбы с ним, а не с Гозданкером. — Хенрих, поговори с ней на эту тему.

Ефим вспыхнул, но промолчал. Хенрих вступил в переговоры с официанткой.

— Она не может продать, — сообщил он наконец. — Память о матери. Семейная реликвия.

Глаза Гозданкера злорадно блеснули.

— Говорил я, туфта! — торжествующе заметил Плохиш. — Шнягу тискает! Боится, что мы после докопаемся и ей предъявим по полной программе. Весь кабак на фиг разнесем!

— Тварь старая! — вдруг вспылила Мышонок. Она с вожделением следила за переговорами Хенриха с пожилой женщиной и теперь не скрывала своего разочарования. — Просто пожадничала! Жаба ее давит! А врет, что реликвия!

— Да ты не переживай, — утешил ее Лисецкий, почему-то довольный, что она злится. — Мы тебе что-нибудь другое купим.

— Да мне и не очень нужно было! — не могла успокоиться Мышонок. Ее глаза от ярости косили еще больше. — Просто ненавижу таких старых дур. Особенно одну.

— Это какую же? — с несколько театральным любопытством осведомился Лисецкий. Кажется, он предчувствовал ответ и нарочно подзадоривал.

— Сам знаешь, — дерзко ответила она. — Стерва! Всю жизнь мне изломала!

— Ты на мою жену намекаешь? — Лисецкий был в восторге.

— На кого же еще! — огрызнулась Мышонок.

Возникла неловкая пауза, и только губернатор ликовал.

— Распустились они тут, — заговорил Плохиш, приступая к еде. Он заметил, что губернатора, который начинал к нему привыкать, забавляют его бандитские ухватки, и потому прикидывался уголовником больше обычного. — Сразу видно, живут без всяких понятий. Продавать, слышь, она не хочет! Лепит че попало! Да кто ее, в натуре, спрашивает! Взять хозяина в плен, посадить в подвал! Враз бы все притаранил!

Губернатор расхохотался. Гозданкер, который когда-то давно имел опыт подобного общения с Плохишом, поскучнел и насупился. Воспоминания о методах убеждения, используемых Плохишом, не доставили ему радости.

— Вот молодец! — одобрил Плохиша Лисецкий, хлопая его по плечу. — Надо тебя ко мне в администрацию взять. Главой департамента! Порядок мне наведешь. Как ты думаешь, Ефим?

— Ну, раз вы так считаете, то можно, — пожал плечами Гозданкер. Он еще больше нахохлился. Шутки обоих его коробили.

— Обязательно! — не унимался Лисецкий. — Не все же твоим родственникам вокруг меня сидеть! Скоро уже от них жизни не будет.

Ефим переменился в лице. Храповицкий незаметно толкнул меня в бок. Я обернулся на него. Он рассеянно смотрел по сторонам, изучая сидевших в зале, и, казалось, не слышал, о чем идет разговор.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Когда мы возвращались назад, мне позвонила Ирина.

— Привет, как ты там развлекаешься? — спросила она.

Я кинул взгляд на губернатора, болтавшего с Мышонком на переднем сиденье автобуса, и прикрыл трубку рукой.

— Я бы так это не назвал, — ответил я сдержанно. — Здесь довольно прохладно. Ветрено. Гроза, наверное, будет.

Я говорил голосом телеведущего, читающего прогноз погоды.

— Тебе неудобно разговаривать? — догадалась она. — Может быть, мне перезвонить позже?

— Да нет, все в порядке. На самом деле, я очень рад.

— У меня тут полно новостей, — продолжала она. — Представь, вчера заявился Сява! Он же теперь, после того как Ломового убили, главный в бригаде. Опять выслушивала эти идиотские угрозы, вперемежку с предложениями работать с ними.

— Чем закончилась беседа? — забеспокоился я.

— Да ничем! Я его выгнала!

— Это рискованно, — отозвался я встревоженно.

— Да пошел он! — воскликнула она сердито. — Надоели мне эти бандиты! К тому же я завтра хочу улететь в Москву.

— Зачем?

— Просто так! Развеяться! Ты же бросил меня. — В голосе ее зазвучал укор. — Я скучаю. Места себе не нахожу. Я тебя люблю.

Я покосился на Храповицкого, который, прикрыв глаза, делал вид, что дремлет.

— Я тоже! — признался я, понижая голос. Храповицкий по моей интонации сразу обо всем догадался. Он, конечно, не мог упустить такую минуту.

— Андрюха! — встрепенувшись, заорал он на весь автобус. — Хватит болтать, тебя Ольга с Ленкой ждут!

— Замолчи, балбес! Какая Ольга! — зашипел я.

— Теперь мне ясно, чем ты там занимаешься, — упавшим голосом произнесла Ирина.

— Да не слушай ты его! — начал оправдываться я. — Он нарочно тебя дразнит!

— Ты пойдешь к девчонкам или нет! — не унимался Храповицкий. Остальные радостно смеялись.

— Не буду тебе мешать! — холодно прервала она. — Желаю приятного вечера.

В трубке раздались гудки. Я пихнул Храповицкого и выругался.

В Амстердам мы вернулись уже в начале одиннадцатого.

2

— А сейчас мы начинаем секс-тур! — объявил Лисецкий, едва мы высадились у отеля. — Раз уж мы сорвали экскурсию по городу, то должны хотя бы увидеть своими глазами настоящий разврат! Хенрих, ты назначаешься нашим проводником по злачным местам.

Все сразу приободрились. Мышонок ринулся в номер переодеваться. Когда она появилась вновь в короткой юбке и черных чулках, то выглядела так, что Лисецкий вполне мог закончить секс-тур ее осмотром.

Свой поход мы начали с визита в кофе-шоп, где купили несколько косяков с марихуаной и пустили их по кругу. Даже Лисецкий пару раз затянулся. Судя по тому, как мастеровито подкуривал Мышонок, губернатор вполне мог кое-чему поучиться у своей юной подруги. В конце концов, Лисецкий отнял у нее сигарету, сообщив, что ей хватит.

Потом мы отправились на шоу в «Каза-Россу». Мы шли тесными улочками, глазея на освещенные витрины, в которых нам призывно улыбались и махали полураздетые проститутки всех национальностей, возрастов и объемов. Мышонок, надевший туфли с высокими каблуками, то и дело спотыкался и чертыхался. Лисецкий посмеивался.

— Гляди, какая жирная! — возбужденно кричал на всю улицу обкурившийся Плохиш, тыча пальцем в проститутку в окне. — Да ей лет-то уж сколько! Слышь, мать, хау мач? — подходил он к витрине. — Пятьдесят гульденов?! Ты че, офанарела?! Держись за щеки, а то морда лопнет! Не, не канает! За пятьдесят гульденов я тебе сам дам, куда хочешь! Только харю закрой чем-нибудь!

— А вот та, светленькая, ничего, — жеманно говорил Лисецкий. — Тебе нравится, Мышонок?

— Бабник противный! — с наигранным возмущением восклицал Мышонок, ударяя его по руке.

Лисецкий хохотал, Мышонок, выгибая спину, выкатывал плоскую грудь колесом и делал вид, что страшно ревнует. На самом деле было видно, что она в себе не сомневается.

Отстояв очередь в «Каза-Россу», мы следующий час посвятили созерцанию стриптиза и совокупляющихся пар. Глядя на позы, которые принимали участники шоу, губернатор в темноте тискал Мышонка, который увлеченно сопел. Храповицкий скучал. Мы были здесь не первый раз, и подобные зрелища давно утратили для нас прелесть новизны. Ефим, впервые за день, чуть расслабился и, забыв свою озабоченность, не сводил взгляда со сцены, временами облизывая и без того влажные губы. Плохиш откровенно наслаждался.

— Во дают! — громко шептал он. — Слышь, надо в кемпинге такое организовать! А че, в натуре, должников привезти и телок. И пусть развлекают!

Губернатор улыбался. Плохиш ему явно нравился.

— Их, наверное, на таблетках держат, — предположил Храповицкий. — На такие подвиги у нас даже Вася не способен.

— Вот пусть должники со своими таблетками и приезжают! — не унимался Плохиш. — А тоже, если вдуматься, путевая работа! Вышел на сцену и люби телок! А тут бьешься, как рыба об лед, а толку нет!

После шоу мы отправились по секс-шопам. В самом большом из магазинов Мышонок набросился на белье, которое, с моей точки зрения, отличалось от ее собственной униформы разве что ценой. Кстати, мне всегда было любопытно, почему, например, чулки не самого высокого качества в секс-шопе стоят в два раза дороже таких же, продаваемых в магазине женского белья. Очевидно, уже входя в интим-магазины, люди ощущают особую атмосферу запрета и готовы за это платить больше.

С каждой новой вещью Мышонок, не стесняясь нас, подбегал к Лисецкому и спрашивал, нравится ли ему. Он бросал в нашу сторону косые взгляды, в которых мешалось смущение и гордость, и снисходительно кивал, изображая добродушного покровителя, терпеливого к проказам своей юной избалованной протеже. Флегматичные продавцы, видя ее азарт и прикинув на глазок возраст губернатора, взялись было предлагать им различные фаллоимитаторы, но Лисецкий обиделся и оборвал их.

Плохиш и Храповицкий отправились в глубь магазина выбирать порнофильмы, Гозданкер последовал за ними, а я остался болтать с Хенрихом.

— У вас в России настоящая демократия, — уважительно сообщил мне Хенрих. — Губернатор может позволить зайти в секс-шоп со своим подружком. Это хорошо. Свободно. Наши не пойдут. Боятся прессы. Неправильно. Почему нет? Он же не имеет жены?

— Еще как имеет! — ответил я.

Хенрих уставился на меня пораженный и надолго замолчал.

— А если в газетах узнают? — спросил он наконец.

— То им никто не позволит про это написать, — объяснил я.

Вероятно, после моей реплики во взглядах Хенриха на российскую демократию произошли некоторые перемены, поскольку дальнейшего желания обсуждать эту тему он не испытывал.

Между тем Лисецкий, видя, что остальные рассредоточились и не обращают на него внимания, бочком приблизился к прилавку, где были разложены наручники, веревки для связывания и плетки. Он что-то быстро взял, потом опять положил, оглянулся и, наконец, остановился на кожаных ремнях и кнуте. Стараясь быть незаметным, он сунул все это продавцам, упаковывавшим покупки Мышонка в черные пластиковые пакеты.

Поскольку Лисецкий принципиально никогда и нигде за себя не платил, видимо считая это ущербом своему достоинству, то Храповицкому пришлось отдать что-то около полутора тысяч долларов за ту ерунду, которой Мышонок надеялся развлекать губернатора короткими амстердамскими ночами.

Из магазина мы вышли в половине первого. Храповицкий и Плохиш были решительно настроены продолжить праздник. Ефим тоже изъявил готовность присоединиться. Но у губернатора, распаленного всем увиденным и близостью эротичного Мышонка, возникли другие планы. Он прижал к себе Мышонка и прерывисто вздохнул.

— Завтра трудный день, — сообщил он. — С утра в поля, потом еще эти технологии смотреть. Надо выспаться!

Мы проводили их до отеля, простились, пообещали не опаздывать к завтраку и отправились в ночной клуб.

3

Признаться, я не понимаю, каким образом в Амстердаме удается выживать ночным клубам, если весь центр города представляет собой не что иное, как один огромный ночной клуб.

Заведение, в котором мы оказались, являло собой что-то среднее между «Миражом» Быка и «Фантомом», где мы подрались с Виктором. По сравнению с московскими заведениями такого рода, здесь было веселее, гаже и дешевле. Полутемное помещение со сценой в зеркалах было просторным, но мебель — старая и вытертая. Цветные прожектора слепили, музыка, разумеется, оглушала.

Правда, девушек здесь было раза в три больше, чем в наших ночных клубах. Пока одна раздевалась у шеста, с десяток танцевали на барной стойке и в проходах. И еще не менее двадцати полуголых дам бродили туда и сюда, маялись в ожидании посетителей и принимали невообразимые позы, демонстрируя привлекательность своих филейных изгибов. Кстати, судя по той готовности, с которой проститутки поворачиваются задом к потенциальному клиенту, эта часть тела в их ремесле гораздо важнее всего остального. Что касается лиц, то на них, кажется, вообще никто не обращает внимания.

Мы уселись в нише, на диване, пододвинув пару кресел. Посетителей, кроме нас, было немного. Двое молодых, пьяных англичан, с всклокоченными крашеными волосами время от времени бросались танцевать, что-то выкрикивая, таскали к своему столу разных девиц, но потом ни с чем отправляли их назад. Было еще трое пожилых смуглолицых арабов, которые жадно смотрели на девушек и переговаривались между собой. В углу сидел старый худой обкуренный хиппи с длинной седой косичкой, с усами и в ковбойской шляпе. Он мутным взглядом озирал зал и, кажется, с трудом понимал, где он находится.

Кстати, в отличие от русских, иностранцы не ходят в стриптиз-клубы со своими дамами. Исключение составляют разве что немолодые туристы-немцы, которым все любопытно. У нас же пригласить девушку в подобное заведение считается столь же естественным, как совместный поход в ресторан. Более того, русские девушки порой посещают ночные клубы с проститутками чисто женской компанией.

Мы заказали виски, и к нам сразу же устремилась пара весьма объемных, томных блондинок. Кокетливо раскинувшись рядом, они призывно заулыбались.

— Давно в Амстердаме, мальчики? — по-русски спросила одна.

— А можно заказать шампанское? — поспешно добавила вторая.

Официантка, чей наряд мало чем отличался от одежды стриптизерш, уже торопилась к нам с бутылкой дешевой шипучки по цене «Дом Переньон». Оплачивать заказ полагалось сразу.

— Слышь, вы бросьте на консумации пацанов разводить! — перекрикивая музыку, взял быка за рога Плохиш. — Короче, сколько за ночь?

— По тысяче долларов! — с готовностью выпалила первая. — И еще надо администратору заплатить.

— Иди, гуляй! — засмеялся Дергачев. — Не позорь Родину!

— Местные по две с половиной заряжают! — оправдываясь, затараторила она. — Дешевле нас все равно не найдете!

— Да мы сюда вообще-то не экономить приехали, — сухо произнес Храповицкий, болезненно морщась при взгляде на их пышные формы.

— Кыш, кыш, — замахал на них руками Дергачев. — Нам русских девок и в Москве хватает.

— А может, оставим их, — нерешительно предложил Ефим, которому в отличие от моего шефа явно нравились толстушки.

— Эх, пропадешь ты, Ефим, через свою доброту! — ехидно отозвался Храповицкий.

Ефим обеспокоенно заглянул ему в лицо, стараясь догадаться о скрытом смысле его слов.

— Да пошли они! — отмахнулся Плохиш. — Лучше негритянок наберем! Давно хотел. Точно говорю, Хенрих? Тебе же нравятся черные? Страшные такие. Здоровенные! — Он состроил зверскую рожу и показал на метр выше своей головы.

Хенрих посмотрел на него с нескрываемой опаской. Видимо, нарисованный Плохишом портрет не пробудил в нем острого влечения. В физиономии ГТлохиша и впрямь было мало соблазнительного.

Одна из девушек, видя, что дальнейшее пребывание в нашей компании не сулит ей заработков, поднялась и обиженно отошла. Другая, русоволосая и голубоглазая с круглым крестьянским лицом и мягким носом, осталась на месте.

— А ты что время теряешь? — обратился к ней Дергачев. — Иди, поищи кого-нибудь!

— Я просто так с вами побуду, можно? — спросила она с заметным северным выговором. — Я три недели только как сюда приехала. Из Пскова. Мне девчонки помогли. Думала, заработаю маленько, а ничего не получается. Я же вообще не снимаюсь. Ну, на ночь не езжу, — пояснила она смущенно. — А танцевать мне не дают. Тут у них целая очередь. Русских не пускают. Я буду тихо сидеть.

— Как тебя кличут, болезная? — насмешливо осведомился Дергачев.

— Я не болею, — испуганно ответила она. — Меня Татьяной зовут.

— Ну ладно, сиди, — великодушно разрешил Храповицкий. — Только не приставай!

— Я не буду! — обрадовалась девушка. — Только можно мне что-нибудь поесть заказать? Чипсов хотя бы! Нам, кроме чипсов, тут ничего не разрешают. Говорят, и так толстые.

— Правильно говорят, — согласился жестокосердный Храповицкий.

4

Плохиш между тем размахивал руками, чтобы привлечь внимание рослой темнокожей девушки с мужеподобным лицом, отиравшейся возле барной стойки. Та приблизилась тяжелой походкой и устроилась рядом с Плохишом, глядя на него довольно плотоядно.

— Какая страшная! — восхитился Плохиш. — Трубочист прямо! А рожа какая злая! Ночью шугаться буду! Слышь, Вов, а они там, в Африке, случайно, людей не жрут?

Он полез к ней под юбку, но та сильно ударила его по руке.

— Дерется-то как мужик! — продолжал Плохиш делиться с нами своими наблюдениями.

Татьяна, задетая отсутствием в Плохише патриотизма и его вниманием к столь экзотическому экземпляру, скорчила гримасу.

— Девчонки говорили, что это трансвестит, — скороговоркой наябедничала она.

— Да ну! — ахнул Плохиш, скорее заинтригованный, чем испуганный. — Хенрих, спроси-ка у нее. В натуре, ни разу не пробовал!

Хенрих перевел. Когда до девушки дошел смысл вопроса, глаза ее злобно сверкнули. Она что-то сердито затараторила.

— Во, вызверилась! — радовался Плохиш. — Да не ори, дура, я и так все понял! Шутка. Русиш культуриш. А У тебя подруга такая же есть?

Гозданкер придвинулся поближе к Храповицкому.

— Тебе здесь действительно нравится? — недоверчиво спросил он.

— Какая разница, где отдыхать? — лениво отозвался Храповицкий. — Не в номере же сидеть! А шлюхи, они везде одинаковые.

Ефим помолчал, исподволь изучая его. Я видел, что Гозданкер настроен на решительное объяснение, скорее всего, именно ради него он и согласился на эту поездку. Но весь день Храповицкий вел себя с ним ровно, с безупречным дружелюбием. Сбитый с толку, Ефим никак не мог понять, что происходит в голове у моего шефа, и сейчас явно не знал, как подступиться к разговору. Впрочем, его озабоченность помешала ему заметить, что теперь, в отсутствии губернатора, в манерах Храповицкого что-то неприметно поменялось. Он отвечал Ефиму несколько свысока, как будто скучая.

— Этот голландец и есть крупный аграрий? — вкрадчиво осведомился Ефим, пробуя воду.

Храповицкий презрительно оттопырил нижнюю губу и молча пожал плечами, предоставляя Гозданкеру понимать, как угодно.

— Честно говоря, не очень похож, — продолжал Ефим уже настойчивее. — Думаю, даже Егор в это не поверил.

— Ты же выдаешь своего родственника за крупного финансиста, — ответил Храповицкий, неожиданно обостряя разговор. — Чем же хуже мой голландец? — Он насмешливо посмотрел на Гозданкера. — Не обязательно, чтобы губернатор верил в него. Или в меня. Важнее, чтобы он верил в возможность хорошо заработать!

— Да уж, средства в свой проект вы собираетесь закачать колоссальные! — заметил Гозданкер, демонстрируя свою осведомленность. — Только на будущий год запланировано пятьдесят миллионов. Так, кажется?

— Чего мелочиться? — небрежно кивая, отозвался Храповицкий. — Воровать, так с размахом!

Ефим скривился, как от зубной боли. Мысль о том, что такой поток денег пройдет мимо его, Гозданкера, рук, была ему ножом в сердце. Храповицкий отлично видел его состояние и нарочно выражался столь откровенно, чтобы еще больше его растравить. Это была его любимая тактика в сложных переговорах: сбить противника с рационального обсуждения проблемы, довести его до взрыва и крика и хладнокровно поймать в заранее приготовленный капкан.

Гозданкер, несомненно, чувствовал, что Храповицкий гонит его в ловушку эмоций, и старался сдерживаться, хотя это давалось ему с трудом.

— А тебе не жалко Николашу? — вдруг спросил Гозданкер, делая заход с другого фланга. — Ведь ты же погубишь мальчишку такой должностью и такими деньгами. Он не готов к этому. Сломаешь ему жизнь!

— Брось, Ефим, — поморщился Храповицкий. — Не смеши меня. С каких пор тебя интересует Николаша?

Гозданкер осуждающе покачал головой.

— Что ж, я выскажусь откровенно, — медленно проговорил он, становясь серьезным. Его маневры не принесли ему успеха, и он пошел напролом.

— Надо было с этого начинать, — усмехнулся Храповицкий. — Зачем ходить вокруг да около.

5

Втроем мы сдвинулись на самый край дивана, чтобы нас не слышали остальные. Впрочем, они были заняты другим или, во всяком случае, старательно это изображали, видя, что два главных губернских олигарха приступили к решительному выяснению отношений.

— Ты помнишь наш последний разговор в Уральске? — начал Ефим.

Храповицкий коротко кивнул, показывая, что у него нет жалоб на память. Я заметил, что он весь подобрался. Выражение его лица было весело-злое, а глаза блестели знакомым мне охотничьим азартом.

— Я тогда предложил тебе дружбу, — продолжал Ефим, как будто с сожалением. Фраза прозвучала несколько напыщенно. За что он тут же и поплатился.

— И это ты называешь откровенным разговором? — перебил Храповицкий, удивленно поднимая брови. — Если очистить ту нашу встречу от разной словесной шелухи, то ты дал мне понять, что умрешь, но не подпустишь меня к губернатору и областным деньгам. Я правильно излагаю?

Гозданкер понял, что вновь промахнулся, но признавать это не желал. Он отпил виски из стакана перед ним.

— Володя, ты вторгся на мою территорию, — грустно проговорил он, уходя от прямого ответа. — Ты приказал Сырцову начать против нас какую-то возню от имени муниципалитета. Это раз. Ты затеял огромный проект с участием областного бюджета. Два. И ты назначил Николашу управляющим своим банком. Три. Так?

— Так точно, — потешался Храповицкий. В отличие от Гозданкера, он не собирался уклоняться и бил в лоб. — И на это все мне понадобился всего лишь месяц.

— Ты просто воспользовался преимуществом нападения! — резко возразил Ефим. Он начал терять терпение и повысил голос. — Ты рано радуешься! Не забывай, я еще ничего не предпринимал в ответ!

Вот это уже было непростительно. Нельзя так недооценивать врага, тем более если этот враг — Храповицкий.

Шеф развернулся к нему всем корпусом и молча посмотрел на него в упор долгим задумчивым взглядом. Ефим два раза моргнул, но выдержал и глаз не отвел.

— Ты забыл про свой визит в налоговую полицию, — негромко и спокойно напомнил Храповицкий.

Ефим нервно дернулся и потупился. Вызывая Храповицкого на откровенность, он начал с дурацкой лжи и был пойман за руку. Свои позиции он терял без боя.

— Значит, ты в курсе? — пробормотал он, словно про себя.

— Ну, разумеется, — хмыкнул Храповицкий.

— Что ж, тем лучше! — кивнул Гозданкер. — Значит, мы оба понимаем, к чему приведет эта война!

— Бизнес, Ефим, это всегда война, — философски заметил Храповицкий. — Кто-то выигрывает, а кто-то остается внакладе.

Ефим вновь замолчал. Кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся. Это была Татьяна. Ее круглое лицо раскраснелось и горело возбуждением.

— Что тебе надо? — спросил я с удивлением.

— Как ты думаешь, может, мне начать сниматься? — взволнованно зашептала она, округляя глаза.

— Чего? — не понял я.

— Ну, может, мне начать ездить? — продолжала она торопливо. — А то так и буду сидеть, как дура, пока не выгонят! Я вот только что решила…

— Отстань! — раздраженно перебил я. — Не мешай! Ты что не видишь, что мы важные проблемы обсуждаем!

— А я — какие?! — обиделась она. — Я тоже важные! Да для меня, это, может, вопрос жизни и смерти! Я посоветоваться с тобой хотела…

Она готова была расплакаться.

— Ладно! — поспешно проговорил я, смягчаясь. — Давай, потом. Закажи лучше себе еще шампанского.

— Да меня уже от него тошнит! — надулась она, возвращаясь на свое место.

— Еще не поздно все остановить, — наконец выдавил из себя Гозданкер.

Храповицкий не ответил, не сводя с него глаз и ожидая продолжения.

— Я хочу, чтобы ты утихомирил Сырцова. — Гозданкер приступил к изложению своих условий. — И я хочу участвовать в этом аграрном проекте.

— А взамен? — осведомился Храповицкий с любопытством.

— А взамен я не предпринимаю никаких враждебных действий, — твердо пообещал Гозданкер.

Храповицкий, скучая, посмотрел в потолок и зевнул, даже не прикрывая рта.

— Притомился я что-то, — пробормотал он, не отвечая Гозданкеру. — Выспаться бы надо…

— Такое предложение тебя не устраивает? — с вызовом напирал Ефим.

Храповицкий вздохнул, словно окончательно уверившись в бесполезности этого разговора.

— Это несерьезно, — терпеливо возразил он. — Ты просто хочешь затянуть переговоры, чтобы обеспечить себе свободу маневра. Нож в спину легче всаживать, когда люди обнимаются. Ты не предлагаешь мне ничего существенного, а требуешь от меня многого. Мы теряем время, Ефим.

— А что я могу предложить тебе существенного?! — вскинулся Гозданкер. — Сейчас, когда ты и так… — Он осекся, спохватившись, что сболтнул лишнего. Но было уже поздно.

Из его слов недвусмысленно следовало, что теперь, когда губернатор перешел на сторону Храповицкого, у Ефима не осталось никаких преимуществ. И предлагать ему нечего. По сути, вырвавшееся у него вгорячах восклицание было признанием его поражения. Мы все это поняли.

— А если тебе нечего мне предложить, — мягко дожал его Храповицкий. — Значит, тебе следует довольствоваться малым. Ты ведь, помнится, именно к этому меня призывал, во время нашего разговора в Уральске? Вот и попробуй.

Последняя фраза добила Гозданкера. Он опустил голову и потер лоб.

— Ты понимаешь, Володя, что когда мы втянем в войну все наши ресурсы и всех наших людей, то мы уже ничего не сможем остановить?! — сразу севшим голосом выговорил он. — Что, начав здесь, с обмена колкостями, мы закончим тем, что будем убивать друг друга?! Помимо нашей воли! Это уже не будет от нас зависеть! Понимаешь ты это или нет?! — Заключительную фразу он почти выкрикнул.

Это была последняя, безнадежная попытка. Храповицкий недобро усмехнулся.

— Убивать или не убивать друг друга, Ефим, всегда будет зависеть от нашей воли, — веско ответил он. — У тебя есть другие вопросы или только риторические?

Своим видом он давал понять, что разговор закончен.

Между тем к столику Плохиша подсела уже вторая темнокожая девушка, которая была еще выше ростом, чем первая, и значительно превосходила ее в обхвате. При появлении соперницы первая проститутка стала мрачнее тучи. Ее грубые черты лица обострились. Она сверкнула глазами на товарку и что-то быстро залопотала, судя по интонации, совсем нелицеприятное. Вторая ответила коротким выразительным ругательством. Между ними разгоралась ссора.

Плохиш, ощущая себя причиной скандала двух женщин, только что не плавился от самодовольства.

— Слышь, Хенрих, ты скажи, что я не знаю, какую из них выбрать, — подзадоривал он. — А на двух у меня денег не хватает!

Темнокожие гренадерши уже вовсю кричали друг на друга. Наконец, первая не выдержала и вцепилась своей товарке в волосы. Та завизжала. Плохиш даже вскочил в восторге.

— Вот это да! — торжествовал он, приплясывая и потирая руки. — Видал, как меня бабы любят! Хенрих, скажи, обеих возьму!

Храповицкий поманил к себе худую светловолосую танцовщицу.

— Пойду я, пожалуй, — устало сказал Гозданкер. — Поздно уже.

Он начал подниматься, но тут внезапно вмешалась Татьяна. После двух бутылок шипучки, выпитых натощак, ее основательно развезло. Она метнулась к Ефиму и прильнула к его груди, едва не сбив его с ног.

— Не уходи! — воскликнула она с нетрезвой пылкостью, обнимая его. — Посиди еще!

Пораженный Ефим отпрянул и попытался освободиться.

— Да не могу я, — смущенно пробормотал он. — Мне пора уже!

— Нет, останься! — настаивала Татьяна, не отпуская его. — Ты мне нравишься!

Ефим дернулся сильнее. Она покачнулась, но устояла и не разжала объятий. Все остальные смотрели на них, забавляясь этой неожиданной сценой. Чувствуя себя в центре всеобщего внимания, Гозданкер совсем потерялся.

— Мне вставать завтра рано, — беспомощно пролепетал Ефим.

— Тогда возьми меня с собой! — решительно заявила Татьяна. — Я с тобой хочу!

— Куда со мной? — оторопел Ефим.

— К тебе в отель пойдем!

Похоже, она твердо настроилась не расставаться с Ефимом до утра.

— Ефим, нехорошо отказывать девушке! — злорадно заметил Храповицкий. — У нее к тебе чувства! Как порядочный человек ты вообще обязан на ней жениться.

Все засмеялись. Гозданкер почувствовал себя униженным. После поражения, нанесенного ему Храповицким, вспыхнувшая вдруг любовь проститутки не прибавляла ему уважения.

— Да отпусти же меня! — вырываясь, воскликнул он в отчаянии.

Но Татьяну уже несло.

— Нет! — крикнула она, пытаясь прижаться к нему крепче. — Я с тобой пойду! Я же вижу, ты добрый! Просто у тебя денег нет! Мне не надо денег! Я так пойду.

Раздался новый взрыв смеха.

— Вот это любовь! — не утерпел Храповицкий.

— Без денег — это по моей части! — подхватил Дергачев. — Пойдем со мной, красавица! Я тоже добрый!

Лицо Гозданкера стало пунцовым. Дольше он терпеть не мог. Ситуация для него становилась нелепой. Ефим злобно, с силой, пихнул Татьяну. Та отлетела и упала на диван.

— Отстань от меня! — прошипел Гозданкер. — Вот, дура, привязалась! Есть у меня деньги! Никакой я не добрый!

И он поспешно вперевалку заковылял к выходу.

— Вернись, Ефим! Она, в натуре, ждет ребенка! — крикнул ему вслед Плохиш.

Татьяна закрыла лицо руками, уронила голову на стол и разрыдалась.

— Ну, почему так! — всхлипывала она. — В первый раз в жизни решилась! Почему каким-то уродинам все, а мне ничего?!

Мне стало ее жаль. Я погладил ее по волосам.

— Не реви! — попытался утешить ее я. — Вот возьми. Я сунул ей в руку несколько стодолларовых купюр. Но она швырнула их на пол.

— Не надо мне! — ревела она. — Я без денег хочу! Из клуба мы, расплатившись, отбыли около четырех часов утра. Храповицкий в последнюю минуту решил не брать танцовщицу, с которой всю ночь любезничал. Так что мы с ним вдвоем плелись по тротуару, слушая, как совершенно невменяемый Плохиш, эскортируемый двумя темнокожими гренадершами, совсем не музыкально оглашает сонные улицы старого города блатными песнями.

Хенрих и Дергачев еще оставались за столом с безутешной Татьяной. Кажется, они решали сложный вопрос, взять ли сорвавшуюся с тормозов девушку, одну на двоих, или прихватить еще и ее русскую подругу, которая подходила к нам в самом начале.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

На следующий день мы собрались за завтраком в семь. К девяти нас ждали на ферме, и езды было около двух часов. С учетом того, что даже мы с Храповицким, явившие накануне образец моральной стойкости, почти не спали, это было нелегкое утро для нашей делегации.

Храповицкий бессмысленно таращился по сторонам и то и дело встряхивал головой. Гозданкер, судя по мятому лицу и мешкам под глазами, провел бессонную ночь и сейчас сидел убитый и погруженный в себя. На зеленого Плохиша, трясущегося с похмелья, было страшно смотреть.

Лисецкий, пожалуй, выглядел приличнее остальных, но был зол, как черт, и рычал на Мышонка, который суетился подле него с виноватым видом. Наверное, что-то у них не заладилось, и ночь любви оказалась не столь бурной, как ожидалось.

Плохиш повернул ко мне изможденное лицо.

— Слышь, Андрюх, не впадлу, а? — пробормотал он умирающим голосом. — Принеси мне что-нибудь пожевать, а? Помягче, ладно? Как друга прошу…

— А сам что же? — мстительно спросил я кумира африканских женщин.

— Я не дойду, — прошептал Плохиш в отчаянии.

— Может, тебе похмелиться? — Я кивнул на бутылки с вином, стоящие во льду на общем столе.

Плохиш с трудом повернул голову, посмотрел на спиртное, подавил приступ тошноты и сглотнул.

— Не, — хрипло выдавил он. — Я лучше так перемогнусь.

Вернувшись с тарелками, я успел к финалу ссоры губернатора с Мышонком. После очередного губернаторского рыка, Мышонок со страху уронил на себя омлет и перемазал желтком купленный вчера свитер. Вжав голову в плечи, он выслушивал суровый приговор.

— Останешься здесь! — раздраженно выговаривал Лисецкий. — Раз не умеешь себя вести на людях. Сиди в номере и дожидайся нас! Заодно учись есть вилкой!

Вероятно, он полагал, что лишение какого-нибудь столь захватывающего зрелища, как осмотр коровников, является тягчайшим наказанием. Но из всех нас, за исключением, разве что его самого, кажется, любой согласился бы поменяться с Мышонком участью. Я лично с радостью готов был учиться пользоваться хоть китайскими палочками, лишь бы остаться в номере и никуда не тащиться.

На улице возле двух автобусов под накрапывающим дождем нас уже дожидались остальные члены нашей труппы. Отечные лица Торчилиной и Калюжного красноречиво свидетельствовали о том, что ночь они тоже провели не за изучением голландского языка. Даже всегда корректный Игорь Назаров был не свеж. Про Хенриха и Дергачева и говорить не приходилось.

Губернатор свирепо глянул на подчиненных ему граждан, но ничего не сказал, видимо приберегая нравоучение на потом. Калюжного, как главного специалиста по сельскому хозяйству, губернатор посадил с нами, чему тот не был особенно рад. А изнывающий Плохиш малодушно залез в другой автобус, подальше от начальственного ока, к Торчилиной и Назарову.

В автобусе нам с Храповицким удалось немного подремать, и когда мы прибыли на ферму, то чувствовали себя уже гораздо лучше. Нас встречали трое неспешных румяных голландцев, с которыми Хенрих и Дергачев заранее договаривались о нашем визите.

К чистенькому, вымытому коровнику, который размерами напоминал, скорее, сельский Дом культуры, чем жилище для скотины, вела аккуратная асфальтовая дорожка. Перед входом нас заставили надеть бледно-зеленые халаты и бахилы.

— Ба, а почему у них дверь наверх открывается?! — громко удивилась Торчилина. — Прямо как в гараже.

Хенрих с трудом перевел ее вопрос голландцам. Он заметно мучился с похмелья, к тому же сильно волновался. Сегодня ему предстоял главный экзамен, и для своего решающего дня он был не в лучшей форме.

— Это сделано, чтобы коровы не болели от простуды, — пояснил он, выслушав их ответ. — Чтобы не допускать сквозняк.

Сегодня Хенрих изъяснялся еще медленнее обычного, к тому же часто запинался.

— Вот темнота! — покачал головой Калюжный, который по-прежнему был настроен скептически. — Сквозняк-то, чай, не от дверей, а от ветра!

— От ветра! — передразнил губернатор. — Дурак ты, Калюжный! Забыл, как у тебя в Винокуровке дверь в коровник обледенела? Два часа ломами долбили, чтобы открыть! Коровы, недоенные, чуть с ума не сошли.

Торчилина захихикала.

— Это кто ж вам такую напраслину на меня наговорил? — всполошился Калюжный. — Неужто председатель? Ну, я ему, подлецу, устрою! Два часа! Это ж придумать такое! За двадцать минут управились!

— Я тебе сам устрою! — зловеще пообещал Лисецкий. — Будешь у меня вместо быка в стойле жить. Коров осеменять.

Торчилина захохотала. Калюжный опасливо покосился на Лисецкого.

— Холодно здесь жить-то. — Он зябко повел жирными плечами.

— Привыкнешь! — бросил губернатор без всякого сочувствия.

Между тем, мы уже вошли внутрь. В коровнике и впрямь было довольно прохладно. Не теплее, чем в номерах нашего отеля. И так же светло.

— Здесь такой климат, специальный, — объяснял Хенрих. — Он поддерживается круглосуточно.

Тучные, сытые коровы, пестрого, черно-белого окраса, располагались в два ряда вдоль стен за деревянными перегородками и без любопытства и интереса смотрели на нас влажными глазами. Их здесь было около полусотни. Своей самонадеянностью они чем-то напоминали мне европейцев. Время от времени они издавали ленивое мычание и делали пару шагов, неторопливо передвигая ногами.

— Стойла-то, гляди, какие просторные! — восхитился губернатор. — Станки метра три на четыре, не меньше! А наших, как втиснут в станок, они только лежат и жуют!

Плохиш толкнул меня в бок.

— Андрюх, — пробормотал он, не сводя с коров глаз, в которых мелькал ужас. — Меня, в натуре, глючит, что ли? Они, кажись, без рогов? Кто ж им рога обломал?

Рогов у коров действительно не было. Я спросил об этом Хенриха.

— Им прижигают рога, — перевел Хенрих ответ голландцев. — Когда они еще маленькие. Телята. Жидким азотом. Чтобы потом не задевали рогами. Меньше им вреда.

— Во-во! — оживилась Торчилина. — Надо нашим мужикам в администрации тоже самое проделать!

— Мужу прижги! — мрачно посоветовал Калюжный. Реплики губернатора его явно задевали, но возражать Лисецкому он не осмеливался и старался срываться на других.

— Хенрих, а это что за космический аппарат? — окликнул голландца Игорь Назаров. Он стоял в другом конце коровника возле приспособления, представлявшего собой усеченный конус, перевернутый острой головкой вниз.

— Это — кормораздатчик! — неожиданно подал голос Храповицкий. Все уставились на него, пораженные его осведомленностью.

— Они его к тракторам цепляют, он сам корм сгребает и смешивает, — авторитетно продолжал Храповицкий, словно не замечая всеобщего изумления. — Кстати, заметили, что чанов тут нет? Они скотину кормят прямо с пола. Так потом убирать легче.

— Ну, ты даешь! — только и смог выдохнуть губернатор. Все остальные подавленно молчали. Храповицкий не Удержался и бросил торжествующий взгляд на Гозданкера. Тот отвернулся.

По плану нам предстояло стать свидетелями процесса доения. Скотники, тоже в халатах и бахилах, согнали коров в соседний зал, представлявший собой яму, примерно на метр ниже пола, размерами с плавательный бассейн. Коровы, блестя лоснящимися округлыми боками, со сдержанным мычанием, сами встали елочкой к станкам. Помахивая хвостами, они терпеливо дождались, пока опрятные крупные голландки в чепчиках, толстые и неторопливые, как подведомственные им животные, спустятся по лестнице вниз и присоединят к вымени аппараты.

— Поздновато доят, — критически заметил Калюжный. — У нас в шесть уже начинают!

— Здесь это не очень зависит, — сказал Хенрих. — Такая технология. Можно немножко задержать. Для гостей. У вас, наверное, тоже можно?

— Можно-то можно! — отозвалась Торчилина. — Только за три часа наши буренки сдохнут! Гостей доить придется.

И она мстительно посмотрела на Калюжного. Тот насупился. Несмотря на то что ночь они провели за совместной попойкой, в присутствии губернатора они вновь превращались в чиновников, и дружба между ними заканчивалась.

Из динамиков полилась негромкая классическая музыка.

— Это что? — переполошился Калюжный.

— Моцарт, дубина! — важно ответил губернатор. — Вот дурак необразованный.

Голландцы, услышав его слова, что-то зашептали Хенриху.

— Это не совсем Моцарт, — не без смущения объяснил Хенрих. — Это Вивальди. Моцарт для них есть слишком агрессивный.

— Ах, да, — с досадой спохватился губернатор. — Знаю. Времена года. А порода у них какая? — быстро спросил он, переводя разговор.

— Голштино-фризская! — ответил Хенрих без запинки. — Мы после этого еще и симментальских будем наблюдать. Которые для мяса.

Лисецкий посмотрел на него с уважением.

— А как здесь с надоями?

— В среднем двенадцать тысяч литров молока в год, — выпалил Хенрих, радуясь, как примерный ученик, готовый к каверзным вопросам учителя.

— А у тебя больше двух с половиной тысяч литров не дают! — неприязненно заметил губернатор Калюжному.

— Да если наших бестужевских подкормить, они и больше дадут! — обиженно возразил тот.

— А ты сам жри меньше! — оборвал его губернатор. — Глядишь, и коровам больше достанется. А то уже на свиноматку похож!

Торчилина залилась радостным смехом. Калюжный засопел и отошел в сторону.

Когда доение окончилось, нас проводили в родильное отделение, пояснив, что обычно сюда не пускают посторонних, но для нас сделали исключение. Новорожденные телята здесь размещались в специальных домиках, приподнятых над полом, так, что подламывающиеся ножки телят приходились на уровень пояса стоящего рядом человека, а голова была вровень с нашей. Телята забавно таращились на нас и испуганно пятились.

— Какие смешные! — умилилась Торчилина.

— Они рождаются круглый год, — переводил Хенрих. — Не зависит от сезона.

— А ты только летом телишься, — опять насел на Калюжного губернатор. — Вот и сидим из-за тебя весной без молока. Тебя же, когда ты в отеле, доить нельзя! — Он глянул на Калюжного с таким презрением, словно запрет доить беременного начальника сельхоздепартамента было личным и необоснованным капризом Калюжного. — Нет, надо тебя и впрямь здесь оставить! Скажи только, кто тебя возьмет?!

— Небось, возьмут! — мрачно огрызнулся Калюжный. — Специалисты везде нужны.

— Да кому ты нужен, беспородный-то! — Губернатор развеселился. — Правильно говорю, Ефим?

Он впервые за день обращался к Гозданкеру. Тот пробурчал в ответ что-то нечленораздельное. По вполне понятным причинам, он не разделял губернаторского восторга от увиденного.

Когда мы выбрались из коровника и садились в автобус, губернатор обернулся к Хенриху.

— И почем, значит, они будут? — небрежно осведомился он.

— По тысяче триста долларов за одну штуку, — ответил Хенрих уважительно.

— За голову! — поправил губернатор, показывая свою осведомленность в аграрной терминологии.

— А ты же, вроде, говорил по тысяче четыреста? — встрял Дергачев, подталкивая Хенриха в бок. Тот растерялся и заморгал глазами.

— А вот этого не надо делать! — сразу взвился Лисец-кий. — Не надо дурачить губернатора! И свои шкурные интересы выше народных тоже ставить не надо! Это деньги налогоплательщиков! И воровать их я не позволю!

Он завелся не на шутку.

— Володя! — раздраженно крикнул он Храповицкому. — Ты там объясни своему подчиненному, что можно, а что нельзя!

— Конечно, — кивнул Храповицкий, бросая на несчастного Дергачева такой взгляд, что даже мне стало не по себе.

Сев в автобус, губернатор еще продолжал сердиться и ворчать.

— Распустились, — сквозь зубы цедил он. — Только и думают, как свой карман набить.

Остальные сочувственно кивали головами.

— Откуда ты знаешь про кормораздатчик? — завистливо спросил я у Храповицкого.

— Литературу надо читать! — ответил он рассеянно. — Дергачева, придурка, уволю сразу по возвращении!

2

Следующим пунктом нашей программы был осмотр сыроварни, затем предполагался обед и выезд в поля для изучения ресурсосберегающих технологий.

Сыроварня располагалась неподалеку. Сначала нас долго держали возле чана, объясняя технологический процесс изготовления сыров, затем мы приступили к пробе продукции. После того как губернатор отведал с десяток различных сортов, к нему вернулось доброжелательное настроение. Он кивком головы отозвал нас с Храповицким в сторону.

— Так почем будем брать коров-то? — хитро поинтересовался он.

— Я думаю, тысяче по две, — осторожно предположил Храповицкий. И видя, что губернатор неодобрительно молчит, торопливо добавил. — С половиной.

— По две несерьезно, — вздохнув, укоризненно заметил губернатор. — Давай уж по три.

— Может, тогда уж по четыре? — почтительно подсказал Храповицкий.

— Не надо жадничать, — снисходительно возразил Лисецкий. — Лучше всегда соблюдать меру. По три с половиной — нормально.

Я хотел напомнить, что мы собирались не увеличивать закупочные цены, но сдержался.

— А на комбайнах тогда больше пятидесяти процентов накручивать не будем, — продолжал губернатор оживляясь. — Ну, максимум семьдесят! Лады?

Я заметил, что Дергачев делает издали нам с Храповицким какие-то знаки. После полученного от губернатора нагоняя, он боялся находиться в непосредственной близости от Лисецкого. Я извинился и отошел.

— Только что звонили из отеля, — возбужденно зашептал мне Дергачев. — Там какие-то проблемы с Мышонком. По телефону ничего не говорят! Нужно срочно возвращаться.

Я вернулся к Храповицкому и, улучив момент, передал ему сообщение. Тот нахмурился.

— Езжайте вдвоем, — решил он. — Только незаметно. Как все выясните, отзвоните мне.

Пока продолжалась дегустация, мы с помощью Хенриха договорились с одним из местных фермеров, который за небольшую мзду согласился подкинуть нас на своей машине до Амстердама. Все дорогу мы гадали, что именно мог натворить Мышонок за столь короткое время. Дергачев с присущим ему цинизмом уверял меня, что Мышонок попробовал заняться нелегальной проституцией, был схвачен на месте и теперь жестокосердная голландская полиция непременно направит его на исправительно-каторжные работы в квартал Красных фонарей и заставит обслуживать чернокожих моряков, причем бесплатно.

Едва мы вошли в отель, консьерж призывно замахал нам руками.

— Прошу прощения, но вас разыскивает полиция, — заговорщицки понижая голос, сообщил он по-английски. — Оставили телефон. Попросили связаться.

— Что я говорил! — торжествуя, хлопнул меня по плечу Дергачев. — Вот малолетки озверели!

— Это по поводу каритоноф, — пояснил консьерж.

— Каких каритонов? — не сразу догадался я.

— Да это Мышонка фамилия! — нетерпеливо пододвигая к себе телефон консьержа, отозвался Дергачев. — Харитонова. Я же ей номер заказывал.

В эту минуту его соединили, и он вступил в объяснение на английском языке. Когда он положил трубку и повернулся ко мне, на его лице было написано нескрываемое ликование.

— Конец Мышонку! — радостно доложил он. — Пыталась украсть из магазина женское белье. На сумму 217 гульденов. Идиотка! Документов у нее при себе нет. Сейчас находится в полиции. Умеет ваш губернатор находить себе достойных подружек! Ничего не скажешь! А еще орет, козел, на порядочных людей орет. Ты еще настоящих воров не видел! — злорадно прибавил он, заочно обращаясь к отсутствовавшему и ничего не подозревавшему Лисецкому. — Тебе их сегодня покажут! Ну что, давай Храповицкому звонить?

— Сначала попробуем обойтись своими силами, — ответил я, не разделяя его восторга.

Дергачев страдальчески закатил глаза. Он не хотел вызволять Мышонка. Он жаждал мщения.

Для начала мы вместе с наспех коррумпированным нами консьержем поднялись в номер губернатора и, перевернув там все вверх дном, нашли паспорт Мышонка. Потом, уже вооруженные документами, мы направились в полицию.

В полицейском участке нас с полчаса помариновали на входе, пока не появился нужный нам офицер, смуглый, арабской внешности парень, встретивший нас без всякой доброжелательности. Он провел нас по коридорам в какое-то большое помещение, где сидело несколько человек, в штатском и в форме. Здесь к нему добавилась раздраженная белесая женщина лет тридцати. Они и повели с нами нелюбезную беседу, больше похожую на допрос.

Нас долго и подозрительно пытали о цели нашего визита, составе делегации и о том, в каком качестве мы привезли с собой злополучного алчного Мышонка. Первый час я старался держать себя в руках и улыбаться, но понемногу начал закипать и отвечать резко.

— Может, им денег дать? — обратился я к Дергачеву по-русски.

— Даже не вздумай! — затряс он головой, зажмурив глаза. — У них с этим, знаешь, как строго! Чума! Еще и нас загребут за дачу взятки!

В конце концов, преодолев с помощью наших отчаянных усилий интернациональную полицейскую дубиноголовость, они согласились связаться с менеджерами магазина. В результате бесконечных телефонных торгов я убедился, что замечание Плохиша о том, что барыги повсюду одинаковы, не совсем лишено почвы. За 350 гульденов в магазине были готовы считать все происшедшее досадным недоразумением.

Дергачев, правда, бессердечно считал, что Мышонок не стоит таких денег, даже если любить его всем полицейским участком вскладчину. Он стенал, шипел и проклинал все на свете: Мышонка, Лисецкого, Храповицкого и почему-то вчерашних проституток, по вине которых он, Дергачев, и без того эксплуатируемый нами, стал беднее материально, не став богаче сексуально. Из деликатности он не упоминал моего имени. Но я чувствовал, что и меня он считает ответственным за обрушившиеся на его голову несчастья.

Поскольку в Амстердаме, с его узкими улочками, легче передвигаться на ногах, чем на колесах, мы бегом помчались в магазин, заплатили требуемую сумму и получили в обмен несколько пар разноцветных женских аксессуаров, которыми так некстати прельстилась подруга губернатора. Дергачев тщательно осмотрел белье и недоуменно развел руками.

— Вот дура! — сердито пробормотал он. — Москва такой дрянью завалена! Да я бы такие и даром не надел!

— Зря. Тебе бы пошли, — съехидничал я, окидывая взглядом его расхлябанную сутулую фигуру, тощую, но с намечавшимся животом.

С чеком об оплате мы вернулись в полицейский участок, где после подписания каких-то бумаг нам выдали с рук на руки рыдающего и помятого Мышонка, взяв с нас слово не оставлять ее впредь без присмотра. Надо отметить, что, просидев несколько часов в камере, в компании проституток и наркоманов, Мышонок растерял значительную часть своей самоуверенности. Но напор остался при нем. Он поочередно бросался к нам на грудь, благодарил, обливался слезами и проклинал меркантильную подлость голландских полицейских.

— Гады продажные! — заходился Мышонок. — Нарочно все подстроили!

— У тебя что, денег не было? — поинтересовался Дергачев. — Ты ничего умнее не могла придумать, кроме как за границей трусы воровать?!

— Я не воровка! — всхлипывала она. —Я хотела просто померить и заблудилась! А эти гады меня сразу схватили и потащили куда-то. Я же не знаю по-ихнему, ничего не могла им объяснить.

— Сказки нам не рассказывай, — посоветовал Дергачев, которому было чуждо милосердие. — Они теперь в посольство сообщат! Ты представляешь, какой скандал начнется! Тебя-то посадят, это еще ладно! Не велика потеря для страны! А вот Лисецкому срок дадут — это да!

Мышонок даже задохнулся от ужаса.

— Он что, узнает?! — пролепетал он. — Вы разве там не договорились?

— Да успокойся, договорились, — вмешался я, прерывая затеянный Дергачевым воспитательный процесс. Я считал, что исправлять Мышонка не входило в поставленные перед нами задачи.

— Но вы же ему не скажете! — молил Мышонок. — Пожалуйста! Он же меня выгонит. Он и так на меня злой!

— Без нас расскажут! — отрезал Дергачев.

— Я больше не буду! — скулил Мышонок. — Ну, ребята, ну что мне сделать?!

Мы уже подходили к отелю. Мышонок метался между нами, хватая за руки то одного, то другого.

— Ну, не знаю, — в сомнении вздохнул Дергачев. — Можно, конечно, замять всю эту историю. — Он безнадежно почесал затылок. — Но будет очень трудно!

— Да я… Я что хотите сделаю! — выпалил Мышонок в отчаянии.

Дергачев искоса осмотрел ее худую мальчишескую фигуру.

— Что хотите, говоришь? — повторил он задумчиво. — Это уже интересно!

— Ты что, с ума сошел! — резко прервал я, уловив, куда он клонит.

— Да брось ты! — отмахнулся он и, повернувшись к Мышонку, добавил настойчиво:

— Ну так как?

Мышонок остановился посреди улицы как вкопанный, едва не сбив с ног какого-то туриста, налетевшего на нее сзади и рассыпавшегося в извинениях.

— Ты в каком смысле? — спросил Мышонок оторопело.

— А ты в каком? — едко, вопросом на вопрос ответил Дергачев.

— Я… вообще-то… — упавшим голосом забормотал Мышонок. —А вы что, вдвоем хотите? А где? Только не в моем номере! — Она совсем растерялась и лепетала все подряд. —А вдруг Лисецкий про это узнает? — спохватилась она, вновь впадая в состояние ужаса.

— Перестань, идиот! — бросил я Дергачеву, уже злясь всерьез. — Он шутит, — объяснил я Мышонку. — Ты не правильно его поняла.

Мышонок не сводил с меня недоверчивых глаз, боясь утратить шанс на спасение.

— Нет, если нужно, — бормотал он. — Просто у меня в номере нельзя…

— Давай, давай, — поторопил я, заталкивая ее в отель.

Консьерж, как бывалый сообщник, подавал нам знаки из-за стойки. Я решил, что он нарывается на чаевые, и полез за деньгами.

— Какая женщина! — вдруг восхищенно ахнул Дергачев, уставившись куда-то в сторону.

Я повернулся и обомлел. В нескольких шагах от нас стояла Ирина Хасанова. В том самом военном костюме с серебряными пуговицами, в котором я увидел ее впервые.

У меня перехватило дыхание. Я успел заметить светлые волосы, падавшие на плечи, сияющие темные глаза, смеющийся яркий рот, и в следующую секунду она уже висела у меня на шее, повизгивая от восторга.

Я потащил ее к лифту, чуть не забыв ее небольшую дорожную сумку, стоявшую на полу.

— Короче, насчет Мышонка на тебя сегодня не рассчитывать?! — завистливо крикнул нам вслед Дергачев. Я забыл с ним попрощаться, а она — поздороваться.

— Я до смерти боюсь самолетов! Я летела полжизни! — восклицала она в лифте. —Я когда-нибудь придушу тебя на почве ревности! Рассказывай, негодяй, сколько раз ты мне тут изменял!

Я оторвался от нее и повернул ее счастливое лицо к зеркалу.

— Посмотри на себя! Ты считаешь, что таким красивым изменяют?

Она критически осмотрела сначала свое отражение, потом мое, перемазанное помадой, и ответила:

— Такие, как ты, всем изменяют!

— Похоже, — согласился я тщеславно и был наказан подзатыльником.

В номере она наспех разложила косметику и повесила в шкаф свои вещи.

— Ты покажешь мне город! — объявила она. —Я же здесь впервые!

3

— Кстати, ты был прав насчет Кости, — вдруг вспомнила она. — Ну, моего охранника. Помнишь? Такой симпатичный?

Побродив часа полтора по пешеходке, мы сидели в каком-то крошечном кафе. Она пила вино, а я — кофе.

— Начал приставать? — догадался я, оставив без внимания кольнувшую меня похвалу внешности постороннего мужчины.

— Представь себе! — Она возмущенно вскинула брови. —Я, конечно, и раньше видела, что ему нравлюсь, но даже предположить не могла, что у него хватит наглости! Словом, я его выгнала. И еще оштрафовала в размере месячного оклада! Он ушел, хлопнул дверью и вдобавок обругал меня напоследок! Хорош обожатель!

— Умеешь ты наживать себе врагов, — заметил я, улыбаясь ее категоричности.

— Что же мне, по-твоему, следовало улечься с ним в постель? — надулась она.

Я потрепал ее по руке.

— Можно же было расстаться с ним без скандалов, — терпеливо пояснил я. — Вместо того чтобы штрафовать, выдать деньги за месяц вперед, поблагодарить за работу и сказать, что ты сокращаешь охрану.

— Глупости! — фыркнула она. — Благодарности такие люди все равно не испытывают. Да я вообще не верю в их чувства! Просто он увидел одинокую богатую женщину. Почему бы не попробовать? Уж если они с нами не церемонятся, то почему мы должны деликатничать?

Я не стал спорить. С ней вообще не стоило спорить. Ее убежденность в своей правоте была абсолютной. Причем на это никак не влияла ее готовность утверждать взаимоисключающие вещи в течение четверти часа.

— Ты собираешься вести меня на секс-шоу? — спросила она, меняя тему разговора.

Учитывая ее холодную сдержанность во всем, что касалось интима, я не ожидал от нее такого вопроса.

— Я не думал, что тебе это интересно, — признался я, несколько удивленный.

— Почему же? — Она вновь готова была обидеться. — Разве я не женщина?

Перед походом она попросила купить ей сигарету с марихуаной, но после нескольких глубоких затяжек закашлялась и выбросила, объявив, что это редкая гадость.

Я был уверен, что она так же отреагирует и на предстоящее представление. Ничего интересного от этого посещения я не ожидал. Я ошибался.

Мы сидели во втором ряду, совсем рядом со сценой. Закончился стриптиз, и мускулистый, хотя порядком заплывший малый, с косичкой и в татуировках, приступил к акробатическим этюдам на тему бурной страсти с высокой светловолосой партнершей, которая по этому поводу даже перестала чавкать жевательной резинкой. Ирина сразу вся напряженно подобралась. Она подалась вперед, сжала коленки и впилась пальцами в подлокотники кресла.

— Какой ужас! — прошептала она, не сводя со сцены расширенных заблестевших глаз.

По опыту я знаю, что этим восклицанием женщины далеко не всегда выражают отвращение. С таким же успехом они используют его, пребывая в состоянии тайного восторга.

Все время, пока номер продолжался, она сидела, не отрываясь от сцены, не шевелясь и приоткрыв рот. Я дотронулся до ее руки, но она даже не заметила. Ее пальцы были сжаты. Представление закончилось, раздались ленивые хлопки скучающей аудитории. Ирина шумно выдохнула и отпила разбавленного, дешевого виски, которое входит в стоимость билета.

— Как так можно?! — пробормотала она в смущении. Даже в полумраке я видел, что она покраснела. — Какое-то ужасное бесстыдство!

Она была шокирована.

Между тем на сцене началась знаменитая амстердамская похабень, именуемая банановым танцем. Стриптизерша вставляет банан между ног, требуя, чтобы добровольцы из зала или сидящие здесь же наготове подставные, изображающие подвыпивших туристов, забравшись на сцену, откусывали банан, не трогая ее руками.

Публика радостно смеялась, подбадривая аплодисментами тех, кого танцовщица уговаривала принять участие в популярном номере.

— Они так реагируют, как будто это просто забава! — озадаченно комментировала Ирина.

— Для них это развлечение, не больше, — пожал я плечами.

— Но это же не просто развлечение! — возразила она возмущенно.

— Ты слишком серьезно к этому относишься, — сказал я тем небрежным тоном, который бывалые мужчины часто напускают на себя в присутствии нравящейся им женщины. Она мгновенно это уловила.

— А ты бы сам смог залезть на сцену? — коварно спросила она.

Честно говоря, я бы не смог. Для этого я слишком русский. То есть я, как и все мы, готов немедленно ввязаться в неравную драку лишь потому, что кто-то посмотрел на меня недостаточно почтительно. Но мне легче быть убитым, чем оказаться смешным.

— Ну что? — дразнила она. — Струсил?

Мне нельзя говорить таких слов. Все по той же веской причине. Я русский человек.

Конечно, я не смог бы разыгрывать из себя клоуна. Никогда. Даже под дулом пистолета…

— Запросто! — сказал я, поднимаясь.

Соседние ряды взорвались аплодисментами, приветствуя мою смелость.

— Ты что делаешь, сумасшедший! — громко воскликнула Ирина. Она уже сама перепугалась, схватила меня за рукав и потянула вниз. Теперь все смотрели на нас.

— Спокойно, любимая! — ответил я непослушным голосом. И, наклонившись, поцеловал ее в щеку, чем вызвал новый шквал аплодисментов.

Отступать сейчас было некуда. Я осторожно освободился из ее рук и под улюлюканье зала на подгибающихся ногах, но вразвалку, как ни в чем не бывало, двинулся к сцене. Я был весь мокрый от пота.

«Мама! — лихорадочно проносилось у меня в голове. — Что я делаю?! Слава Богу, что меня не видят Плохиш с Храповицким! Мама! Слава Богу, что ты меня не видишь!»

Когда, наконец, я вскарабкался на сцену и примкнул к шеренге других кривляющихся балбесов, я готов был провалиться на месте. Каждый нерв во мне звенел и дрожал. Я отыскал Ирину глазами. Она следила за мной, бледная и близкая к обмороку. Я попытался улыбнуться так, как будто я каждый день проделываю подобные трюки, и помахал ей рукой.

Номер начался. Стриптизерша поочередно обходила нас, заставляя плясать вместе с ней. Исподтишка наблюдая за своими товарищами по бесчестью, я слишком поздно догадался, что все они, кроме меня, были подставными. Для них это было привычным занятием, и они играли свою роль как бы нехотя, без азарта. Это меня доконало. Получалось, что во всем зале, полном праздных кретинов, лишь один человек добровольно вызвался стать полным идиотом. И этим человеком оказался я. Мама!

Танцевать я не умею совершенно и потому лишь нелепо переминался с ноги на ногу. Когда танцовщица расстегнула мне «молнию» на брюках и потянула их вниз, показывая зрителям мое белье, я подумал, что меня хватит удар.

Я не помню, как долго тянулся этот ужас. Как я, под хохот зала, подползал к потной стриптизерше на четвереньках и, боясь, что меня стошнит, кусал этот проклятый банан. Как потом мы скакали по сцене хороводом и какой-то двухметровый урод в костюме гориллы с резиновым фаллосом пристраивался к нам сзади и, к всеобщему восторгу, изображал… Нет, я не могу. Я не могу даже вспоминать об этом! Лучше бы я вместе с Плохишом взял двух черных гренадерш и умер от разрыва сердца, увидев их с утра.

Мое мужское самолюбие было раздавлено и разорвано в клочья. Но я улыбался. Из остатков своей воли и мужества, плавая в поту, полуживой от позора, я улыбался и махал руками в ненавистный зал. Прыг-прыг! И вот так! И еще вот так! Здорово, да?

Когда мой публично обесчещенный труп возвращался на место, улыбающиеся соседи по ряду встречали меня стоя. Ирина бросилась мне на шею.

— Я даже не догадывалась, что ты такой дурак! — восхищенно прошептала она, целуя меня в губы.

Я и сам этого не знал. Я умирал от стыда и гордости.

4

Когда мы вышли на улицу, полную веселых любопытных туристов и мелких наркоторговцев, предлагавших свой товар, вновь принялся накрапывать дождь. Зонта у нас не было.

— Ну, чем мы будем заниматься дальше? — задорно спросила она, беря меня под руку. — Мне тоже хочется совершить что-нибудь безумное!

— Вот как? — спросил я скептически.

— А ты уверен, что ты один такой смелый? — продолжала она задиристо. — Ты плохо меня знаешь!

Это было что-то новое. И готового плана на такой случай у меня не существовало. Но оставить без внимания этот ее порыв я не имел права. Ну, не зря же я топтал на сцене свою честь и достоинство.

Я ощутил прилив острого вдохновения.

— Теперь — в секс-шоп! — предложил я невинно.

Я давно отчаялся растопить лед ее ночной сдержанности. Все мои попытки в этом направлении оставались безуспешными. Я знал, что именно это будет причиной нашего расставания, к которому внутренне я еще не начал готовиться. Как бы сильно ни нравилась мне женщина, я не могу брать от нее что-то, сознавая, что не в состоянии ничего дать взамен. Для меня это оскорбительно.

Однако отсутствие всяких надежд на взаимность в постели давало мне одно важное преимущество. Мне нечего было терять.

Так иногда, хотя и очень редко, случается на ринге. Когда к концу первого раунда вы, перепробовав весь набор своих приемов, понимаете, что перед вами стена. Что вам не переломить ход боя, что противник дерется сильнее и увереннее. Его защита непробиваема, а атака неотвратима. Когда вы видите глаза тренера, который все еще продолжает выкрикивать вам в перерыве советы, стараясь встряхнуть вас, но в глубине души уже смирился с вашим поражением.

И тогда, видя, что все пропало, ни на что не рассчитывая, не ловя отчаянных шансов, вы вдруг начинаете драться легко и свободно. Не для тренера, не для зала, а для себя. И почувствовав вашу танцевальную, порхающую раскрепощенность, противник вдруг сбивается. Он принимается нервничать. В уже выигранном им бою он допускает ошибки. И если вам в этот миг улыбнется удача, вы, к своему и всеобщему изумлению, вдруг неожиданным апперкотом сажаете его на задницу. Прошу прощения, на пол. Я слишком долго был в Амстердаме.

5

Мы начали с одного из тех больших магазинов, в который заглядывала вчера наша официальная делегация. Здесь, как обычно, толпилось человек десять покупателей и просто любопытных. Какой-то пожилой пузатый японец просматривал порножурналы с фотографиями маленьких девочек азиатской внешности. Молодая пара хихикала возле прилавка с фаллоимитаторами, степенная дама средних лет придирчиво выбирала масло для анального секса. Еще несколько туристов бродили вдоль полок с фильмами.

— Господи! Да тут настоящий супермаркет! — возбужденно шептала мне Ирина, переходя от витрины к витрине. — И народу полно. Мне кажется, что они заходят сюда, как мыв булочную. А это зачем?

Я, разумеется, не знал точного назначения всех атрибутов затейливого ночного досуга, но уверенно высказывал свои предположения.

— Никогда такого не видела! — продолжала изумляться она. — В Москве эти секс-шопы такие жалкие!

— Ты была в секс-шопе в Москве? — незамедлительно поинтересовался я, стараясь, чтобы вопрос прозвучал буднично.

Она густо покраснела.

— Заглядывала из любопытства, — торопливо принялась оправдываться она. — Мы были вдвоем с подругой. Но ничего не купили! — прибавила она поспешно, как будто я поймал ее на чем-то неприличном.

Белобрысый продавец с манерами отъявленного педераста и серьгой в ухе приблизился к нам.

— Ищете что-нибудь особенное? — многозначительно спросил он, покачиваясь на каблуках и томно глядя на меня.

— Нет! — враждебно отозвалась Ирина, сразу придвигаясь ко мне и загораживая от возможных посягательств. — Просто смотрим.

Ее английский был ужасен.

— Ты еще скажи, что нам ничего не надо, — ехидно посоветовал я.

— Нам ничего не надо! — выпалила она прежде, чем успела сообразить, что я шучу.

— Может быть, полистаете каталоги? — предложил он, по-прежнему не оборачиваясь в ее сторону. — Весь товар здесь не умещается.

Он принес несколько каталогов, и она принялась листать страницы, не выпуская мою руку из своей. Исподволь наблюдая за ней, я заметил, что ее взгляд задержался на картинках с различными ночными нарядами. В заблестевших глазах на мгновение даже появилось какое-то загадочное выражение. Но в следующую секунду она уже решительно тряхнула головой.

— Спасибо, — кивнула она продавцу, так ничего и не выбрав. — Может быть, мы еще заглянем.

И она потянула меня к выходу. Я был разочарован, но не подавал виду.

В наше время переспать с женщиной легче, чем от этого воздержаться. В этом вопросе от вас не требуется ни ума, ни таланта, ни даже времени. В восьмидесяти случаях из ста вполне достаточно вашей готовности потратить приличную сумму на ее прихоти, и можете, едва отойдя от кассы, задирать ей юбку на голову.

Иное дело, если вы хотите оказаться в постели с женщиной, а не с надувной куклой и не с актрисой деревенского драмкружка. Для этого потребуется весь ваш такт и терпение. Не говоря уже о деньгах, которые в этом случае лучше вообще не считать. Вы можете убить месяцы, потратить целое состояние, и при этом никто не гарантирует вам нужного результата. Смиритесь. Вы искали нефть не в том месте. Ошиблись в расчетах.

6

— А другие такие же магазины здесь есть? — спросила она, оказавшись на улице.

Я не знал, что она имела в виду под «другими такими же магазинами»: без гомосексуальных продавцов или без эротических приспособлений.

— Есть, — кивнул я.

В один из прежних визитов в Амстердам мы с Храповицким набрели на тесный закуток, расположенный на той же улице. Его хозяйка, молодая голландка, считала себя дизайнером эротической одежды. Она сама с увлечением придумывала и шила невообразимые наряды и фотографировалась в них для буклетов, разложенных на прилавке. Я, помнится, похвалил ее фантазию, больше очарованный ее внешностью, чем ее продукцией, и мы разговорились. Она пожаловалась мне, что ее товар не пользуется спросом у тупых туристов, лишенных всякого изыска. И лишь местные стриптизерши изредка покупают кое-что по мелочи для своих номеров. Хотя и она сама, и ее муж… Услышав про мужа, я, помнится, потерял интерес к разговору.

Я вел туда Ирину в надежде, что моя знакомая за последний год не успела разориться и закрыть свою лавочку. По счастью, магазин еще работал. Хозяйка узнала меня и заулыбалась. Это была миловидная девушка лет под тридцать, с темными волосами и синими глазами.

— Как здесь по-домашнему! — восхитилась Ирина. — Ой, а это вы на картинках?

Она переводила недоверчивый взгляд с буклета на хозяйку. На фотографиях в ярких париках позировала секс-бомба в разных стадиях стриптиза. Сейчас перед нами стояла скромная служащая в темных джинсах и скучном бесформенном джемпере.

— Нравится? — закивала та, оживляясь. — Это дело моей жизни. Я покажу вам еще!

— Вам очень идет, — как-то неуверенно проговорила Ирина.

— О, вам тоже пойдет! — заверила та. — У вас прекрасная фигура. Вы такая стройная! Из России? Сразу видно. Русские женщины такие красивые. Хотите померить что-нибудь? — вдруг предложила она. Я замер.

— Я? — растерянно переспросила Ирина. Она беспомощно оглянулась на меня.

— Конечно, примерь, — поддержал я хозяйку. — Неужели тебе самой не любопытно?

— Ну, я не знаю… — пробормотала Ирина в смущении.

Я бросил на хозяйку умоляющий взгляд, и та взмахом ресниц дала понять, что уловила мою просьбу.

Любезно улыбаясь, она решительно взяла за руку мою снежную королеву и повела ее в глубь магазинчика за самодельную ширму. Набрав ворох разноцветного тряпья, она скрылась за ширмой сама.

— Черное вам идет. Но банально, — доносился до меня из примерочной уверенный голос секс-художницы. — Все надевают на ночь черное. Лучше, конечно, чем красное. Попробуйте это! Нет, сюда надо другие чулки! Я сейчас принесу.

Не обращая внимания на протестующее бормотание Ирины, она вынырнула наружу. Доставая что-то с прилавков, она бросила на меня лукавый взгляд и подмигнула. Я молча молитвенно сложил руки. Она ободряюще кивнула, показывая, что все будет в порядке.

Через минуту из примерочной вновь донеслись робкие протесты и категоричные команды.

— А теперь оденьте вот эти туфли! — не терпящим возражения голосом приказывала хозяйка. — Чудесно! Восхитительно! Смотрите сами!

И резким движением она отдернула ширму. От истошного визга Ирины у меня заложило уши. Она стояла в длинной прозрачной белой комбинации, с открытыми руками и плечами, узкой вверху и падавшей от пояса вниз свободными оборками. По форме ее новый наряд напоминал свадебное платье. Сходство подчеркивалось белым шелковым корсетом, тесно обхватывавшим талию, и глубоким разрезом подола спереди, шедшим от… ну, скажем, от живота.

Разница заключалась в том, что грудь, слегка поддерживаемая корсетом, была совершенно голой, а тонкая ткань ниже корсета просвечивала как стекло, не мешая любоваться длинными бедрами, стройными ногами в белых чулках и полным отсутствием белья, которое, по авторитетному мнению художницы, могло только испортить картину. На Ирине были еще белые туфли на высокой платформе, как у ночных танцовщиц. В волосах сбоку была приколота белая шелковая роза.

Более развратной невесты я не видел. Обжигающая смесь невинности и порока. Удар в солнечное сплетение. Прямой в голову. Нокдаун. Я, кажется, поплыл.

— Вот это да! — ахнул я.

— Отвернись! — визжала Ирина. — Не смотри на меня! Мне стыдно!

Она забилась в угол и пыталась закрыться руками, что было абсолютно безнадежно.

Я бросился в примерочную и обнял ее, не в силах сдерживаться.

— Какая красота! — восхищенно повторял я, гладя спину, плечи и подбираясь к груди.

— Уйди, прошу тебя! — кричала она, притоптывая ногами. — Какой ужас!

Она попыталась повернуться ко мне спиной, что было неосторожно. Поскольку сзади ее подвенечное платье было открыто еще больше, чем спереди.

Хозяйка гордо улыбалась. Она была довольна произведенным эффектом. Я сгреб Ирину в охапку. Последовал новый взрыв отчаянного визга.

— Сколько? — крикнул я хозяйке, не выпуская из рук вырывавшуюся Ирину.

— Тысяча двести! — ответила та.

Крепко прижимая к себе Ирину правой рукой, левой я нашарил в кармане деньги и швырнул на прилавок полторы тысячи.

— Упакуйте одежду, в которой она пришла! — попросил я.

— Нет! — кричала Ирина. — Пусти меня! Ты что задумал? Никогда!

Она царапалась, отбивалась и даже попыталась меня укусить. Я не разжимал объятий.

— Пиджак! — перекривая ее, попросил я хозяйку. — Пиджак оставьте!

Она протянула мне пиджак, в котором Ирина вошла в магазин. Не ослабляя хватки, я завернул Ирину в пиджак и подхватил на руки. Хозяйка сунула мне пластиковый мешок с остатками ее гардероба, и я, держа Ирину на весу, выскочил на освещенную улицу. Ирина не переставала верещать.

— Тише, тише! — уговаривал я. — На нас же смотрят!

На нас действительно оглядывались. Кто-то с улыбкой, кто-то озадаченно. Должно быть, мы представляли собой не вполне обычную пару. Взъерошенный жених с полуголой невестой на руках.

Ирина вдруг затихла и перестала отбиваться.

— Отпусти же меня! — проговорила она жалобно и обиженно. — Зачем ты так со мной поступаешь?!

Она готова была расплакаться. Я осторожно поставил ее на землю, спиной к стене, и, опустившись на корточки, на глазах у всей улицы принялся целовать ей ноги выше колен и живот.

— Неужели ты не понимаешь, какая ты красавица! — твердил я. — Я схожу от тебя с ума! Разве ты не видишь?! Ну, посмотри же на себя моими глазами! Хоть раз! Пойми же, какая ты желанная! Я прошу тебя!

Я почувствовал, как ее напряжение начинает спадать. Судорожно сжатые мышцы чуть расслабились. Еще через минуту ее рука нерешительно легла на мои волосы.

— Тебе правда нравится? — пробормотала она недоверчиво.

Я поднял лицо и посмотрел на нее с немым укором.

— Я готов изнасиловать тебя прямо здесь! — признался я.

Некоторое время она не сводила с меня взгляда. Вдруг ее глаза расширились от пугающей догадки.

— Но ты же не хочешь?.. — в ужасе начала она, впервые постигая развратную глубину моего замысла.

— Нет! — перебил я. — Не здесь! Я всего лишь хочу, чтобы ты в таком виде дошла до гостиницы! Нет, даже не так! — торопливо добавил я. — Я хочу, чтобы ты сама захотела дойти со мной в таком виде до гостиницы.

— Но я же совсем голая! — воскликнула она, вздрагивая. — Все станут оборачиваться на меня! Считать меня проституткой!

— Я хочу, чтобы ты однажды захотела пройти по улице со мной, в свадебном наряде, почти совсем голая, чтобы все оборачивались на тебя и думали, что ты проститутка!

— А ты в это время будешь… — опять начала она с прежней обиженной интонацией. Но я вновь ее перебил.

— А я в это время буду умирать от желания! Несколько секунд она колебалась. Я выпрямился и теперь стоял рядом, вплотную, чувствуя на своей щеке ее прерывистое дыхание. Я читал на ее лице смену быстрых впечатлений: страх, решимость, отчаяние и опять страх.

Мимо нас проходила шумная толпа веселой молодежи. Поравнявшись с нами, они чуть замедлили шаг. Я стоял к ним спиной и не видел их лиц, только слышал развязные голоса.

— Эй, красотка! — крикнул один по-английски, с американским акцентом. — Дай на тебя полюбоваться!

— Брось этого придурка, дорогая! — подхватил другой. — Пошли с нами. Мы лучше!

Я невольно дернулся и обернулся, готовый тут же кулаками доказать, что я не так плох, как кажусь. Возможно, это все и решило. Схватив меня за лацканы, она притянула к себе, заглянула в глаза особенным, темным взглядом, вскинула подбородок и, не спеша, поправила сбившуюся в волосах розу. Потом, чуть наклонившись, одернула складки на подоле, чтобы вырез был еще шире. На ее губах показалась дерзкая улыбка.

— Жаль, пиджак не снимешь! — проговорила она с вызовом. — Но без него я совсем замерзну!

7

До отеля было не больше десяти минут. Но мы шли целую вечность. Непривычные ей туфли делали ее выше меня на полголовы и замедляли ее шаг. Я обнимал ее за плечи и сквозь ткань небрежно накинутого пиджака чувствовал, как она горит и вздрагивает от волнения, ужаса и сладкой истомы. Она не разу не повернула головы в мою сторону. Ее глаза блестели, губы были полуоткрыты. Пиджак на ней не закрывал резинок чулок, он вообще ничего не закрывал, и, глазея на нас, прохожие останавливались, полагая, что стали участниками какого-то необычного маскарада.

— Тебе не холодно? — спросил я хрипло, крепче прижимая ее к себе.

— Мне жарко! — ответила она еле слышно.

Она коротким шагом плыла по улице, все так же загадочно и отрешенно улыбаясь, не обращая внимания на проституток, делавших ей неприличные знаки в витринах и на невольные восклицания ошарашенных туристов. Одна немолодая пара даже принялась снимать нас на камеру, и, освободившись из моих рук, Ирина сделала несколько танцевальных па. Закружившиеся прозрачные складки разлетелись в стороны, открывая обнаженные бедра, бесстыдные в желтоватом свете фонарей, и высокие ноги в белых чулках, на черном, мокром от дождя тротуаре.

— Я никогда не думала, что так бывает! — проговорила она откуда-то издалека. — Так остро и так стыдно!

Когда мы вошли в отель, сонный консьерж рассеянно посмотрел на нас и застыл на месте. Челюсть у него отвалилась, он начал приподниматься за своей конторкой. Она царственно проследовала мимо него, одарив небрежным кивком. Кажется, он хотел что-то сказать и не смог.

В лифте она обняла меня и, прильнув всем телом, начала целовать в губы. Я отвечал ей бережно, изо всех сил борясь со своим нетерпением. Я боялся спугнуть ее своей порывистостью. Я не собирался спешить. Я хотел, чтобы все было медленно и долго…

— Я никогда не думала, что так бывает, — еле слышно простонала она еще раз, уже позже, в номере, изможденная откидываясь на кровати.

— Я тоже, — пробормотал я.

И соврал. Точнее, наполовину соврал. Я знал, что так бывает. Но я не знал, что так бывает с ней. Зато теперь я точно знал, что с ней будет еще и не так. Еще безумнее.

Мы забылись лишь под утро. Но едва я задремал, как из коридора раздались истошные крики. Орали, между прочим, по-русски, и голос показался мне знакомым. Ничего не соображая, сонный и разбитый, я накинул халат и выскочил из номера. Зрелище, представшее моим глазам, было потрясающим.

По коридору, совершенно голый, несся Плохиш с вытаращенными глазами. Его толстый живот болтался не в такт. За ним двумя черными фуриями с топотом бежали перепуганные темнокожие гренадерши. Тоже, кстати, без одежды и тоже что-то кричавшие.

— Шухер! — надрывался Плохиш. — Мусора! Гасимся! Я с трудом поймал его и сбил с ног. Плохиш катался по полу и орал, что живым не дастся. С помощью гренадерш я волоком дотащил его до номера, при этом он брыкался, норовил ухватиться за дверные ручки чужих номеров и рычал. Общими усилиями мы повалили его на кровать, и он, видя бесполезность дальнейшего сопротивления, затих и зажмурился.

Из сбивчивого рассказа гренадерш, изъяснявшихся по-английски немного лучше Плохиша, я понял, что они всю ночь таскались по разным клубам, и неутомимый Плохиш повсюду мешал марихуану с виски. Так что к моменту прибытия в отель он уже не понимал, где находится. Услышав сирену «скорой помощи» под окном, Плохиш почему-то решил, что это облава, целью которой является его, Плохиша, поимка. И решил искать спасения в бегстве.

— Слышь, командир, — бормотал Плохиш, принимая меня не то за следователя, не то за кого-то еще. — Я этих пацанов первый раз вижу. Я тут вообще не при делах. Проездом.

— Разберемся, — пообещал я и, оставив его на попечение подруг, вернулся к себе.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Меня разбудил телефонным звонком Храповицкий.

— Ты что, решил не ехать в Гаагу?! — заорал он вместо приветствия. — Все уже отправляются! Давно позавтракали!

— О, черт! — спохватился я, нечеловеческим усилием выныривая из забытья. — Бегу!

Через минуту, не проснувшийся и не умытый, я кубарем катился вниз, застегивая на ходу пуговицы рубашки.

Храповицкий нервно вышагивал в лобби. Он был взвинчен и раздражен.

— Одурел совсем?! — набросился он на меня. — Народ уже уехал на вокзал. Нет только тебя и Плохиша.

— Я, собственно, готов, — ответил я, тряся головой и пытаясь прийти в себя.

— К чему ты готов?! — взвился Храповицкий. — Видел бы ты себя со стороны! Брюки хотя бы застегни! У тебя вообще есть что-нибудь в голове, кроме баб?!

К такому вопросу, да еще с утра, я не был готов и задумался, припоминая.

— Нет, — честно признал, наконец, я, оставив безнадежные усилия. — Кроме баб — ничего абсолютно!

— Идиот! — прошипел Храповицкий. И выругался. Я тяжело вздохнул, ощущая бремя своей вины.

Храповицкий окинул меня критическим взглядом.

— Ладно! — решил он с досадой. — В таком виде тебе псе равно там нечего делать! Тебя в министерство и близко не пустят! Попробую как-нибудь отмазать тебя перед Лисецким. Господи! Крику-то будет!

Он покачал головой.

— Я кровью искуплю, — благодарно пробормотал я. Храповицкий только отмахнулся.

— Погулял-то хоть нормально? — понижая голос, спросил он. — Да, чего уж там, не отвечай, по твоей наглой роже и так все видно.

Он нетерпеливо взглянул на часы.

— Черт! Опоздаю еще из-за тебя! Да! — спохватился он. — Тут еще один неприятный вопрос. Он замялся. — Или уж не говорить тебе сейчас? — Он посмотрел на меня с сомнением.

— Да говори, — великодушно разрешил я. Вряд ли деловые проблемы могли омрачить мое настроение.

— Это по поводу твоей гостьи, — продолжал Храповицкий хмурясь. Я сразу насторожился. — Мне только что звонил Савицкий. Новости довольно скверные. Собственно, я не придаю им такого значения… Тем не менее… Короче, на Собакина вчера вечером было покушение. Все произошло возле его дома, когда он возвращался с работы. Водитель убит, охранник тяжело ранен. Сам Собакин тоже ранен, но не опасно. Киллеров было двое. Действовали как-то топорно. Савицкий думает, что новички.

Храповицкий прервался, посмотрел в окно и потер лоб. Я похолодел. Вся моя сонливость вмиг улетучилась.

— Ну, — поторопил я сразу севшим голосом. — Что еще? Не тяни.

Он вздохнул.

— В общем, Собакин уже дал показания прокуратуре, — морщась, проговорил Храповицкий. — Он во всем обвиняет твою подругу. Говорит, у них были разногласия по бизнесу. Она ему публично угрожала. Он уверяет, что есть свидетели.

Наверное, я не сумел совладать со своим лицом. Потому что он потрепал меня по плечу.

— Да, перестань, не расстраивайся! — сочувственно произнес он и вновь покосился на часы. — Что-нибудь придумаем. Ну, я побежал! Да, может, это еще и не она! — бросил он уже от дверей.

Но я знал, что это она. Конечно, она. У меня не было ни единого сомнения. Это все объясняло. Резкую перемену в ней и ее ночную свободу. Свободу женщины, переступившей запрет. Все запреты. Прыгнувшей вниз и полетевшей. Это, кстати, объясняло и ее приезд. Она примчалась сюда отнюдь не ради меня, а чтобы обеспечить себе алиби. В России, заказав кого-то, все спешат уехать за границу. Как будто от этого связь между заказчиком и преступлением становится менее очевидной. Я горько усмехнулся.

Храповицкий уже давно унесся, а я долго еще сидел в лобби, собираясь с мыслями. Я не хотел в это верить. Я не желал этого знать. Ну, почему сейчас? Нет, неправильно. Понятно, почему. Если бы не было покушения, не наступило бы это «сейчас».

Я медленно поднялся к себе по лестнице, минуя лифт. Когда я вошел, Ирина, свернувшись калачиком, спала, все еще в чулках, едва прикрытая простыней. Смятое вчерашнее платье валялось рядом с кроватью, на полу.

Я опустился в кресло напротив. Она была редкая красавица, и даже сейчас я не мог не любоваться ею. Что сделать, чтобы она подольше не просыпалась и мне не пришлось все это выяснять? Или как заставить себя смотреть на такие вещи иначе?

Наверное, почувствовав на себе мой пристальный, напряженный взгляд, она открыла глаза и улыбнулась.

— Ты уже встал? — сонно приветствовала она меня, протягивая ко мне руки. — Почему ты меня не разбудил? Куда ты собрался?

— Я собрался выяснить одну ерунду, — ответил я скрипучим голосом. — Так, пустяк. Относительно Собакина.

Она сразу встрепенулась и рывком села в постели.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она изумленно, шире распахивая кошачьи глаза.

— На него вчера было покушение, — сдерживаясь, объяснил я. — Но вместо него убили водителя. Сам он остался жив.

Я неотрывно смотрел на нее, и мне показалось, что в этом миг она испуганно моргнула. Внутри у меня все оборвалось. Я до последнего глупо надеялся, что все это лишь совпадение.

— Прокуратуре он уже сказал, что это твоих рук дело, — заключил я упавшим голосом.

— Скотина! — взорвалась она. — Мерзавец! Ненавижу его!

Она выпрыгнула из кровати, сделала несколько нервных шагов к столу, схватила сигареты и закурила.

— Это ты сделала? — с трудом выговорил я. — Ты действительно заказала его убийство? В этом причина твоего приезда? Ты полагала, что сегодня его уже не будет в живых и ты останешься ни при чем. Так? А убили другого человека!

— Ты что, с ума сошел?! — выкрикнула она. Она стояла передо мной, совершенно обнаженная, в чулках, забыв, что на ней нет одежды, и впервые на моей памяти не обращая на это никакого внимания. — Как я могла это устроить? Кого я об этом попрошу?!

— Кого? — растерянно повторил я. До этого вопрос о технической стороне этого покушения почему-то не приходил мне в голову. Я был слишком поражен самим событием.

— Вот видишь! — воскликнула она, торжествуя. — Ты сам не знаешь, в чем ты меня обвиняешь!

И вдруг простая догадка посетила меня.

— Сява! — сказал я. — Конечно же, ты попросила Сяву. Ты говорила, что он позавчера приезжал к тебе! И что ты его выгнала. Но даже ты, при всей своей неосторожности, не стала бы открыто ссориться с этим отморозком. Вы договорились! Ты пообещала ему отдать что-то из бизнеса…

— Что за бред! — перебила она, заметавшись по номеру. — Я не стану этого слушать! Какие-то дурацкие подозрения! Какое мне дело до Собакина! Я никогда не буду договариваться с бандитами! Я ненавижу этих подонков!

Она кричала в голос, распаляя себя, и это почему-то еще больше убеждало меня в ее вине. Сама ее злость казалась мне неестественной. Я молча смотрел, как она лихорадочно бегает по комнате, хватая одежду, что-то ожесточенно доказывает и размахивает тонкими, красивыми руками. Я любил ее. Я не знал ее. И от этого желал еще больше. Все происходило как будто не со мной.

— Скажи, — спросил я тихо. — Это ты убила мужа? Она сразу осеклась, закрыла ладонью рот и в ужасе уставилась на меня.

— Я хочу знать правду! — настаивал я. — Мне это важно.

Не отвечая, она забежала в ванную и хлопнула за собой дверью. Вернулась она минут через тридцать, накрашенная, причесанная, одетая, как в день приезда. И абсолютно чужая. Все это время я сидел неподвижно. В голове у меня было пусто. Она подняла с пола свою сумку.

— Все! — холодно произнесла она. — Я уезжаю! Не звони мне больше.

Я пожал плечами и не ответил. Она подошла к двери, но остановилась и обернулась.

— Ты не любил меня, — сказала она презрительно. — Меня никто никогда не любил. Плевать! Мне никто не нужен!

Она взялась за ручку двери и вновь повернулась.

— Ладно, — горько усмехнулась она. — Хочешь знать правду? Знай! Я клянусь тебе чем угодно, моим ребенком клянусь, что я не имею к этому никакого отношения!

И она вышла. Я не бросился следом. Я ей не поверил. Белое смятое платье так и осталось валяться возле кровати. Мне было трудно дышать, как будто мне переломали ребра.

2

Я, разумеется, так и не смог заснуть, даже не пытался. Полдня я бесцельно бродил по городу, стараясь не думать о том, что произошло. Но у меня это плохо получалось.

Я работал в крупной корпорации, которая занималась нефтью и попутно — всем остальным, что приносило деньги. Как говорят в наших кругах, я был «в бизнесе». Некоторые сделки я готовил сам, при заключении других я присутствовал. Я знал, что среди них не было ни одной до конца законной. Мы скупали за бесценок то, что стоило сотни миллионов, уходили от налогов, давали взятки политикам и чиновникам, подкупали правоохранительные органы и жали руку бандитам и убийцам. Мы лгали, обманывали, изменяли женам, и при этом считали себя глубоко порядочными людьми. Потому что все остальные поступали еще хуже. А те, кто жил иначе, страстно мечтали жить, как мы, чтобы иметь возможность поступать так же.

Именно в этом и заключалась великая тайна русской жизни: в том, что во всей моей необъятной Родине не было человека, который бы уважал законы. И все, от президента до уборщицы, в глубине души считали любые законы лишь лживой уловкой, с помощью которой умные люди дурачат олухов.

И, тем не менее, ни разу в своей беспутной и неправильной жизни я не отдал приказа убить или искалечить человека, хотя сделать это мне было проще, чем прикурить. Собственная смерть не пугала меня, но я боялся отнять или сломать чужую жизнь. Почему? Я не знал ответа на этот вопрос. Возможно, в этом была какая-то моя неполноценность: в неготовности идти до конца.

Утомившись от бесцельного кружения по тесным улицам, я потащился в галерею голландской живописи и, пройдя по полупустым залам, с час сидел перед «Ночным дозором». Не то чтобы мне нравилась эта картина — своей театральной декоративностью она чем-то напоминала мне обстановку в ресторане «Мираж», — просто здесь было мало народу. К тому же Рембрандт, в отличие от Ван Гога, чей музей был всегда забит туристами, хотя бы не оскорблял мой глаз своим незнанием композиции.

Часам к семи я вернулся в номер. Где меня и нашел Храповицкий, осунувшийся, но полный энергии.

— Хватит валяться! — бодро принялся командовать он. — Егорка назначил прощальный банкет перед отъездом. Народ уже собрался в ресторане. Я заскочил за тобой, а то ты не найдешь дорогу.

— Надо позвать Плохиша, — вспомнил я, когда мы уже вышли на улицу. — А то как-то нехорошо получится.

— Плохиша не надо звать! — усмехнулся Храповицкий не без раздражения. — Представь себе, Плохиш, полуживой с похмелья, своим ходом приперся в Гаагу, причем в галстуке, и нашел нас там. Глядя на него, я думал, что его хватит кондрашка, но к обеду он отошел. Лисецкий был в восторге от такой преданности. Зато всю дорогу корил меня тобой.

— Извини, — виновато пробормотал я и, опережая его расспросы об Ирине, поспешно поинтересовался:

— Как прошла поездка?

— Гаага — милый городок, — одобрительно кивнул Храповицкий. — В отличие от этого вертепа, где не найдешь ничего, кроме телок и анаши. Есть пара приличных магазинов. Я даже купил себе черную куртку. Замшевую. На «молниях». За четыре с половиной штуки баксов. Гуччи. Хотел еще взять туфли, да поленился тащить.

— Зря не взял, — сказал я серьезно.

Он не уловил иронии. В вопросах приобретения тряпок у него пропадало чувство юмора.

— Ты думаешь? — переспросил он с сомнением. — В принципе у меня этих туфель больше сотни.

— Всего? — уточнил я.

— Всего! — обиделся он. — Черных. Всех-то я и не считал. Может, и зря, конечно. Туфли вообще-то хорошие были. Да ладно! Одними больше, одними меньше. Буду босиком ходить. Разутый, раздетый… — Он как-то погрустнел.

— А прием в министерстве? — продолжал я уводить его в сторону.

Храповицкий хмыкнул.

— С приемом вышел конфуз, — насмешливо сообщил он. — Этот парень, как его, Назаров, что ли, ну, который заведует в области международной ерундой и которого ты все к нам сватаешь, сообщил, что нас будет принимать госсекретарь Нидерландов. В Министерстве иностранных дел. Егорка решил, что ему предстоит встреча со вторым лицом государства, и надулся от важности. Заставил всех темные костюмы напялить. Мы приезжаем, черные и торжественные, как похоронная команда, и выясняем, что госсекретарь у них — всего лишь заместитель министра. Вообрази, встречает нас такая ватрушка, лет пятидесяти, с грязными волосенками в косичке, в каком-то бесформенном бесцветном балахоне, что у них, видимо, считается женским деловым костюмом, чуть ли не в сланцах. И всем своим толстым видом дает понять, что коли мы не собираемся подписывать серьезных соглашений, то могли бы не отрывать ее от важных дел.

Не знаю уж, чем там она занималась, пиво, наверное, пила и чипсами закусывала. Егорка, понятно, скис. Понес какой-то бред о взаимном сотрудничестве Королевства Нидерландов с Уральской областью. А когда вместо торжественного обеда нам еще устроили трехкопеечный фуршет, прямо в каком-то из их зачуханных кабинетов, и все остались голодными, его аж затрясло. Досталось всем. Особенно твоему Назарову. Егорка даже умудрился нагрубить этой безобидной корове, госсекретарю-то. Та, конечно, виду не подала, все-таки воспитанная женщина, хоть и корова, но чувствуется, что пригласят нас в министерство еще не скоро. Да ладно, что об этом болтать. Ты-то как?

— Нормально, — ответил я неопределенно.

— А где твоя подружка? — не отставал Храповицкий.

— Уехала, — ответил я лаконично.

Он окинул меня внимательным взглядом.

— Поссорились, что ли? — понимающе протянул он.

— Ну да, — признал я неохотно. Зная его отношения к Ирине, я не горел желанием обсуждать с ним эту тему.

— Денег требовала?

— Да нет. Из-за этого покушения на Собакина!

— Вот это да! — удивился Храповицкий. — А чего ж тут ссориться? Или ты расстроился, что она его не пристрелила лично? — Он улыбнулся. — Так, конечно, было бы надежнее, чем связываться с какими-то недотепами.

— Ты тоже думаешь, что это она? — встрепенулся я.

— Ну да! — удивился он. — А кто же еще?

— И как, по-твоему, я должен был отнестись к тому, что она заказала убийство человека?! — спросил я мрачно.

Храповицкий посмотрел на меня с любопытством.

— А тебе-то до этого какое дело?! — пожал он плечами. — Ты хочешь сказать, что готов расстаться с любимой женщиной только потому, что она попросила убрать какого-то урода?

— При чем тут, урод он или нет! — вспылил я. — Каждый из нас имеет полное право держаться подальше от тех, кого он не переносит. Но мы не можем решать, жить им или умереть! К тому же в этом покушении погиб водитель. Он-то вообще был ни при чем!

— Андрей, водители и охранники богатых людей получают большие деньги за то, что работают в зоне риска, — сурово возразил Храповицкий. — Во всяком случае, это предполагается. Хотя они, похоже, считают, что у них такие зарплаты просто, потому что у нас много бабок и нам нравится их раздавать. Я все-таки никак не могу понять, какое отношение все это имеет к вашей страстной любви?! Что от этого меняется?

— Но ведь если она заказала Собакина, — упрямо сказал я, — то вполне вероятно, что и смерть мужа тоже лежит на ней.

— Конечно, на ней! — убежденно заявил Храповицкий. — После того, как она действовала в последнее время, это ясно как день! Я полагал, что на этот счет у тебя нет сомнений.

— В таком случае, она убила двух человек!

— А может, и больше! — задумчиво кивнул Храповицкий. — Ты опасаешься, что при случае она закажет тебя?

Я был в совершенной растерянности.

— Ты издеваешься надо мной?! — спросил я сердито.

— Я не понимаю тебя! — ответил он искренне. — Мне она никогда не нравилась. И я прямо говорил тебе об этом. Ты угрюмо сопел, давая мне понять, что у вас безумная страсть, после чего я, с присущей мне одному деликатностью, заткнулся и больше к этой теме не возвращался. А сейчас ты пытаешься мне объяснить, что твоя любовь прошла оттого, что твоя женщина кому-то заплатила за услугу?

— За убийство! — воскликнул я.

— Хорошо, — терпеливо согласился он. — За убийство. Но, во-первых, не сама же она стреляла. Она просто отдала деньги. Как будто что-то купила в магазине. Обычная процедура. Каждый из нас проделывает ее пятнадцать раз в день. А во-вторых, поставь себя на ее место. Она хотела быть деловой женщиной. Ее нагло обманули.

Где-то на периферии своего сознания я отметил странное несоответствие между тем, что он утверждал ранее, и его нынешними убеждениями. Не так давно, споря со мной по поводу той злополучной сделки, участником которой он сам являлся, он доказывал мне ее законность. Сейчас он хладнокровно называл ее «кидняком» и отзывался о Собакине без всякого сочувствия, как об отработанном материале.

— Она пыталась сохранить репутацию. Что ей еще оставалось делать? — продолжал между тем Храповицкий, как ни в чем не бывало. — Не обращать внимания? Да с ней вообще перестали бы разговаривать! Тем более, в этом бандитском городе! После такого «кидняка» любой бизнесмен обязан что-то предпринять, если он не собирается ставить крест на своей карьере. Иной вопрос, что она все сделала по-женски: неумело и неумно. Но это же не ее вина! Скорее, уж твоя.

— Моя? — ахнул я.

— Ну да, — спокойно ответил Храповицкий. — Представь себе, что ее изнасиловали, не дай бог, конечно! И ты знаешь, кто это сделал. Ты убил бы негодяев?

— Убил бы! — не задумываясь, ответил я. Меня даже передернуло от его предположения.

— Ну, так ее же, по сути, изнасиловали! — подхватил Храповицкий с готовностью. — Отняли то, что она считала своим. Кто-то должен был за это отвечать. А кто-то — наказать насильника. Ты, как я понимаю, устранился. Она взяла это на себя. Хотя, тебе ничего не стоило переговорить на эту тему с Плохишом или с Быком. Может быть, с кем-то еще. У тебя же полно друзей бандитов. Заплатил бы денег, устроил бы ей приятный сюрприз!

Хотя он выражался шутливо, но был совершенно серьезен и не сомневался в правоте своих слов.

— По-твоему, убийство человека можно рассматривать как деловую проблему? — спросил я скептически.

— В отдельных случаях, да, — твердо проговорил Храповицкий. — Когда не остается другого выхода. Это как на войне. Если ты за мир во всем мире — не бери в руки пистолет, не лезь в бизнес. Езжай в Голландию, пей пиво и жди, может, тебя госсекретарем назначат.

За разговором я не заметил, как мы дошли до ресторана, который располагался в каком-то отеле. Швейцар распахнул нам дверь, и мы вошли в холл. Вдруг Храповицкий остановился и положил мне руку на плечо.

— Мы не в первый раз спорим с тобой на эту тему, — проговорил он, понижая голос. — До сих пор она звучала довольно отвлеченно. Но вот, твоя женщина решилась на смелый шаг. То, что из этого получилось, в данном случае не имеет значения. Сам шаг был понятным. Последовательным. И в ответ ты разрываешь с ней отношения. Потому что у тебя принципы! — Последнее слово он произнес с подчеркнутым пренебрежением. — Я прикидываю всю эту ситуацию на себя…

Он поежился, сделал паузу и открыто посмотрел мне в глаза.

— Мы вот-вот ввяжемся в войну с Гозданкером. Ефим непременно попытается нам отомстить, вышибить из бизнеса. Он не будет затруднять себя выбором средств. А я, по-твоему, не могу предпринимать адекватные меры? — Его ладонь все еще лежала на моем плече, и я почувствовал, как его пальцы сжались сильнее. — Выходит, что в этой войне я буду связанным по рукам и ногам! И чем? Твоими представлениями о том, что хорошо и что плохо? Так получается?!

Его жесткие глаза настойчиво требовали моего ответа. Но я не знал, что ответить. Еще минуту он ждал, потом ослабил хватку, отвернулся и первым вошел в ресторан.

3

Ресторан состоял из двух залов. Наша многочисленная делегация расположилась в том, что поменьше — уютном помещении со старинным камином, зеркалами в позолоченных рамах и высокими окнами, выходящими в аккуратный двор. Кроме нас, здесь никого не было, очевидно, Хенрих и Дергачев заказали зал целиком.

Народ сидел за накрытым столом, жадно ел и, судя, по громким хмельным уже голосам, запивал отнюдь не минеральной водой. Лисецкий вел застолье. Кресло слева от губернатора занимал разрумянившийся Плохиш, в черном костюме, впрочем, уже без галстука. В кресле справа Располагался Гозданкер, мрачно уткнувшийся в тарелку, а следующее место пустовало.

— Заходите! — шумно приветствовал нас губернатор. Он был в том, приподнято-агрессивном, состоянии, в котором привычное ему покусывание подчиненных неожиданно могло закончиться настоящим разносом и съедением жертвы. — Садись ко мне, Володя! Подвинься-ка, Ефим! — Он указал Гозданкеру на пустующее кресло. Тот стал совсем черным, но передвинулся. — Вот так! Чтобы два моих лучших друга всегда были рядом со мной!

Как обычно, Лисецкий не мог обойтись без мелких интриг. Если глубина его дружбы измерялась близостью к нему за столом, то получалось, что самыми родными ему людьми являются Храповицкий и Плохиш. Что же касается Гозданкера, то он теперь пребывал в отдалении, причем статус его понижался тем, что прямо напротив него сидел Калюжный. Все, разумеется, это поняли.

— А ты, Решетов, отправляйся в конец стола! — продолжал распоряжаться Лисецкий. — Ты сегодня выказал неуважение к нашей компании! Запомни: если губернатор приглашает тебя в поездку, ты должен неотступно пребывать в обществе губернатора. Не понимаешь этого — сиди дома! Есть другие желающие! — Он покровительственно потрепал Плохиша по холке, и тот, бросив на меня слегка виноватый взгляд, все-таки победно распрямился. — Поэтому садись вон туда! К Торчилиной.

Вероятно, по его мнению, ниже Торчилиной пасть уже было невозможно. Опустив голову и демонстрируя отчаяние от опалы, я проследовал на галерку и, подмигнув Торчилиной, придвинул кресло.

— Весь день злится из-за тебя! — прошептала мне она. — Вот дернуло тебя остаться! Что случилось-то?

— Понравилась поездка? — спросил я вежливо, уклоняясь от обсуждения причин моего отсутствия.

— Поездка классная. Но погода все испортила! — ответила она ворчливо. — Как они только здесь живут? Дождь с утра до вечера!

Еще один национальный миф, который мы усиленно поддерживаем в умах иностранцев, связан с нашим, русским терпением. На самом деле, русские — самый нетерпеливый народ в мире. Нам нужно все и сразу. К тому же позарез. А поскольку все и сразу получить невозможно, мы чувствуем себя глубоко несчастными и несправедливо обездоленными.

Взять хотя бы погоду. Никто так часто не ноет по этому поводу, как русские. В Северной Европе, например, люди знают, что им предстоит 24 солнечных дня в году, и радуются тому, что они рано или поздно наступают. Нам же слишком холодно зимой, слишком жарко летом и слишком грязно весной и осенью.

То же самое — во всем остальном: в деньгах, домах, машинах. В отличие, скажем, от тех же французов, для которых искусство жить есть умение довольствоваться тем, что есть, мы вечно отравляем себя завистливыми мечтаниями о том, чего мы лишены и что, как назло, есть у кого-то другого.

Но больше всего мы бесимся оттого, что нам приходится уживаться друг с другом, в то время как мы хотели бы уживаться с какой-нибудь другой нацией. Трудно представить себе англичанку, которая мечтала бы выйти замуж за бельгийца, или итальянку, которая стремилась бы сочетаться узами брака с немцем. И уж совершенно исключено, чтобы брачные агентства, предлагающие в качестве завидных женихов турок и египтян, процветали в Европе или Америке. Но в России они преуспевают. Потому что добрая половина наших женщин мечтает выйти замуж за иностранцев.

— Ну, за успешное окончание нашего визита мы уже пили, — продолжал между тем громогласно вещать Лисецкий. — А теперь, Володя, в твоем присутствии, мне хотелось бы поднять бокал за наш колоссальный проект! Только ты, с твоей светлой головой, мог его предложить. Это первый опыт преобразования сельского хозяйства в стране. И я уверен, что скоро наша область станет примером для всех остальных регионов!

Он поднялся, и все остальные поспешно вскочили. Лисецкий махнул стопку коньяка и закусил икрой с ложки.

— За губернатора и Уральскую область всегда пьют стоя! — завершил он, передергиваясь и морщась от крепкого напитка.

Кстати, этот дурацкий обычай, стоя пить за свое здоровье, насаждают все губернаторы во всех уголках бескрайней Родины. На Севере, к тому же, подчиненные троекратно кричат «ура».

4

— Что ж ты свою девушку сегодня бросил, а? — лукаво спросила у меня Торчилина, когда все, наконец, вновь расселись.

Я покосился на Мышонка, который, скукожившись, сидел на другом конце стола между Хенрихом и Дергачевым и вяло ковырялся в тарелке. По самодовольству, отражавшемуся на лице Дергачева, и тому смущению, с которым держался Мышонок, в недавнем прошлом еще такой смелый, я заключил, что нашему московскому директору удалось-таки получить с нее плату натурой. Это означало, что сразу по возвращении ему предстояло быть уволенным, как и предлагал Храповицкий и чему я теперь не собирался противиться.

— Признайся. — Торчилина придвинулась ко мне, обняла меня и горячо зашептала мне на ухо. — Это ведь не твоя девушка? Правда?

— А чья же? — Я воззрился на нее с деланным недоумением.

— Храповицкого! — торжествуя, объявила она. — Я сразу догадалась! В его вкусе!

Я тяжело вздохнул.

— Да, моя, моя, — попытался я оказать безнадежное сопротивление.

— Нет, Храповицкого! — Она была в восторге от собственной проницательности.

— Только никому не говори, — попросил я умоляюще.

— Ты же меня знаешь! — обиделась она. — Из меня слова не вытянешь! Могила!

Я с сочувствием посмотрел на Храповицкого, который мирно ел рыбу, ни о чем не подозревая. Итак, вопреки всем стараниям моего шефа сохранить в неприкосновенности свою репутацию добропорядочного семьянина и образцового мужа четырех жен, сразу по возвращении ему предстоял шквал скандалов со своим гаремом. Я не сомневался, что, благодаря неутомимой Торчилиной, горькая правда о том, с кем летал Храповицкий за границу, разойдется по области быстрее, чем мы там приземлимся.

— О чем вы там шепчетесь? — грозно бросил в нашу сторону губернатор.

— О коровах, — ответил я. — Нелегко им придется в наших краях!

Он почувствовал в моих словах скрытый подвох и подозрительно нахмурился.

— Приживутся! — отрезал он. — Создадим им условия. Коровы не люди. Они меньше капризничают. Я вообще много жду от этого проекта!

В этом я, зная цифры, нисколько не сомневался. Ждал, между прочим, не он один. Ждал еще Храповицкий, Виктор, Вася, Плохиш, Хенрих, целая армия безликих чиновников областной администрации и наших алчных менеджеров.

— Придет время, и мы будем продавать молочную продукцию другим регионам! — не унимался Лисецкий. — Да хоть в тот же Саратов! Как у них там с молоком, а, Калюжный?

— Плохо! — с готовностью заявил Калюжный, не моргнув глазом. — Нету там молока. Ну, то есть, вообще!

— Дурак ты все-таки, — с сожалением заметил губернатор. — Только и умеешь, что поддакивать.

Калюжный надулся и задышал.

— Нельзя тебе поручать такой проект. — Лисецкий покачал головой. — Погубишь ты все. Надо другого человека искать. Со стороны. — Он с хитрым видом осмотрел присутствующих и остановил свой взгляд на Гозданкере. — Правильно я говорю, Ефим?

— Вам виднее, — ответил Гозданкер сдержанно. Он был не в настроении поддерживать тон губернатора.

— Но твоих родственников, чур, не предлагать! — крикнул Лисецкий и отрывисто захохотал. Торчилина визгливо присоединилась к нему. Остальные тоже заулыбались.

Возможно, на моем самочувствии сказывались две бессонные ночи и ссора с Ириной, но сегодня Лисецкий действовал мне на нервы сильнее обычного. К тому же ситуация с Калюжным все больше напоминала мне сцены из наших вечеринок в обществе Пахом Пахомыча.

— Ну а ты, Назаров, — обратился вдруг губернатор к руководителю Департамента международных отношений. — Ты что-нибудь полезное вынес из этой поездки?

Убитый Игорь не ожидал вопроса. Он вздрогнул и выронил вилку. Губернатор обычно не замечал его на людях.

— Меня удивила их бережливость, — поспешно промямлил он. — Они там, в правительстве, считают даже, сколько листов бумаги потратил каждый сотрудник на ксерокопии. Не говоря уже о телефонных переговорах и прочем. Все-таки богатая страна, и вдруг такая экономия…

— Если не экономить на содержании чиновников, — внушительно перебил Лисецкий, — наш народ так и будет сидеть в нищете.

То, что кого-то за этим столом заботила нищета нашего народа, было для меня новостью.

— А если экономить на чиновниках, то они начинают воровать! — не утерпела Торчилина, очевидно опасаясь, что энтузиазм губернатора в отношении новых веяний приведет к тому, что его подчиненные отправятся из Голландии пешком. Впрочем, произнеся свою реплику, она, на всякий случай, натужно захихикала, показывая, что шутит.

— Чиновники всегда будут воровать! — резко возразил Лисецкий, даже не улыбнувшись. — И никогда не будет отбоя от тех, кто хочет пробраться во власть! Это только Решетов не понимает, что власть — это высшая субстанция. Ты ведь этого не понимаешь, Решетов?

— Наверное, не понимаю, — ответил я терпеливо. Что-то в моем ответе его разозлило. Глаза его блеснули.

— Вот вы с Храповицким и Гозданкером принадлежите к субстанции денег, — раздраженно принялся объяснять Лисецкий. — Он, — губернатор кивнул на Плохиша, — принадлежит к субстанции силы. А власть обладает и тем и другим. Теперь понял?

— Я так быстро не могу, — ответил я, стараясь припомнить, где я это уже читал. — Мне нужно время.

— Иронизируешь? — вспыхнул губернатор. — Зря! Значит, ты единственный, кто в этой поездке ничего для себя не почерпнул. Даже потерял! Ты знаешь о том, что ты потерял?

— Не знаю, — кротко признал я.

Моя покорность выводила его из себя гораздо больше, чем, если бы я принялся спорить. Он хотел меня уколоть и злился оттого, что это ему не удавалось.

— А потерял ты многое! — ответил Лисецкий мстительно. — Я хотел поставить тебя во главе этого проекта. Только до поры до времени держал эту мысль при себе. А теперь я тебя не назначу. Не назначу! — повторил он злорадно. Получил?

За столом воцарилось гробовое молчание. Храповицкий опустил голову и закусил губы. Торчилина незаметно от меня отодвинулась. Остальные избегали смотреть в мою сторону. И лишь Лисецкий не сводил с меня прищуренных недобрых глаз.

— Жаль, — сказал я, пожимая плечами. — Телки — моя слабость.

Я, кажется, тоже начал заводиться и недооценил степень его взвинченности. Мой ответ распалил его окончательно.

— А знаешь, почему?! — свирепо осведомился он.

Я знал, что надо было промолчать. Но не сделал этого.

— Догадываюсь, — кивнул я. Храповицкий метнул на меня острый предостерегающий взгляд, но я сделал вид, что не заметил. — Я для вас слишком самостоятелен.

— Ты не умеешь подчиняться! — повысил голос губернатор. — А значит, не умеешь командовать. А если ты плохой подчиненный и плохой начальник, значит, ты не можешь стоять во главе большого дела! Ты понял меня?! Володя, — повернулся он к Храповицкому, — ты меня услышал?!

— Да, — хмуро произнес Храповицкий, разглаживая салфетку на коленях. — Я вас услышал.

— Вот и отлично! — заключил Лисецкий, с удовлетворением. — Заодно и всем остальным урок будет!

Урок и впрямь вышел довольно внушительным. Никто не осмеливался поднять глаз или произнести хоть слово. Члены делегации даже перестали жевать. Я поймал короткий, сочувствующий взгляд Гозданкера и успокаивающе подмигнул ему в ответ.

Вот этого делать не следовало. Лисецкий, который уже было начал затихать после произведенной экзекуции, перехватил нашу пантомиму и опять взбеленился.

— Ты, Решетов, считаешь себя умным человеком, как я погляжу? — с сарказмом крикнул он. — А напрасно! По моему мнению, ты ведешь себя как дурак!

Наверное, это было правдой. И то, что он вел себя ничуть не лучше, меня никак не оправдывало. Но есть предел и моему терпению. Все-таки между мной и Калюжным была одна небольшая разница. Я не являлся подчиненным Лисецкого. И не собирался им становиться.

— Дурак, потому что не смеюсь вашим шуткам? — спросил я, стараясь оставаться внешне спокойным.

— Хотя бы! — парировал он с вызовом.

— А вы бы их меняли время от времени, — посоветовал я. — Даже плохой эстрадный артист обновляет набор своих острот раз в год. Хотите, я на досуге придумаю для вас что-нибудь забавное? Нет? В таком случае, я, пожалуй, пойду. Все равно ничего нового не услышу. Не возражаете?

Я поднялся и отодвинул стул. В мертвой тишине скрип ножек по паркету прозвучал зловеще.

Лисецкого затрясло. Его щеки запрыгали.

— Сядь! — рявкнул он. — Ты что себе позволяешь?! Ты с губернатором разговариваешь!

— Когда хочу, — поправил я, мягко улыбнувшись ему в лицо. — А когда не хочу — не разговариваю. Это называется демократия. Шутка. Дарю.

Он побледнел. Я посмотрел в его синие глаза, которые от ярости стали голубыми и старчески-бессильными. Потом я, не спеша, продефилировал мимо него к двери и, подчеркнуто вежливо попрощавшись, вышел.

Когда на улице я закуривал, то мои пальцы предательски подрагивали. Я не гордился собой. Все вышло на редкость глупо и по-мальчишески безответственно. Я не имел права так поступать. Я вновь подвел друга и начальника, я поставил под удар успешность проекта. Я нажил себе врага в лице губернатора области. Черт, я все понимал! И, все же, черт! Черт! Я совершенно точно знал, что если бы эта сцена повторилась, я не смог бы повести себя иначе.

Когда я подходил к гостинице, мне на мобильный телефон позвонил Храповицкий.

— Ты осознаешь, что ты натворил? — осведомился он сдавленным голосом.

— Да! — коротко ответил я. — Извини, пожалуйста.

— Ты считаешь, что можно наплевать на все, взорвать колоссальный проект, в котором задействованы сотни людей, потом сказать «извини» и считать вопрос исчерпанным? — Голос его звенел от бешенства.

Признаюсь, я уже устал извиняться. Я уже от всего устал.

— Прости, — повторил я. — Я готов написать заявление об увольнении. Надеюсь, это несколько исправит ситуацию.

— Пиши! — крикнул он и бросил трубку.

4

Часа два я провел в номере, слушая по телевизору новости на английском. Потом я все-таки заснул. Меня разбудил телефонный звонок. К моему удивлению, это был Гозданкер.

— Не хочешь прогуляться? — спросил он без предисловий.

— Иду, — ответил я коротко, даже не пытаясь угадать причину, по которой Гозданкера потянуло на романтические ночные прогулки в моем обществе.

Ефим ждал меня внизу, нахохленный и сосредоточенный. Мы приветствовали друг друга масонской улыбкой и, ни слова не говоря, вышли из отеля. Стемнело, и шумная ночная жизнь уже бурлила на улицах. Ефим брел не спеша, подволакивая ноги и с любопытством оглядываясь по сторонам. Я шел рядом, не начиная разговора. Я понимал, что он вызвал меня не просто так, что у него есть цель. Разумеется, я уже начал догадываться о том, какое направление примет беседа, но я не собирался облегчать ему задачу.

— Лисецкий тебе никогда не простит сегодняшней сцены, — задумчиво произнес Ефим наконец. — Он очень злопамятный.

— Значит, и ему, и мне придется привыкать к новым отношениям, — заметил я с несколько наигранной беспечностью.

Гозданкер понимающе кивнул, словно и не ожидал от меня другого ответа.

— Володя, кстати, тоже, — продолжил он после паузы, с многозначительным нажимом.

На это я не ответил. Тема начала обозначаться.

— Что собираешься делать? — поинтересовался Ефим небрежно.

— То же, что и раньше, — пожал я плечами. — Жить.

— Чем заниматься?

А вот это был уже почти прямой вопрос, подразумевавший, что возврата к моим прежним занятиям для меня не существует. Я покривился.

— Не забывай, меня еще не уволили, — напомнил я. Что было не вполне точно, поскольку соответствующее распоряжение начальника я, можно сказать, уже получил.

— Уволят! — уверенно пообещал Гозданкер.

— Из-за Лисецкого?

— При чем тут Лисецкий! — отмахнулся Ефим. — Даже у него не хватит наглости требовать у Храповицкого твоего увольнения. Так грубо в чужую епархию не влезают. К тому же он отлично понимает твою роль в совместных начинаниях. Гораздо удобнее держать тебя при себе, но на коротком поводке. Этот сумасшедший проект ведь ты придумал?

— Скажем так, я принимал в нем участие, — отозвался я скромно.

— А аферу с переизбранием Кулакова тоже ты провернул? — Он хитро покосился на меня.

— Нет! — ответил я поспешно. В свое время я дал себе слово никогда в этом не признаваться и твердо его придерживался.

— Лисецкий считает, что ты! — усмехнулся Ефим. — А я, так спорить могу, что ты! Хотя я не в курсе деталей. Кажется, там даже Храповицкий не понял, что именно произошло.

— Давай оставим эту тему, — попросил я.

— А теперь ты снова замутил что-то непонятное с выборами в Нижне-Уральске. И в результате вы хапнули азотный комбинат! — не унимался Гозданкер. — Ты думаешь, я не знаю, что ты не вылезал оттуда все последнее время?..

— Ефим! — взмолился я. — Давай поговорим о женщинах. Вот помню, захожу я однажды в женскую баню…

— Я не хочу говорить о женщинах, — перебил меня Гозданкер серьезно. — Я хочу говорить о делах. Ты умный человек.

Я почему-то вдруг вспомнил, как я скакал на сцене ночного клуба и фыркнул.

— Чему ты смеешься? — удивился Гозданкер.

— Был бы я такой умный, как ты обо мне думаешь, сегодняшнего эпизода бы не случилось! — ответил я с досадой.

Гозданкер подумал над моими словами.

— Не знаю, — возразил он. — Может быть. А может, и нет. Тут другое. Ты отстаиваешь свое право на независимость. Это глупо лишь в том случае, если ты не знаешь цены, которую придется заплатить за независимость. То есть если ты хочешь быть богатым, как я или Володя, а ведешь себя так, как тебе нравится, то это, конечно, по-дурацки. Ты хочешь быть таким же богатым?

Я не раз задавал себе этот вопрос. И я знал на него ответ.

— Для этого мне пришлось бы слишком много в себе менять, — отозвался я. — По сути это означало бы жить вашей жизнью. Если формулировать коротко, то для того, чтобы стать такими же богатыми, как вы, нужно жить с вашими женщинами. Я не готов жить с вашими женщинами.

Гозданкер коротко рассмеялся.

— Ну да, — кивнул он. — В этом что-то есть. А тебе не обидно, что на твоих идеях зарабатывают другие? — живо спросил он. Видимо, эта мысль его давно занимала. — Причем, огромные деньги! И ладно бы это был Храповицкий, которого, поверь, я действительно считаю выдающимся бизнесменом. Но при чем тут этот придурочный Вася и ненормальный Виктор, который к тому же тебя терпеть не может!

— Я не завистлив, — ответил я, не реагируя на его осведомленность в вопросе наших сложных внутренних взаимоотношений. — Ефим, может, закончим с общеобразовательным экзаменом? Давай по существу.

Гозданкер помолчал, почесывая бороду.

— Зайдем куда-нибудь, — предложил он. — А то я немного притомился.

Мы вошли в какой-то тесный бар, полный табачного дыма и громких голосов, и отыскали свободное место. Гозданкер заказал себе пива, а я — минеральную воду.

5

— Так вот о твоем увольнении, — снова заговорил он, когда нам принесли заказ. — Я полагаю, что это всего лишь вопрос времени. При нормальном развитии событий Храповицкий в течение года, максимум двух, избавится от обоих своих партнеров. Он выдавит их из бизнеса, они для него бесполезный балласт. И сделает он это с твоей помощью. До того, как это произойдет, ты можешь быть относительно спокоен за свое будущее. А затем настанет твой черед. Ты это понимаешь?

Он пытливо посмотрел мне в глаза. Признаюсь, на сей раз, он застал меня врасплох. Время от времени, когда мои обязанности становились мне тягостными и моя придушенная совесть начинала роптать, я подумывал об уходе. Но мне никогда не приходило в голову, что Храповицкий захочет избавиться от меня по своей инициативе. Я полез за сигаретой, выигрывая время.

— Терпеть не могу табачного дыма, — проворчал Гозданкер, и я, так и не прикурив, положил сигарету на стол.

— Я полагал, умные люди всегда нужны, — заметил я, повторяя избитую фразу.

— Ошибаешься, — ответил Гозданкер спокойно. — Они нужны на этапе становления бизнеса, когда в ход идут рискованные планы, которые, кроме них, никто не в состоянии придумать и осуществить. А когда денег уже много и в бизнесе наступает период спокойствия и стабильности, нужда в умных и смелых людях пропадает. Они начинают раздражать. Их место занимают добросовестные исполнители. Такие, как тот же Игорь Назаров. Или ваш Паша Сырцов. Ты же слишком мятежный для мирного времени. И слишком дерзкий.

Я отлично видел, куда он клонит. И полагал, что предисловий было сделано более чем достаточно.

— Но мы же говорим не о мире, — поторопил я. — Мы говорим о войне, не так ли? О той войне, которую вы начинаете с Храповицким.

Гозданкер одобрительно покивал головой.

— Приятно, когда тебя понимают с полуслова, — заметил он, отпив пива. — Да. Мы говорим о войне. Которую мы с Володей уже начали. — Он выдержал паузу.

— Как ты смотришь на то, чтобы перейти на мою сторону? — прямо, без обиняков, спросил он.

— Ефим, — укоризненно протянул я. — Это несерьезно.

— Это очень серьезно, — возразил он. — Считай сам. В случае, если ты остаешься с Храповицким и вы побеждаете, тебя выкинут на помойку в течение двух лет. Максимум. Если побеждаю я, то вы оба окажетесь на помойке гораздо раньше. Исход один, с разницей примерно в год. Резонно?

Я улыбнулся.

— Несколько минут назад ты убедительно доказал ненужность таких людей, как я, в мирное время. Если я становлюсь твоим союзником и мы выигрываем, то что помешает тебе поступить со мной так же?

Он был готов к этому вопросу.

— Я дам гарантии! — ответил он важно.

— Расписку кровью? — потешался я. — Или землю будешь есть?

Гозданкер не обиделся. Надув щеки, он с шумом выдохнул воздух.

— Полтора миллиона зеленью. Наличными, — ответил он. — Будем считать это премиальными. И далее ты получаешь такую же зарплату, как у Храповицкого.

Это было щедрое предложение. Даже при учете того, что он предлагал плату за предательство, он не скупился.

— Какая тебе, в сущности, разница, для кого придумывать свои проекты, — настойчиво продолжал Гозданкер, видя, что я не отвечаю. — Ты наемник. Твое дело — воевать за того, кто платит больше. Вместе с тобой мы их Размажем!

— Их? — машинально переспросил я. — Я полагал, ты говоришь о Храповицком.

— И Храповицкого, и, если потребуется, Лисецкого! — пожал плечами Ефим.

Неожиданное ожесточение, прозвучавшее в его голосе, заставило меня вскинуть на него глаза.

— Я думал, вы с губернатором друзья, — осторожно заметил я. Это была не самая деликатная реплика в данных обстоятельствах, но мне хотелось понять, как далеко он намерен зайти.

Ефим так резко хлопнул кружкой о поверхность стола, что пиво расплескалось.

— У Лисецкого нет друзей! — заявил он. — Как, впрочем, и нет врагов. Перефразируя известного политика, можно сказать, что у него есть лишь собственные интересы. И все остальное меняется в зависимости от них. Когда мы объединимся и накануне его перевыборов затеем какую-нибудь интригу в твоем духе, он сам приползет. На коленях! А в зубах будет держать мешок с областным бюджетом. И тогда мы будем решать: прощать его или нет!

При последних словах лицо Гозданкера, обычно грустное и задумчивое, приняло почти кровожадное выражение. Видимо, обида на губернатора в нем накипела.

— Спасибо за предложение, Ефим, но я вынужден отказаться, — ответил я, вздыхая. Мне все-таки было жаль терять полтора миллиона долларов. И еще жальче — упускать возможность свалить, наконец, Лисецкого. — Я не смогу так поступить. Просто не смогу, и все!

— Почему? — спросил он запальчиво. — Ты считаешь, что стоишь больше?

— Это непорядочно по отношению к Храповицкому. Гозданкер фыркнул.

— Это — бизнес! — отозвался он. — В нем не существует таких категорий. Полтора миллиона — это то, что ты мог бы заработать за четыре года. Но четырех лет, как известно, у тебя нет. Храповицкий бы тебя продал, не колеблясь, если бы ему предложили за это его годовой заработок! Можешь не сомневаться! Он настоящий бизнесмен.

— А я нет, — снова вздохнул я.

— Может быть, ты просто боишься? — Глаза Гозданкера насмешливо блеснули.

— Ты же знаешь, что нет.

— Я думаю, что все-таки побаиваешься. А напрасно! Хотя будь я на твоем месте, я бы тоже не стал отвечать сразу. Сначала нужно все взвесить. То, что Лисецкий сейчас поддерживает Храповицкого, ровным счетом ничего не значит, — принялся рассуждать Гозданкер вслух. — Как только он решит, что Храповицкий слишком усилился, он будет искать ему противовес. Скорее всего, в моем лице. Хотя можно для этого найти и кого-то другого. Так уже было не раз. Губернатор всегда стремится оказаться в середине качелей. Чтобы одного его движения хватало для того, чтобы кто-то взлетел вверх, а другой пошел вниз. В войну он вмешиваться не станет. Не в его правилах. Значит, мы будем один на один.

— А зачем вам вообще воевать? — спросил я о том, что давно меня мучило. — Что вам не хватает? Денег? Власти? —

Гозданкер уставился на меня недоуменно.

— Но это же ясно! — пробормотал он, как будто ответ был совершенно очевиден. — Мы не можем не воевать! — В его голосе не было и тени сомнения. Я покачал головой.

— Наверное, ты прав, — заметил я, даже не пытаясь скрыть иронии. — Извини за глупый вопрос. Если это ясно, то мне остается лишь порадоваться тому, что мне никогда не представится возможность пожить с вашими женщинами.

Он поморщился, явно считая мой сарказм неуместным, допил свое пиво и вытер бороду бумажной салфеткой.

— Мое предложение будет действовать до возвращения в Россию, — заключил он. — Потом оно теряет смысл, потому что механизмы уже начнут крутиться.

— Ефим, — сказал я, даже не пытаясь смягчить смысл своих слов. — Ты проиграешь. Точнее, вы оба проиграете. В таких войнах не бывает победителей. Но для тебя это может обернуться катастрофой.

— Это твой прогноз? — Он упрямо сощурил глаза.

— Это мой прогноз! — подтвердил я.

— Ты не знаешь моих возможностей, — многозначительно усмехнулся Гозданкер. — В отличие от Храповицкого, я не выставляю их напоказ. Я закрытый человек.

— Это не имеет значения, — покачал я головой. — Если убийство стоит десять тысяч, то ты, конечно, можешь отдать сто, но это не заставит никого планировать лучше, а главное, не спасет твою собственную жизнь. Думаю, исход вашей драки будет определяться не возможностями, а личными качествами. Храповицкий жестче. И последовательнее.

— Ты ставишь мне в вину то, что я добрее? — спросил Гозданкер, явно задетый моими словами.

— Ты не добрее, — возразил я. — Ты мягче.

Я имел в виду, что он слабее, но мне не хотелось его обижать.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Расставаться с любимой женщиной труднее, чем выходить из запоя. И в том и в другом случае ты учишься жить заново. Однако мучительное похмелье рано или поздно проходит. Утрата же близкой женщины — как инвалидность: нельзя ни привыкнуть, ни смириться. На людях еще терпишь. Оставшись в одиночестве, лезешь на стену.

После возвращения из Амстердама прошло целых две недели, но облегчения пока не предвиделось. Я старался не думать о ней каждую минуту, то есть каждую минуту я уверял себя, что я о ней уже не думаю. И если мне удавалось отвлечься на четверть часа, я гордился победой.

Я выкуривал по четыре пачки сигарет в день, боялся считать чашки выпиваемого кофе и похудел на два килограмма. Я пытался заполнять бессонные ночи знакомыми девушками, но выходило только хуже. Девушки жаждали внимания, а я готов был делиться с ними только деньгами. К тому же в такие ночи меня посещали приступы необузданной ревности. При предательской мысли о том, что она решает проблему выздоровления тем же образом, что и я, мне хотелось переубивать всех: ее, девушек и себя.

Я изо всех сил не звонил ей и не ехал в Нижне-Уральск. Я вообще стоял насмерть, будучи в глубине души уверенным, что легче помереть, чем так мучиться. Несколько раз ночью у меня звонил телефон, я брал трубку и слышал молчание. Я верил, что это она, и малодушно надеялся, что ей так же плохо, как и мне.

Эту отвратительную картину полной безысходности довершал тусклый колорит служебных неприятностей.

За все время, прошедшее после поездки, мы с Храповицким ни разу не разговаривали с глазу на глаз. Мое заявление об увольнении лежало у него в столе. Он его не подписывал и, судя по всему, не собирался давать ему хода. Но наши с ним отношения оставались весьма напряженными. И на моем положении в фирме это, естественно, сказывалось.

Я по-прежнему присутствовал на всех совещаниях, но теперь шеф демонстративно не спрашивал моего мнения и вообще избегал обращаться ко мне на людях, и хотя внешнюю вежливость сохранял, она носила подчеркнутый характер, без дружеской небрежности.

Виктор и Вася, долго и ревниво привыкавшие к тому, что Храповицкий не мог прожить без меня и пары часов, терялись в догадках по поводу внезапного охлаждения. Разумеется, какие-то слухи о моей ссоре с губернатором до них доходили, слишком много было свидетелей той злополучной сцены. Но никто ничего не знал наверняка.

Вася порой приставал ко мне с расспросами, но я отмалчивался. Так или иначе, но их поведение со мной стало неприметно меняться. Конечно же, не в лучшую для меня сторону. Что, в свою очередь, правильно понималось нашими подчиненными, всегда чуткими к веяниям из административного крыла. У меня уже случилось несколько мелких стычек с другими директорами, которые прежде не осмеливались мне перечить. И даже Савицкий, встречаясь в коридоре, как-то по-особенному косился в сторону. Все это, разумеется, были мелочи, но я не сомневался, что разговоры о моем скором увольнении уже идут за моей спиной.

Справедливость требует признать, что Храповицкий тоже не светился радостью. Возможно, он ждал, что я подойду к нему первым и попытаюсь объясниться. Я же в своем нынешнем подавленном настроении не видел в этом особого смысла. Во-первых, у нас была разная оценка того, что произошло, и, зная его упрямство, я не рассчитывал его переубедить. А во-вторых, зная свое упрямство, я опасался, что, начав с покаяния, я, как это часто бывает, разойдусь и наговорю много лишнего.

2

Храповицкий собрал нас утром в пятницу.

— Губернатор подписал наш проект! — довольно хмуро объявил он, стараясь не смотреть в мою сторону. — И направил его на одобрение в областную думу. Даже не знаю, радоваться ли нам по этому поводу или плакать.

Я понимал причины его раздражения. Назначая на этот проект вместо нашего человека кого-то из своих ставленников, губернатор отодвигал нас от нашего же детища, сохраняя финансовые рычаги под своим контролем. Теперь уже не Лисецкому предстояло кормиться из наших рук, а нам — из его. Это было вдвойне обидно, поскольку весь план был придуман и подготовлен нами.

И все-таки я считал подписание проекта победой. Пусть даже не такой сокрушительной, как хотелось бы мне и Храповицкому.

— Наконец-то! — не удержался я от восклицания. Храповицкий метнул на меня быстрый взгляд и тут же отвел глаза.

— А о каком проекте речь? — с любопытством осведомился Вася. — Я как-то пропустил.

Виктор зевнул, прикрыв рот рукой. Храповицкий скептически посмотрел на своих партнеров.

— Это ничего, что я вас отвлекаю? — поинтересовался он.

Виктор не отреагировал на издевку.

— Ну что ты сердишься, — виновато забубнил Вася. — Я закрутился. Можно же все объяснить по-человечески.

— И знаете, кого он хочет поставить во главе проекта? — продолжал Храповицкий, не обращая на него внимания, по-прежнему мрачно. — Нашего лучшего друга Плохиша!

Вася аж подпрыгнул.

— Ну, это уж, блин, совсем на фиг! — возмущенно воскликнул он. Считая себя европейцем до мозга костей, он всегда проявлял брезгливое отношение к бандитам.

Впрочем, сейчас был поражен даже Виктор, вечно напускавший на себя равнодушный вид.

— Он что, окончательно рехнулся?! — подал он голос. — Никогда не считал его умным человеком, но подобной дури не ожидал даже от него. Плохиш же вообще не соображает в сельском хозяйстве! Он только и умеет, что воровать да отнимать! Не говоря уже о его уголовном прошлом! Идиотизм! Зачем Лисецкому такой скандал?

— Скандал его не пугает, — поморщился Храповицкий. — Он хозяин области, силовики и пресса у него в кармане. Депутаты прыгают перед ним на задних лапках. Он уверен, что все проглотят и не такое! Другой вопрос, почему он выбрал именно Плохиша?

— А чем это чревато для нас? — обеспокоенно спросил Вася.

— Сокращением наших прибылей вдвое! — немедленно отозвался Виктор, прежде чем Храповицкий успел ответить. — Это, как минимум! Плохиш будет грести под себя все что можно и бегать напрямую к губернатору!

Храповицкий впервые за весь разговор повернулся ко мне. Я бы не назвал его взгляд дружелюбным. Кажется, он собирался разразиться упреками, но в последнюю минуту сдержался.

— Нам предстоит выработать новую линию, — проговорил он сердито. — Есть какие-нибудь предложения?

С моей точки зрения, вопрос был риторическим. От Васи могло последовать только предложение выпить. А Виктор предпочитал дожидаться, пока выскажусь я, чтобы обрушить на меня поток критических замечаний. Я же, в силу изменившихся обстоятельств, был лишен права голоса. То есть я, конечно, мог обнародовать свое мнение, но рассчитывать на то, что оно будет одобрено, в моем положении было бы глупо.

Минуты две в кабинете висела пауза. Храповицкий по-прежнему не сводил с меня взгляда.

— Ситуация новая для нас, ее нужно обмозговать, — сказал, наконец, Виктор.

Храповицкий фыркнул. Он понимал, что ничего иного он не добьется, даже если Виктор и Вася примутся «мозговать» изо всех сил и будут заниматься этим в течение года.

— А ты что думаешь? — без обиняков спросил он меня. В его голосе звучал вызов.

Я понимал, что то, что я собирался произнести, будет встречено не самым доброжелательным образом. Тем более, что я и сам не был убежден в своей правоте. Но обсудить давно пришедший мне в голову вариант я полагал необходимым.

— У меня есть еще одно соображение, — осторожно заговорил я, ни к кому в отдельности не обращаясь. — Вам не кажется, что следовало бы пригласить к участию в этом проекте Ефима Гозданкера?

— Гозданкера?! — враждебно переспросил Храповицкий. — Если это шутка — то неудачная! Его-то, с какой стати?

— Это помогло бы выправить отношения, — пояснил я. — Ефим сейчас в опале и обижен на губернатора. Такую инициативу с нашей стороны он встретит с благодарностью. Так мне, во всяком случае, кажется. Из нашего главного врага он может превратиться в нашего союзника. По крайней мере на время…

— Никогда! — отрезал Храповицкий, не дав мне договорить. — Я не пойду на это! Вопрос стоит: или мы, или они! Я пытался сгладить противоречия, и ты был тому свидетелем. Он повел себя по-хамски!

— Это не совсем так, — попытался возразить я. Но он не хотел слушать.

— Он сам нарвался! — все больше заводился Храповицкий. — И я не отступлю! И если в ком-то есть колебания…

Он не закончил, окинув партнеров грозным взглядом. Вася поспешно расправил плечи, показывая, что он, Вася, колебаниям не подвержен.

— Я тоже ему не доверяю, — откликнулся Виктор. — Уж больно скользкий, гад. Если мы возьмем его в проект, он не станет нам другом. Он объединится с губернатором и Плохишом, чтобы переключить все денежные потоки на себя. Будет нам вредить исподтишка. И потом, нет хуже недобитого врага. Ефима надо дожимать.

— А вот это верно! — с готовностью одобрил Храповицкий.

Тема была закрыта. Мы поднялись и потянулись к двери.

— Останься! — услышал я за спиной резкую команду Храповицкого.

Я обернулся и убедился, что это адресовано мне.

3

Я вернулся и сел за стол совещаний, а Храповицкий остался за своим рабочим столом. Это означало, что он не собирается сокращать дистанцию.

— Почему ты сказал про Гозданкера? — требовательно осведомился он, подаваясь вперед. Его черные колючие глаза смотрели подозрительно.

Да, в интуиции ему было не отказать. Своим звериным чутьем он чувствовал, что в поездке между мной и Ефимом что-то произошло, но не понимал, что именно. Я, разумеется, не рассказывал ему о полученном предложении и не собирался. В этом было бы нечто от скрытого торга, который всегда казался мне недостойным.

Я, например, не люблю, когда мои женщины с гордостью повествуют мне о готовности других мужчин падать к их ногам. Не потому, что ревную, а потому, что, встречаясь с женщиной, я и без того подразумеваю, что нет в мире человека, который не отдал бы все, лишь бы оказаться на моем месте. Желая набить себе цену, они, напротив, понижают ее, поскольку все, что имеет цену, дешевле того, что бесценно.

Кроме того, мне впервые захотелось его проверить. Предсказание Ефима, сделанное в Амстердаме, не давало мне покоя. Сейчас Храповицкий ощущал себя полновластным хозяином моей судьбы. Мне было важно, чтобы свое решение он принял свободно, без всякого давления с моей стороны.

— Мне очень хотелось бы избежать войны с Гозданкером, — ответил я, спокойно выдерживая его взгляд. —Я не уверен, что некоторые из наших друзей не перебегут на другую сторону, если все закрутится всерьез.

— Ты подозреваешь кого-то конкретно? — живо откликнулся Храповицкий.

— Я исхожу из общих соображений, — уклонился я.

Конечно, я подозревал конкретно. И не одного человека. Но прямых доказательств у меня не было, а обвинять голословно я не хотел.

Храповицкий передвинул на столе бумаги и включил кнопку специального устройства, создававшего помехи прослушиванию.

— Я встречался с главным фээсбэшником области, — понизив голос, проговорил он. — Он предупредил меня, что налоговая полиция начнет нас трясти со дня на день. В этих условиях идти на уступки Гозданкеру означает показывать свою слабость. Не дождется!

Я вздохнул и пожал плечами, показывая, что подчиняюсь его решению, хотя и не согласен с ним.

— Какого хрена! — взорвался Храповицкий. — Неужели ты не мог, мать твою, поссориться с этим ублюдком Лисецким в другое время?!

— Володя, — терпеливо заговорил я. — Ты не хуже меня знаешь, что губернатор никогда не назначил бы меня руководить этим проектом. Он не допустил бы своей полной зависимости от* нас. Это же дважды два. Вся эта ссора была очередной театральной постановкой. Я давно его раздражал, он искал возможности укусить и бесился оттого, что ничего не может со мной сделать. Я не получаю от него денег и не ищу его ласк. И вот, наконец, ему представился повод. Может быть, вся сказка о моем назначении была всего лишь импровизацией. Должен признать, весьма талантливой. Потому что, если и на сей раз не удавалось задеть меня, то, по крайней мере, появлялся шанс стравить нас с тобой.

Храповицкий помолчал, обдумывая мои слова.

— Все равно ты не имел права так себя вести! — упрямо возразил он.

— Согласен, — кивнул я. —Я уже извинялся.

— Так почему все-таки Плохиш? — настойчиво повторил Храповицкий, меняя тему. — Почему не кто-то из чиновников? Родственников, на худой конец?

— Он давно хотел иметь под рукой человека, который будет решать его неформальные, скажем так, проблемы, — задумчиво сказал я.

— Ну и что?! — отмахнулся Храповицкий. — Плохиша он мог приблизить и без официального назначения. Мне кажется, тут есть одна засада. — Он потер подбородок. — Ты прав в том, что Лисецкий очень хитрый человек. Хитрее, чем даже мы иногда думаем. Ясно, что побоялся отдать проект целиком в наши руки. И Плохиша он выбрал неспроста. Он надеется, что Плохиш, почуяв бабки, сразу переметнется от нас к Лисецкому. И начнет ревностно доказывать свою преданность. Понимаешь, о чем я говорю? В нашей войне с Гозданкером Плохиш станет третьей силой. А если нужно будет, то выступит и против нас. Другие на это не решатся!

— Ты полагаешь, что Плохиш решится спорить с тобой? — спросил я скептически.

— Даже не сомневаюсь! — убежденно ответил Храповицкий. — Это сейчас он — никто. Мелкий хулиган. А получив крупную чиновничью должность, колоссальное государственное финансирование, да еще имея за спиной бандитов, он быстро переменится. Та еще тварь! Через год это уже будет не Плохиш, а главарь мафии!

— На Плохиша тоже есть управа, — заметил я.

— Это какая же? — поднял брови Храповицкий.

— Ильич, — ответил я коротко.

— Ильич получает от Плохиша деньги! Каким образом ты собираешься давить на Плохиша через Ильича?

— Азотный комбинат, — напомнил я. —У коммерсантов Ильича там есть акции. Если мы собираемся вытащить эту шарагу из долгов и будем при этом честно рассчитываться по будущим прибылям с Ильичом, то у нас появляется не зависящая от Плохиша территория для сближения с его боссом. Плохиш его боится, и мы получим дополнительный рычаг влияния.

Храповицкий одобрительно кивнул, показывая, что, вопреки его ожиданиям, за две недели я не разучился работать головой. Хотя в разлуке с ним и был лишен возможности тренировать этот важный орган.

— Только всю эту муть я возложу на тебя! — сказал он. — Я не собираюсь сам встречаться с Ильичом. А с Плохишом нам все равно придется делиться, — ворчливо заключил он. — Тут уж никуда не денешься.

— Кстати, Плохиш уже знает о своем назначении?

— Нет. Егорка хочет сообщить ему об этом в торжественной обстановке.

— Тогда опереди его. Вызови к себе Плохиша и скажи, что добиваешься для него этой должности. И что пока все продвигается очень трудно. Плохишовскую натуру это, конечно, не изменит, но хотя бы на какое-то время подействует.

— До этого я бы и без тебя додумался! — хмыкнул Храповицкий.

4

После обеда ко мне вошла мой секретарь.

— К вам господин Бомбилин, — объявила она. — Вы его ждете?

— Вообще-то нет, — признался я, удивленный. — Но раз уж он приехал из другого города…

Она замялась.

— Мне кажется, он не совсем, как бы это сказать, трезвый, — смущенно проговорила она.

— Зови, — коротко ответил я.

Я не стал ей объяснять, что Бомбилин принадлежал к тому типу людей, которые, и будучи трезвыми, ведут себя как пьяные. У меня было мерзкое настроение, и его требовалось на ком-то сорвать. Бомбилин являлся вполне подходящей кандидатурой.

Бомбилин был с тяжелого похмелья, но выглядел лучше, чем я ожидал. В его глазах даже вновь появился знакомый мне прокурорский блеск. Он остановился в дверях, сурово оглядел мой кабинет, потом решительно прошагал к креслу напротив моего стола, сел и лишь после этого пожал мне руку.

— Как будем жить дальше? — хмуро осведомился он, словно ожидая от меня развернутого доклада.

— Вот уж не знал, что тебя интересует мое мнение по этому поводу, — невольно усмехнулся я.

— Ты мне всю жизнь разрушил! — патетически воскликнул он, сверля меня взглядом. Видимо, эту фразу он подготовил заранее. Но должного эффекта она не произвела. Я не смотрю мелодрам и не выношу пафоса.

— Серьезно? — лениво спросил я, откидываясь в кресле. — Извини. Я нечаянно.

Он не ожидал такой реакции и взволнованно задышал. Некоторое время мы сидели молча, и я начал перебирать бумаги.

— Дай денег! — вдруг произнес он дерзко.

— Сколько? — полюбопытствовал я, не поднимая головы от бумаг. Почему-то все, что начинается с пафоса, заканчивается просьбами о деньгах.

— Пятьдесят тысяч долларов! — выпалил он.

Но голос его подвел и дрогнул. Было ясно, что в глубине души он не верит в успех своих претензий и заранее распаляет себя на случай неудачи.

Я внимательно посмотрел на него, закурил и, не спеша, ответил:

— Я тебе уже давал недавно. Ты не забыл?

— А ты не забыл, что ты мою честь погубил?! — вскинулся он. — Как я теперь людям в глаза смотреть буду?! Они за мною пошли! А ты заставил меня вора поддержать!

Я вздохнул.

— Роман, — терпеливо проговорил я. — Или наш разговор примет какое-нибудь осмысленное направление, или лучше его не продолжать.

Он опять засопел. Потом блеск в его глазах как-то потух.

— Кинули меня с квартирой, — понурив голову, нехотя произнес он. — Обманули. Теперь ни квартиры, ни денег!

— Как же так? — поразился я.

— Не знаю, — ответил он напряженно. — И люди такие, казалось, порядочные. Видать, я пьяный был.

— Что, на все пятьдесят тысяч кинули? — допытывался я.

— На тридцать семь, — буркнул он. —А тринадцать я пропил. Да Светка эта, дура! — раздраженно воскликнул он, хлопая кулаком по столу. — Ивановна-то! Пристала ко мне, как с ножом к горлу! Хороший вариант! Лучше не найдем! Ну, я и согласился! Надо было подумать самому, почему так дешево такую квартиру отдают. А я ей доверил. Она мне твердит, им срочно деньги нужны! А они, оказывается, эту квартиру аж восьми покупателям продали!

По его лицу я видел, что он говорит правду. Мне стало его жаль.

— А ты в милицию обращался? — спросил я сочувственно.

— Обращался, — горько усмехнулся он. — Да что толку? По закону право на нее имеет лишь первый покупатель. А я уж, каким был!

Он закусил губы, покрутил головой и с силой пригладил волосы.

— Может, выручишь, еще раз? — спросил он безнадежно. — У тебя же все равно денег куры не клюют.

Я молча достал двести долларов и протянул ему.

— Больше не дам, — ответил я твердо. Он даже подпрыгнул от возмущения.

— Да это мне что?! — кипятился он. — Плевок в лицо! Я к тебе, как к человеку, пришел!

— Прости, что не оправдал твоих ожиданий, — пожал я плечами.

Он встал и некоторое время смотрел на меня с невыразимым презрением.

— Не думал я, что ты такой! — с обидой сказал он. — Знал бы, ни за что с тобой бы не связался!

Я не ответил. Он постоял еще немного, потом сгреб со стола деньги и вышел, не прощаясь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Второй тур выборов в Нижне-Уральске был назначен через три недели после первого. После того как Бомбилин поддержал Силкина, шансы последнего сразу пошли вверх. И хотя сам Бомбилин, дав свое памятное интервью, куда-то пропал и нигде не появлялся, энергичный Петрович развернул бурную агитацию за действующего мэра.

Опросы, впрочем, показывали, что Рукавишников, лидер первого тура, не терял голосов. Он даже их набирал. Но медленно и трудно. Чаша весов явно начала склоняться в пользу Силкина. Внимательно следя за этими переменами, губернатор, уже готовый было после первого тура открыто поддержать Рукавишникова и в едином с ним порыве рвать грудью победную финишную ленточку, снова изменил свою позицию. Он затаился. На вопросы журналистов он невнятно отвечал, что выбирать предстоит жителям города и влиять на этот процесс он не считает правильным, хотя свое мнение у него, конечно же, есть. В чем именно оно заключается, он не говорил. Рукавишников бесился.

В понедельник, за шесть дней до выборов, были назначены теледебаты между Рукавишниковым и Силкиным. Предполагалось, что это станет поединком, в котором все и решится. По телевидению шли беспрерывные анонсы, газеты строили догадки, дойдет ли до драки в прямом эфире, или соперники обойдутся грязными оскорблениями. В любом случае схватка ожидалась жаркой.

В Нижне-Уральске, да и во всей области, дебаты ждали с нетерпением. Обыватели обсуждали их в магазинах и электричках, предвкушая забаву. Чиновники, в преддверии смены власти, нервно замерли: иные — в надежде повышений, иные — опасаясь отставки. Бизнесмены,

которым волей-неволей пришлось делать ставки либо на одного, либо на другого кандидата, не находили себе места, как игроки на тотализаторе. Но тут вмешался Ильич.

Ильича не заботили государственные проблемы. Вряд ли он читал газеты и следил за выпусками телевизионных новостей. Он занимался грабежом и насилием и стрелял тогда, когда считал это необходимым, не интересуясь общественным мнением и политической целесообразностью.

И потому Сява Рукавишников, сын почти что мэра, почти что самого богатого города России, закончил свой извилистый жизненный путь в воскресенье. За день до теледебатов, о которых Ильич, скорее всего, даже и не слышал.

В лучший мир Сява отошел шумно. Его взорвали в собственной машине, солнечным утром, когда он собирался выезжать на природу, чтобы подышать кокаином и свежим воздухом.

Сяву и водителя разнесло в клочья. Охрана сидела в другой машине и не пострадала, лишь осколками посекло их автомобиль. Кстати, только из милицейских сводок я узнал, что настоящее имя Сявы было Савелий. Но теперь это уже не имело значения ни для меня, ни, наверное, для него.

Это был чудовищный удар по противникам Ильича. Они еще не успели прийти в себя после убийства Ломового, когда Ильич вновь обрушил на них свой дробящий татуированный кулак. Конечно, Сява, по своему характеру и в силу пристрастия к наркотикам, был далеко не лучшим лидером разрозненных бандитских масс, но отныне не стало и его.

Его смерть, по сути, ставила точку в войне. Начиналась стадия добивания. Этим ударом заодно пришибло и Рукавишникова.

Возможно, он не очень гордился успехами Сявы на поприще криминала, возможно, даже не испытывал к нему острой родительской любви. Но выйти на следующий день после гибели сына в прямой эфир он не решился.

Вместо этого он дал короткое интервью журналистам, в котором ссылался на постигшее его несчастье и глухо намекал на политическую подоплеку страшного преступления. Я видел его в новостях. Выглядел он ужасно: враз постаревший, с серым морщинистым лицом. Он был похож на дряхлого актера, с которого сняли грим.

Однако поскольку прямой эфир отменять не стали, Силкин целый час вдохновенно солировал, бесстыдно хвастаясь своими достижениями на посту градоначальника и обещая безоблачное будущее жителям Нижне-Уральска. В конце он так растрогался от своих заверений, что даже принес свои соболезнования Рукавишникову.

После этого события в Нижне-Уральске не оставалось человека, который сомневался бы в том, кто победит на выборах.

Будучи уверен в их исходе, я не следил в воскресенье за результатами голосования. И лишь в понедельник, придя на работу, узнал, что Силкин, как и ожидалось, выиграл с преимуществом в восемь с половиной процентов.

2

Окрыленный победой, Силкин не стал тянуть с инаугурацией и назначил ее на вторник. Официальное мероприятие проходило во Дворце культуры автомобильного завода. Мы прибыли в свите губернатора, с милицейским сопровождением. Чтобы придать особую значимость событию, движение по основным магистралям Нижне-Уральска было перекрыто, и народ, изнывающий от жары и пыли на автобусных остановках, с ненавистью смотрел на наш нескончаемый кортеж, летящий на бешеной скорости, под завывание сирен и блеск мигалок. Храповицкий ехал в губернаторском автомобиле и сейчас сидел подле него в центральном ряду, прямой и надменный, рассеянно внимая происходящему на сцене и презрительно оттопырив нижнюю губу.

После того как Николаша приступил к управлению нашим банком, особые отношения губернатора с моим шефом стали достоянием общественности. Они повсюду появлялись вдвоем, при этом губернатор всячески демонстрировал свою приязнь и уважение, сажая Храповицкого рядом с собой на всех протокольных мероприятиях и публично называя его крупнейшим промышленником области.

Лидерство Храповицкого в губернском бизнесе получило, таким образом, официальное признание. Поток посетителей в его приемной возрос втрое, хотя количество людей, попадавших в его кабинет, наоборот, вдвое сократилось. Даже высокопоставленные чиновники теперь спешили выказать ему свою почтительность и звонили не напрямую, а через секретаря, поскольку во время звонка он мог быть занят с губернатором.

Столь стремительный взлет Храповицкого меня скорее беспокоил, чем радовал. Нарушение баланса в пользу одного человека было не в природе Лисецкого, и я не сомневался, что он втайне уже строит редуты безопасности и задумывает новую интригу по нашему ослаблению.

Зато, в отличие от меня, Храповицкий был горд новым званием лучшего друга губернатора и купался в лучах славы. Он все чаще появлялся на работе в темных костюмах, ходил с откинутой головой и здоровался не со всеми. Если раньше охрана таскала только его сумки и документы, то сейчас он считал ниже своего достоинства брать в руки даже мобильный телефон и сигареты, которые держали поблизости его телохранители и подносили по его кивку.

Он велел своему пресс-центру записывать все новостные сюжеты, где его показывали вместе с Лисецким, притворно жаловался на свою усталость от официальных совещаний и ревниво следил за рейтингами влиятельности, где он прочно утвердился на втором месте, сразу после Лисецкого.

Отныне даже в разговорах с близкими он за глаза называл губернатора не «Егоркой», как бывало, а по имени-отчеству. Что же касается посторонних, то он в каждой фразе намекал, что не принимает ни одного решения, не посоветовавшись с губернатором, при этом многозначительно закатывал глаза и показывал пальцем куда-то наверх. Когда он отказывал даже в самых невинных просьбах, например о выдаче взаймы тысячи долларов, то делал это со ссылкой на отсутствие соответствующих распоряжений от Лисецкого.

В кабинете шефа появились две фотографии: на одной он был запечатлен в обнимку с Лисецким на охоте. На другой — парадной, предназначенной для прессы, — они оба позировали в кабинете Лисецкого, в галстуках, с вдумчивыми лицами, явно озабоченные судьбами губернии и тем, что бы еще украсть у народа.

Церемония вступления Силкина в должность началась с часовым опозданием, поскольку Силкин счел своим долгом завести губернатора и прибывших с ним лиц в отдельное помещение, дабы выпить по бокалу шампанского. Сейчас, стоя на трибуне, он озвучивал слова присяги. Сияющий, торжественный и взволнованный, он был похож на мальчика, которому на родительском празднике доверили прочитать стихотворение.

— Я клянусь жителям Нижне-Уральска отдавать все свои силы их благополучию и процветанию нашего города!

Голос его звенел и временами предательски прерывался. Тогда Силкин брал стакан с водой и делал пару глотков. Даже я, видевший не одну инаугурацию, был немного растроган.

Зал был полон. Здесь присутствовали политики, чиновники, бизнесмены, заводское начальство, представители силовых ведомств и, разумеется, бандиты. Те, в чьих приглашениях отсутствовал номер кресла, топтались в проходах между рядами. Кондиционеры не работали, и стояла невыносимая духота.

— Во, туфту гонит, крыса! — зевая, пробормотал Плохиш, сидевший между мной и Николашей. — Конченый! Надо его, дурогона, в натуре, на «стрелки» засылать. Пусть коммерсантам по ушам ездит.

— Папа говорит, что если бы Хасанова не убили, Силкин нипочем не стал бы мэром, — важно отозвался Николаша.

— Не надо было Хасанову под Ломового прыгать и в политику соваться! — проворчал Плохиш с ожесточением, как будто он лично сначала выносил Хасанову предупреждения по поводу неосторожного поведения, а затем сам участвовал в его ликвидации. — Всем городом хотели рулить! Они думали, будут понты колотить, а Ильич пускай пасется. Ага! Жди! Теперь Ильич не успокоится, пока их всех не уроет.

Наш аграрный проект лежал в губернской думе, которая вскоре должна была его одобрить. Предполагалось, что сразу после этого Плохиш будет назначен генеральным директором новой крупной компании «Уральскагроснаб», акционерами которой выступали областная администрация и наш банк, ныне достойно возглавляемый Николашей. Предполагалось также, что это назначение держится втайне от всех, в том числе и от самого Плохиша, но Храповицкий уже провел с ним соответствующую работу. И Плохиш, спеша обзавестись полезными знакомствами в новой для него среде, не отходил от Николаши ни на шаг.

Как и подобает двум большим руководителям, они оба теперь присутствовали на важных политических мероприятиях, олицетворяя новое поколение управленцев, ведущих губернию к процветанию и счастью.

— Так ты думаешь, что Ильич поддерживал Силкина? — продолжал Николаша в небрежной начальственной интонации. — Выходит, они вместе работают?

— Ильич не за Силкина. Он всегда за себя! — авторитетно произнес Плохиш. — А Силкин ему лучше Рукавишникова. Тут даже базару нет. Потому что если бы пришел Рукавишников, то Сява с Ваней совсем бы оборзели. И Ильичу кран на автозаводе бы перекрыли. Ведь вся эта политика только из-за бабок и варится!

После длинной и нудной церемонии с однообразными поздравлениями и вручением бестолковых подарков, растянувшейся почти на четыре часа, имел место банкет на сто с лишним персон. Столы были накрыты в одном из залов дворца. Силкин, губернатор, Храповицкий и председатель областной думы сидели за главным столом. Чуть поодаль — полномочный представитель президента и пара каких-то чиновников из правительства, а мне Досталось почетное место за вторым столом вместе с руководителями федеральных структур. Напротив нас располагались мэры других городов, а Плохиш и Николаша Делили компанию с Гозданкером и другими акулами большого губернского бизнеса.

Все было подчеркнуто просто: вина стояли самые дешевые, коньяка не было вовсе, только водка. Закуски не отличались разнообразием. Напуганный давним скандалом по поводу мебели в своем кабинете, Силкин хотел подчеркнуть, что мэрия не швыряется деньгами. На таком заказе не нажился бы даже Пахом Пахомыч.

Неофициальная часть отличалась от официальной только наличием еды и спиртного. Атмосфера была той же, скучной и напряженной, и поздравительные речи повторялись. Лисецкий трижды брал слово и без всякого стеснения уверял, что никто больше него, Лисецкого, не радуется убедительной победе своего верного товарища Силкина.

После каждого тоста он чокался с Силкиным и призывал пить за них обоих стоя, что все, разумеется, и делали, сопровождая этот фарс аплодисментами и приветственными возгласами. Силкин кивал с подобострастием. Рукавишников значился в числе гостей, но он, разумеется, не пришел.

3

Кто-то хлопнул меня по плечу.

— Пошли покурим, — услышал я за своей спиной знакомый басовитый голос.

Это был Кулаков, с которым мы едва поздоровались в начале торжества. Я не заметил, как он покинул свой стол и теперь стоял рядом со мной, крутя в руках сигарету. Я тоже поднялся.

— Ты куда, Борис Михайлович? — крикнул Лисецкий, мимо которого не проходило ни одно движение окружающих. — Опять курить? Дождитесь перерыва! Неприлично же!

Он обращался только к Кулакову. Меня он не замечал.

— Поздно мне манерам учиться, — усмехнулся в ответ Кулаков. — Видать, уж только могила меня исправит.

Будучи мэром крупнейшего города области, он единственный среди окружающих не боялся показывать Лисецкому свою самостоятельность.

Мы вышли в холл, встали у окна и закурили. Я старался побороть ту неловкость, которую после истории с убийством испытывал в его обществе и которая теперь, благодаря моему разрыву с его падчерицей, только усилилась.

— Ну, как ты? — спросил Кулаков, оглядывая меня цепким взглядом.

Он чувствовал мое напряжение, и в его вопросе мне послышался какой-то особый подтекст.

— Спасибо, нормально, — отозвался я, пожимая плечами.

— Я слышал, ты с Лисецким поругался? — продолжал Кулаков. — Мне рассказывали, он просто в ярости был. Готов был тебя убить.

Любое упоминание об убийстве из его уст заставляло меня невольно вздрагивать внутри.

— Нуда, — ответил я, неопределенно улыбаясь, словно не придавал всему этому особого значения. — Примерно, так.

— Говорят, ты вообще от Храповицкого уходишь? — со свойственной ему прямотой продолжал Кулаков.

— Все это сильно преувеличено, — заметил я уклончиво. Я знал его слишком хорошо, чтобы не понимать, что подобные вопросы он задает не из праздного любопытства. — Вы же знаете чиновничьи сплетни: на грамм правды две тонны домыслов.

— Приврать у нас любят, — согласился Кулаков. — Своей жизни-то у чиновников нет. Вот и лезут в чужую. Но от Храповицкого с Лисецким ты все равно уйдешь, — уверенно добавил он. — Спорить могу! Уж больно компания неприятная!

— Однажды вы уже это мне предсказывали, — напомнил я.

— Да времени-то с тех пор прошло всего ничего! — отмахнулся Кулаков. — Думаю, до конца этого года ты с ними расплюешься.

— Наверное, вы знаете что-то такое, о чем я не догадываюсь, — отозвался я с легким раздражением. Я не очень люблю бесцеремонных вторжений в свои дела.

Вопреки моим ожиданиям, он не стал отпираться.

— Может, и знаю, — кивнул Кулаков и подмигнул. — Встретиться бы нам надо как-нибудь на днях. Тема есть одна интересная. Я тебе ее сейчас обозначу, а ты пока подумай.

Я кивнул.

— Только между нами, лады? То есть даже в том случае, если мы с тобой не договоримся, не нужно, чтобы информация раньше времени уходила. Не хочу других людей подводить. Обещаешь?

— Моего слова достаточно? — спросил я.

Бессмысленность подобных предупреждений меня всегда удивляла. Зачем делиться секретом с человеком, которому не доверяешь? И каким образом слово того, кому ты не доверяешь, может служить гарантией?

— У Лисецкого ведь выборы на носу, — заговорил Кулаков так, словно сообщал мне что-то новое. — Меньше года осталось. Он, конечно, в победе уверен. Конкурентов, вроде бы, у него нет. Да и окружение ему поет о том, какой он несравненный. — Он усмехнулся и замолчал.

— С ним кто-то готов потягаться? — удивленно спросил я, глядя на него внимательнее. — И кто же у нас такой отчаянный? Неужто вы все-таки решились?

Он хитро рассмеялся.

— Я-то еще не решился, — отозвался он, довольный произведенным эффектом. — Но предложение такое ко мне поступило.

— Надеюсь, не от ваших заместителей? — осведомился я с иронией.

— От Силкина, — невозмутимо ответил он. — Предлагает мне выставиться. Обещает свою поддержку в Нижне-Уральске.

Я даже присвистнул.

— Вот это да! — выдохнул я, пораженный. — Не ожидал от него!

— А ты как думал?! — хмыкнул Кулаков. — Он не дурак. Может, конечно, и трус, но совсем не дурак. Про то, как Лисецкий мешал ему на выборах и пихал Рукавишникова, он знает лучше нас с тобой. Зачем ему такой губернатор?

Я обернулся и через открытые двери бросил взгляд в банкетный зал. Силкин и Лисецкий сидели в обнимку, раскрасневшиеся и веселые, и, кажется, готовились затянуть песню. При этом лицо Лисецкого сохраняло покровительственное выражение, а Силкин взирал на него с обожанием, как младший брат.

— Не очень-то похож на бойца, — заметил я саркастически.

— Да уж, не герой, — опять усмехнулся Кулаков. — До последнего будет в засаде сидеть. Но если цепью к пулемету приковать, то не убежит.

Я не знал, была его последняя фраза следствием его манеры образно выражаться, или он имел в виду какой-то продуманный ими вместе план действий.

— А что думает по этому поводу автомобильный завод? — спросил я на всякий случай.

— А ты полагаешь, Силкин сделает подобное предложение без согласия заводской администрации? — вскинул брови Кулаков. — Да он дышать боится без их разрешения!

— Значит, это завод решил свалить Лисецкого! — догадался я.

Кулаков молчал, многозначительно улыбаясь.

— Если два главных города губернии поднимутся против Лисецкого, — принялся вслух считать я, — это составит две трети всего населения области…

— Почти семьдесят пять процентов, — поправил Кулаков. — Село можно будет оставить Лисецкому, чтобы не тратить патроны. Все равно же глав сельских районов он назначает, так что они будут делать, что он скажет. Но это десять процентов, максимум. А вот что касается малых городов, то, если мы с Силкиным объединимся, другие мэры нас поддержат. Вот тогда самое главное и начнется! Лисецкий ведь всем надоел! Сколько можно людей дурачить!

— Столько, сколько они готовы оставаться в дураках, — машинально пробормотал я. Я все еще не мог прийти в себя от изумления. — Да, к такому удару Лисецкий, похоже, не готов!

— Странный парень, да? — хмыкнул Кулаков. — Наверное, уверен, что чем больше он всех обманывает, тем больше его любят.

— Деньги на эту кампанию, соответственно, тоже даст завод? — продолжал вслух размышлять я.

— Ну почему только завод! — возразил Кулаков. — Если мы объединимся, от желающих вложиться отбоя не будет!

Уверенность его тона заставила меня насторожиться. Разумеется, и он, и Силкин, обладая административными ресурсами, могли собрать нужную сумму с местных коммерсантов. Но эти поборы обычно проходили не так-то легко и сопровождались стонами и жалобами на отсутствие денег. Между тем, его убежденность в отсутствии будущих финансовых проблем свидетельствовала, что есть некто, готовый взять основную часть расходов на себя. Смелая догадка мелькнула у меня в голове.

— Гозданкер! — не удержался я.

Он понял, что неосторожным словом выдал себя.

— При чем тут Гозданкер! — поспешно проговорил он, отводя глаза. — Есть и другие люди. Короче, ты согласен, что тема серьезная? Есть над чем подумать?

— Более чем! — признал я, качая головой.

4

На свое место я вернулся в смятении, охваченный противоречивыми чувствами. Сообщение Кулакова было, по сути своей, настоящей бомбой. Будущий взрыв мог снести губернатора начисто. И не только его. Причем, подозрительный Лисецкий, кажется, утратил бдительность и вообще не догадывался о готовящемся против него заговоре. Но почему Кулаков решил мне довериться?

Конечно, это могла быть всего лишь интрига, затеянная им в расчете на то, что я передам его слова Храповицкому, а тот, в свою очередь, доведет их до сведения Лисецкого. И напуганный угрозой губернатор не замедлит вступить в торги с мэром Уральска, отдавая все что только можно, лишь бы сохранить власть.

Но подобная закулисная комбинация была не в характере Кулакова. Для этого он был слишком прямолинеен. Скорее всего, Гозданкер, встретившись с ним, поведал ему о случившемся в Амстердаме и о своем мне предложении. И Кулаков, чью тайну я хранил уже без малого год, предназначал мне в будущей коалиции особую роль.

Я испытал прилив знакомого азарта. Эта дерзкая затея меня волновала. Похоже, моя родная губерния стояла на пороге ожесточенной войны. И мне предстояло определиться с тем, за кого я буду драться. Тут уже речь шла не о захолустном Нижне-Уральске. Там на кону стояли только деньги, и все напоминало увлекательную шахматную игру с рассчитанными заранее вариантами. Но здесь была не игра.

В будущей войне можно было легко сломать себе шею. И Кулаков, и Силкин оставались избранными мэрами, и они не рисковали даже своей карьерой. Я же, в случае проигрыша, мог лишиться всего, в том числе и такого пустяка, как моя беспутная жизнь. Зная Лисецкого, я был уверен, что в такой схватке он не остановится ни перед чем.

И все-таки шансы на победу были. И в числе прочего они зависели от того, на чьей стороне я окажусь. Соблазн восстать против самого губернатора и свалить, наконец, его, самонадеянного и всемогущего, был для меня слишком велик.

Я не мог порвать с Храповицким и перейти на другую сторону только потому, что кто-то предложил больше денег. Это было бы недостойно. Но здесь дело было в убеждениях, а это, как мне казалось, совсем иное. Или это все равно было нечестно? Короче, в одном Кулаков был совершенно прав: здесь был предмет для размышлений, и свобода выбора гораздо лучше ее отсутствия.

Около одиннадцати вечера Лисецкий засобирался домой и после нескольких рюмок «на посошок» отбыл, увозя с собой Храповицкого и большую часть свиты, включая Николашу с Плохишом. Я решил задержаться, не потому, что мне нравилась вечеринка, а потому, что не хотел ехать с ними.

Как всегда бывает после ухода начальника, атмосфера сразу оживилась. Посыпались анекдоты и скабрезные шутки. Подвыпивший Силкин хохотал громче всех и болтал без умолку. Покинув свой стол, он сел рядом с Кулаковым и произнес тост «за дружбу двух великих российских городов». Все повскакали с мест и зааплодировали. Потом Силкин и Кулаков выпили на брудершафт и даже нестройно исполнили песню «Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Пели, впрочем, отвратительно, путаясь в словах. Остальные подвывали по мере сил.

Для меня это принародное братание было лишним подтверждением тому, о чем поведал мне Кулаков. Силкин, как и все присутствовавшие, отлично знал о той неприязни, которую испытывал Лисецкий к мэру Уральска. Сейчас он публично показывал, что он, Силкин, не намерен слепо следовать указаниям губернатора и зависеть от его настроений.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Ближе к ночи Силкин вспомнил про меня и, обняв за плечи, вывел в холл и увлек в сторону.

— Еще раз хочу вас поблагодарить, Андрей Дмитриевич, — слегка заплетающимся языком завел он. — Хоть вы, конечно, и того… — Он хихикнул и покрутил в воздухе рукой. — Немного меня обманули. Но, главное, все-таки помогли! Ей-богу, я очень ценю.

Я молча склонил голову, демонстрируя свою готовность быть ему полезным и впредь.

— И я на вас рассчитываю в дальнейшем! — с многозначительным пафосом прибавил он.

Я вновь кивнул.

— Кстати, вы ничего не слышали про Ирину Хасанову? — вдруг вспомнил Силкин.

Я ощутил острый укол в сердце. Чтобы не выдать себя голосом, я просто помотал головой.

— Серьезно? — вскинул брови Силкин. Видно было, что сейчас, когда протокольные мероприятия остались позади, ему хотелось посплетничать.

— Мы давно не виделись, — с трудом выдавил из себя я. — Ее, кстати, почему-то не видно сегодня. Она не приехала?

Силкин смутился.

— Вы знаете, я решил ее не приглашать, — пробормотал он, пряча глаза и подтягивая спущенный галстук. — Конечно, она интересная женщина и все такое. — Он в замешательстве посмотрел на меня и вновь потупился. — 'Но все эти темные уголовные истории… — Он осекся и закончил торопливо. — Ей же уже предъявлено обвинение!

У меня перехватило дыхание.

— Не может быть! — пробормотал я севшим голосом.

— Да, там все очень нехорошо! — грустно заметил Силкин. — Очень жаль, конечно. Но есть свидетели того, что она угрожала этому бизнесмену. Забыл его фамилию, Собакин, кажется. Прокуратура собрала доказательства. Я сам разговаривал с прокурором города. Между нами говоря, он подозревает ее и в убийстве мужа. Ее бы арестовали, если бы не ребенок. Вдова, как ни крути! С нее взята подписка о невыезде.

Я почувствовал, как внутри меня все оборвалось.

— С заводом, кстати, тоже дела развиваются очень плохо для нее, — продолжал Силкин с сочувствием, деланным или искренним, я не мог разобрать. — Она уже проиграла суд в первой инстанции. У нее забирают имущество. Вы не подумайте, я сам за нее очень переживаю! — добавил он, словно оправдываясь. — Но, согласитесь, в моем положении общаться с ней было бы как-то… неуместно. К тому же, говорят, она стала выпивать…

— Чушь собачья! — не выдержал я. — Сейчас будут придумывать все подряд!

— Да я и сам не верю! — защищаясь, вскинул ладони Силкин. — Но ее каждый день видят в ночном клубе… Да неужели вы и вправду ничего не знаете? Вы же, помнится, встречались? Я хотел сказать, дружили, — торопливо поправился он.

Его кто-то окликнул, и он, извинившись, сразу убежал, радуясь, что можно закончить разговор на эту неприятную ему тему. Я остался на месте, нервно затягиваясь и кусая губы.

2

Я был кругом не прав.

Я отгородился стеной от всех нижнеуральских сплетен. Я не хотел ничего знать и слышать. Я старался не интересоваться тем, что происходило с ней в последнее время. Я не желал новых болезненных переживаний. Но меня это совсем не оправдывало.

Эта женщина была причастна к убийству двух человек, одним из которых был ее муж. Это было преступно, бесчеловечно, если угодно, отвратительно. Но ведь это была моя женщина!

Разве я с самого начала не чувствовал в ней опасности? В ее вспыхивающих зеленью кошачьих глазах, во внезапных взрывах ее ярости, в ее вздрагивающей походке, в ее безрассудстве? Разве не эта опасность так влекла меня к ней? И разве я не сделал все, от меня зависящее, чтобы ее скрытая натура не вырвалась, наконец, на волю.

Я вспомнил тот обжигающий озноб, который испытал, когда шел с ней, полуголой, по улицам Амстердама, и ту сумасшедшую ночь, что была после. Это была цена за все, что она совершила. В том числе и за кровь. А значит, платить мы должны были вместе. Она и я. Какое право я имел судить ее?

Любовь и дружба не совместимы с приговором. Они заканчиваются сразу, как только вы начинаете судить близкого человека. Когда друг сообщает вам о том, что он кого-то убил, то предполагается, что вы берете лопату и молча идете закапывать труп. А если вы начинаете рассуждать на тему правильности его поступка, то какая разница между вашей дружбой и нашим справедливым судом?

Я любил ее, я спал с ней. Значит, я отвечал за нее. За преступную, лживую, несчастную, самонадеянную. А сейчас еще и раздавленную. Как я мог ее бросить?! Женщин не оставляют из принципов. Их оставляют, только когда перестают любить. Судя по тому, как рвался и болел каждый мой нерв при одном воспоминании о ней, разлюбить ее мне предстояло не скоро. Тогда что я делал здесь?

3

Поиски я начал с «Фантома», и мне сразу повезло. Народу в казино почти не было, столы пустовали, и за ними зевали крупье. Я увидел Ирину, едва переступив порог игрового зала.

Она сидела в отдалении, одна, на высоком стуле, в черном брючном костюме. Прямая, раздраженная, с вызывающе вскинутым подбородком и, кажется, порядком пьяная. Меня она, кстати, не заметила.

Перед ней стоял бокал с коктейлем. Не оглядываясь по сторонам, она бросала фишки на стол, отдавала короткие команды крупье, проигрывала, хлопала ладонью по зеленому сукну и ругалась. В этой демонстративной агрессии было что-то беспомощное. Она была похожа на одинокую актрису, которая после провала спектакля в пустом театре зачем-то пытается сыграть свою роль заново. Или на обиженного сердитого ребенка.

С минуту я стоял, собираясь с мыслями и дыханием. Потом, натянув беспечную улыбку, двинулся к ней.

— Привет, — произнес я, подходя. Я изо всех сил старался выглядеть как ни в чем не бывало.

Она вздрогнула и обернулась. Взгляд ее остановился на мне. В нем боролись испуг и враждебность. Враждебность все-таки возобладала.

— Пошел вон! — отчеканила она. — Мне никто не нужен!

Это не сильно напоминало встречу двух любящих сердец, исстрадавшихся в разлуке. Я прокашлялся.

— Да, — сказал я кротко. — Повезло мне. Не часто в наше время увидишь такую нежную женщину. Я, кстати, тоже очень соскучился.

Она выглядела уставшей и похудевшей. Серые глаза потемнели и запали. Тонкие скулы заострились.

— Я не желаю с тобой разговаривать! — объявила она и отвернулась.

— Значит ли это, что отныне мы будем жить молча? — уточнил я. Но поскольку она не ответила, прибавил: —Я спрашиваю не из праздного любопытства, а потому, что не знаю, как выразить в пантомиме то, что я тебя люблю.

— Убирайся! — повторила она, ничуть не смягчаясь и не поворачиваясь в мою сторону.

Я не стал спорить. Вместо этого я встал позади нее и положил руки на ее худые узкие плечи. Ее передернуло. Резким движением она освободилась.

— Вы будете играть? — нелюбезно осведомилась у меня девушка-крупье.

— Нет, спасибо, — ответил я. — Не хочу мешать любимой женщине обирать ваше заведение. Мы сегодня не работаем на пару. Я просто тихо постою на стреме. Ты не возражаешь? — бодро обратился я к Ирине.

Она злобно фыркнула и сделала очередную ставку. Ей пришла двойка на королях и туз. Она доплатила и поменяла две карты. Это была семерка и девятка. Крупье сдала себе три десятки и сгребла фишки Ирины.

Ирина швырнула карты на стол, разразилась длинной тирадой, которая вряд ли бы привела в восторг авторов учебника по этикету, и попросила показать, что выходило следом. Там был еще один король. Она снова выругалась.

— В личной жизни повезет, — кивнув на меня, довольно ядовито заметила крупье. У нее был неприятный гнусавый голос и прыщавое деревенское лицо с мелкими чертами. На меня она смотрела недоброжелательно.

— Мне уже повезло! — холодно отрезала Ирина. — И не только в любви.

Она все больше заводилась.

— Ты не мог бы одолжить мне денег?! — вдруг отрывисто бросила она, не глядя на меня. —У меня, кажется, закончились.

— Конечно, — поспешно откликнулся я, открывая сумку.

— Мне столько не надо, — усмехнулась она. — Сходи в кассу, разменяй, пожалуйста, тысячу долларов.

Она разговаривала со мной как с нерадивым официантом. Я понимал, что сейчас ей было это необходимо. На ком же еще срываться, как не на том, кто нас любит?

Я послушно кивнул, поймал завистливый взгляд девушки-крупье и отправился в кассу. Вместо одной тысячи я принес ей фишек на две, и она сделала вид, что не заметила разницы, и не поблагодарила.

Следующий час не принес ничего нового, если не считать того, что я существенно расширил свои познания в разделе нецензурной лексики. Крупье менялись, но она уверенно продолжала проигрывать и, в конце концов, спустила все, компенсировав проигрыш впечатляющей чередой коктейлей. Я терпеливо торчал рядом, ожидая, когда она закончит с игрой и переключится на меня.

И хотя, в соответствии с уверениями прыщавой жрицыазарта, проигрыш сулил Ирине большую и страстную любовь — разумеется, мою, потому что только такой идиот, как я, мог влюбиться в такую женщину, — она не выглядела счастливой, когда швыряла крупье последнюю фишку в качестве чаевых.

— Теперь хватит! — объявила Ирина громко, так что парень за соседним столом обернулся в ее сторону.

— Нечего на меня глазеть! — прошипела она ему. —Я этого не люблю!

Парень поспешно потупился.

Она поднялась и слегка качнулась. Я подхватил ее, но она выдернула руку и выпрямилась. От нее пахло спиртным и вновь жасмином. В сочетании с черными брюками это означало, что я вычеркнут из ее жизни навсегда.

— Ну что, ты доволен?! — с раздражением осведомилась она.

Я не очень понимал, что именно должно было вызвать мою радость, но на всякий случай закивал с повышенным энтузиазмом. Я не угадал.

— Ведь ты, кажется, всегда хотел, чтобы я брала от тебя деньги? — взвилась она. — Чтобы я зависела от тебя! Тебя ведь бесило, что я была богаче! Правда?

Это не было правдой, и при других обстоятельствах я бы, наверное, обиделся. Но сейчас я видел, что она настроена на скандал и ищет ссоры. К примирению вело два пути: можно было терпеть и потакать, стараясь не давать ей оснований для упреков, а можно было ускорить ссору, в надежде, что после нее, как после очистительной грозы, она успокоится. Я не очень верил в первый вариант, но из присущей мне добросовестности решил начать с него.

— Прости, если я дал тебе повод так думать, — отозвался я.

Это неожиданно подействовало. Она на минуту смутилась и взяла меня под руку.

— Это ты меня извини, — пробормотала она. — Похоже, я немного одичала. У меня сейчас вообще проблемы в общении с людьми. Я вижу, как все злорадствуют, и постоянно срываюсь. Меня, как последнюю дуру, тянет что-то доказать! Хотя кому? Зачем? Глупость какая-то! Сидеть дома одна не могу. Я очень рада тебе. Всегда рада. Просто жаль, что ты увидел меня здесь и такой.

Ее откровенность захватила меня врасплох. Я был растроган. Я понимал все, что она сказала и не сказала.

— Я тоже тебя очень люблю, — сказал я. —Я должен был приехать раньше.

Она крепко сжала мне руку тонкими холодными пальцами и не ответила. Мы вышли из клуба, и к нам подошел Гоша.

— Ты подвезешь меня домой? — небрежно спросила она. —А то я отправила водителя.

— А разве это не ваша машина? — удивился Гоша, указывая на припаркованный неподалеку знакомый джип, на котором раньше ездила ее охрана.

Она обожгла его ненавидящим взглядом. Гоша растерялся.

— Мне охрана клуба сказала, что вы на нем приехали, — промямлил он растерянно.

Не отвечая ему, она проследовала к моей машине, высоко подняв голову. Я сел за руль, и мы тронулись. Я молчал, боясь неосторожным словом спровоцировать новый приступ раздражения. Но это не помогло.

— У меня больше нет «Мерседеса»! — вдруг с ожесточением проговорила она. —У меня больше нет денег! У меня больше ничего нет! Ты счастлив? Признайся, что ты счастлив!

— Не начинай опять, — попросил я, стараясь говорить как можно мягче.

— Нет, признайся! — требовала она, заводясь. — Хоть раз в жизни скажи правду!

Она схватила меня за отворот пиджака и с силой дернула. Я качнулся в ее сторону, и машина вильнула. Пора было переходить ко второму варианту.

— Хорошо, — вздохнул я. — Признаюсь. Я счастлив.

— Негодяй! — выкрикнула она. —Я так и знала! Ты даже не скрываешь этого!

Она несколько раз ударила меня ладонью по груди и плечу.

— Может быть, я лучше остановлюсь? — предложил я. — Чтобы тебе удобнее было драться?

Она хотела что-то выкрикнуть, но вдруг осеклась, смешалась, закрыла лицо руками и покачала головой.

— Кошмар какой-то! — прошептала она виновато. — Ужас! Не знаю, что со мной происходит. Мне так стыдно!

4

Мы доехали до ее квартиры, и я поднялся вместе с ней. Не имея понятия о том, как дальше будут разворачиваться события, я, на всякий случай, не стал отпускать охрану.

— Извини, у меня беспорядок, — предупредила она. Вещи и в самом деле валялись как попало. Было заметно, что она давно не прибиралась.

— Я хотя бы помою посуду, — сказала она и ушла на кухню.

Этот внезапный приступ хозяйственности меня удивил, но возражать я не стал. Я расчистил себе место на кресле, скинув на пол джинсы и полотенце, и включил телевизор. Я не знал, как себя вести с ней, что сказать и что сделать. Мне было трудно, неловко и нехорошо.

Наверное, она тайком выпила на кухне еще, потому что, когда появилась в комнате, вид у нее вновь был довольно агрессивным. Ее осунувшееся лицо порозовело. Глаза опасно блестели. Она остановилась в проходе.

— Ты остался, потому что тебе стало меня жалко?! — резко осведомилась она без всяких предисловий.

— Я остался, потому что люблю тебя, — ответил я, сдерживаясь. — Если ты этого не хочешь, я могу вызвать охрану и уехать.

— Вызывай! — не колеблясь, скомандовала она. — Скатертью дорога!

Я почувствовал, что мое терпение заканчивается. Вскочив, я схватил радиостанцию и нажал кнопку.

— На связи, — невозмутимо отозвался Гоша. Я швырнул станцию в сторону.

— Я никуда не поеду! — отчеканил я. — И я прошу тебя успокоиться. Я не враг тебе, — добавил я, беря себя в руки.

— А кто ты мне? — издевательски осведомилась она, вскидывая подбородок. — Друг? Любовник на ночь? Спасибо, обойдусь! Меня здесь рвут на части! Топчут ногами! Обливают помоями! А тебе нет до этого никакого дела!

— Послушай, — примирительно начал я. — Я, конечно, не прав…

Но договорить мне она не дала.

— Я не желаю тебя слушать! — выкрикнула она яростно, топая ногой. — Я ненавижу тебя! Мне не нужна твоя жалость! Ты приехал погладить меня по головке? Утешить? И заодно переспать? Не нуждаюсь ни в том, ни в другом! Убирайся вон!

Я подошел к ней и положил руки ей на плечи.

— Ирина, милая, — заговорил я.

— Оставь свои нежности для других! — взвилась она. — Для тех, проституток, о которых ты мне рассказывал! Кому ты там совал деньги?!

Это воспоминание вызвало новый приступ ее гнева.

— Какая наглость! — воскликнула она с неподдельным возмущением. — У него хватало бесстыдства рассказывать мне о своих похождениях!

Я не успел увернуться и получил пощечину. За первой последовала вторая. Она не могла остановиться. Надо было что-то делать.

Сжав зубы, я сгреб ее в охапку и, не обращая внимания на сопротивление и оскорбительные выкрики, затащил в ванную. Она была легкой, как кошка, и такой же свирепой. Включив воду, я намотал ее волосы на свою уже в кровь расцарапанную руку и силой заставил наклониться. Потом сунул ее голову под холодную струю. Она ругалась, вырывалась и отплевывалась.

— Я тебя люблю! — твердил я. — Пить вредно! И опять:

— Пить вредно. Я тебя люблю.

Я повторил это раз пятнадцать, прежде чем она перестала вырываться, затихла и, наконец, заплакала.

— Я больше не буду, — всхлипывая, сдалась она. — Пусти меня, дурак. Холодно же! И противно! Сам попробуй! Всю краску мне смыл! Идиот! Сам меня теперь в порядок приводить будешь!

Я отпустил. Она повернулась ко мне, жалкая, худая и обиженная. Обняла за шею и прижала мокрое от слез и воды лицо к моей щеке.

— Не говори ничего, — по-детски попросила она. — Пожалуйста, ничего не говори. Я сама все знаю!

Я подхватил ее на руки, отнес в комнату и уложил на кровать. Потом сбегал за полотенцем и вытер ей лицо и волосы. Понемногу она успокоилась. Некоторое время я просто сидел рядом, держа ее за руку. Она лежала с закрытыми глазами, и из-под опущенных ресниц время от времени по щекам сбегали слезы. Ей было жаль себя, мне было жаль ее, все было грустно, как в Четвертой симфонии Чайковского, и все это было не правильно. Не так.

5

— Ты не хочешь прогуляться? — вдруг предложил я, первым выходя из сентиментального оцепенения.

— С ума сошел? — вяло удивилась она, не открывая глаз. — Где же ты собрался гулять?

— Ну, просто по улице. Подышим свежим ночным воздухом? — Очередной сумасшедший план уже начал оформляться в моей голове. Наверное, она почувствовала это по моему голосу. Распахнув ресницы, она недоуменно уставилась на меня.

— Ты предлагаешь идти по городу пешком? — переспросила она недоверчиво. — Как ты себе это представляешь? Мы будем маршировать по тротуару, а за нами будет ехать твоя охрана на трех машинах?

— Мы вполне можем обойтись без охраны, — пожал я плечами. — Ты так лихо дерешься, что без труда защитишь меня от случайных хулиганов.

— Но ты же оставил охрану на ночь! — возразила она.

— Велика беда! Я их отпущу… — начал я, но тут же спохватился. — Черт! Сегодня Гошина смена! Вряд ли он позволит им уехать! Он считает, что здесь слишком опасно… Ладно, сделаем по-другому. У тебя есть чулки? — Я постарался, чтобы мой вопрос прозвучал буднично. Хотя на самом деле он был для меня ужасно важным.

— А при чем тут чулки? — сразу насторожилась она.

— Есть или нет? — настаивал я.

Она задумалась, подозрительно глядя на меня и пытаясь отгадать, в чем кроется подвох.

— Нет! — наконец выдохнула она. — Я никогда их не носила. А те оставила в Амстердаме!

— Но ты же знала, что я приеду! — с упреком произнес я, наклоняясь над ней и не отрывая от нее глаз. Сейчас от ее ответа зависело многое. Дело было совсем не в чулках, а в том, ждала ли она меня после нашей ссоры, и как она ждала…

— Откуда я это знала?! — вспылила она. — Ты бросил меня, а я, по-твоему, должна сидеть сутками в надежде, что ты соизволишь вспомнить обо мне! И еще угадывать твои прихоти…

— У тебя есть чулки?! — перебил я, повышая голос. Секунду она колебалась.

— Есть, — сдалась она и покраснела.

Не удержавшись, я бросился ее целовать.

— Ты купила их здесь? Для меня? — спрашивал я.

— Ничего я не покупала! — оправдывалась она, пряча лицо. — Я просто… Так вышло!..

— Надевай! — потребовал я. — Нет, подожди, я сам найду тебе платье!

Не слушая ее протесты, я кинулся к шкафу, но, перерыв все, не нашел ничего подходящего. Точнее, ничего, достаточно короткого.

— Так. Тебе придется надеть мою рубашку! — объявил я.

— Твою рубашку? — ахнула она. — А в чем пойдешь ты? Что ты опять замышляешь? Новое извращение? Имей в виду, я больше никогда…

— Давай, давай, — поторопил я, стаскивая с себя рубашку и бросая ей. — Рубашку, чулки. И никакого белья!

— Отстань от меня! — сердито воскликнула она, швыряя рубашку на пол. — Маньяк!

— Ты еще не все знаешь! — кивнул я многообещающе.

— Не буду! — упрямо твердила она. — Не буду! Не буду!

Я прислонился к шкафу и, сложив руки на груди, молча следил за ней.

— Не буду! — повторила она в который раз. Потом подняла с пола рубашку и исчезла в ванной.

— И не надейся! — прошипела она, вновь показываясь в комнате, чтобы забрать косметичку. — Я уже однажды…

Не дав ей договорить, я снова запихнул ее в ванную комнату. Оставшись один, я накинул пиджак на голое тело и, поймав свое отражение в зеркале, решил, что так вполне сойдет и что можно даже обойтись и без галстука.

Потом снял с постели простыни и связал их вместе покрепче. Затем я привязал их к батарее под окном и распахнул окно. Улица была темной и пустынной. Охрана ждала нас во дворе, у подъезда, с другой стороны, так что не было никакой опасности быть замеченными ею. От подоконника до земли было не больше пяти метров, и простыни болтались почти над самым тротуаром.

Чтобы проверить прочность узлов, я, на всякий случай, даже выбрался наружу, спустился по простыням до первого этажа, опять вскарабкался наверх, уселся в кресло и принялся ждать, борясь со своим нетерпением.

Ирина появилась минут через тридцать, подкрашенная и причесанная, в черных чулках и черных туфлях на высоких каблуках. Моя белая рубашка была ей слишком свободной в плечах и талии, зато даже не закрывала обнаженных бедер. Я тут же вскочил как ошпаренный.

— Вот это да! — выпалил я, испытывая знакомый жар.

— Ну, как? — весело спросила она. — Я опять похожа на проститутку?

— Нет! — торопливо ответил я, уже стоя рядом, гладя и целуя ее.

Это была правда. Ни одна проститутка не решилась бы выйти в таком виде на улицу.

Обняв ее за плечи, я подвел ее к окну.

— Мы спустимся по простыням, — начал объяснять я. — А вернемся через подъезд, мимо охраны.

Она отшатнулась.

— Ты обалдел?! — ужаснулась она, потрясенная. — А если меня кто-то увидит? Меня же в этом городе знает каждая собака! Я никуда не пойду! Я не собираюсь выполнять твои безумные фантазии!

Я не ответил и опять принялся ее целовать.

— Нет, — бормотала она. — Ни за что! Я же сорвусь и разобьюсь насмерть! Я боюсь высоты! У меня голова кружится!

— Это не от высоты! — прошептал я, задыхаясь.

— Что подумает обо мне твоя охрана, когда мы будем возвращаться?!

— Я тебя загорожу, — пообещал я. В эту минуту я пообещал бы что угодно.

— Нет! — отчаянно взмолилась она. — Я прошу тебя!

Поборов себя, я с трудом разжал руки, вылез на подоконник и спустился вниз. Через секунду я уже стоял на земле и приветственно махал ей из темноты. Она, свесившись из окна, со страхом следила за мной.

— Только сначала сбрось мне свои туфли, — посоветовал я негромко. — Наденешь их уже здесь.

— Вот дура! — воскликнула она, швыряя мне вниз одну туфлю за другой. — Связалась с дураком!

— С маньяком, — поправил я снизу. — Маньяки — не дураки.

— Ну почему из всех извращенцев мне достался самый извращенный, — причитала она, выбираясь на подоконник и опасливо цепляясь за простыни. — Ну есть же где-то порядочные, мужчины!

Она неловко повисла на простынях. Рубашка задралась до талии. Я издал хриплое рычание.

— Не двигайся! — скомандовал я. — Дай мне еще секунду полюбоваться! С ума сойти!

— Ай! — тоненько взвизгнула она и торопливо скользнула вниз. — Мамочка!

Я успел ее подхватить.

— Кошмар! Кошмар! — повторяла она, надевая туфли. На дороге показались огни фар приближающейся машины, Ирина в страхе метнулась в кусты и присела.

— Тут есть сквер? — спросил я, обнимая ее.

— Не знаю, — пробормотала она. — Есть, кажется. За углом, возле остановки. Какой ужас!

6

Было около трех часов утра, может быть, больше, я не смотрел на часы, потому что обнимал ее и гладил поверх рубашки и под ней. Ночной город еще не остыл от дневного зноя. Безлюдная улица казалась в темноте широкой и бесконечной. Большинство окон уже давно погасли, и даже фонари не горели. В июне, когда светает рано, муниципалитеты всегда экономят на электричестве.

Мы молча брели в окружении черных высоких домов, потерянные в этом замершем пространстве спящего города. Ирина старалась ступать неслышно, но каблуки предательски громко стучали по асфальту, и она вздрагивала и прижималась ко мне. Я плавал в жаркой, горячей истоме.

Сквер за остановкой был совсем небольшим: пара аллеек со сломанными скамейками, ряды запущенного кустарника и несколько чахлых деревьев в глубине.

— Куда? — спросила Ирина потерянно и покорно. Не отвечая, я повел ее вглубь сквера, где темнота была густой и кромешной и где в кустах слышались легкие шорохи.

— Что мы делаем? — прошептала она одними губами, уже не сопротивляясь. Я зажал ей рот поцелуем.

Я был близок к выходу в открытый космос, когда откуда-то с земли раздался топот неверных шагов, тяжелое дыхание, треск ломаемых кустов и пьяный сиплый голос:

— Серега! Ты где, Серега?!

Мы оба вздрогнули от неожиданности.

— Кто-то идет! — испуганно вскрикнула она, прижимаясь. В следующее мгновение она застонала и обмякла у меня в руках. Я стиснул зубы, чтобы мой стон не слился с ее. Я все-таки вылетел в космос.

— Серега! — не унимался пьяный. — Я с тобой возился три часа, а ты, выходит, протрезвел и — привет!

Я с усилием открыл глаза. Передо мной все еще качались и вспыхивали звезды. Голова немного кружилась. Ирина, обхватив меня за шею, прятала лицо у меня на плече, боясь шевельнуться. В метре от нас в темноте покачивался пьяный мужик лет под шестьдесят, не то заросший щетиной, не то просто грязный. Он тупо таращился на открытые бедра Ирины и на ее длинные ноги в черных чулках.

— Вы что здесь делаете? — недоуменно спросил он, еле ворочая языком.

Я почувствовал, как Ирина замерла, прерывисто дыша мне в ухо.

— А сам-то ты как думаешь? — доброжелательно осведомился я, натягивая брюки и застегивая их. Я все еще был не вполне трезв.

Мужик поскреб подбородок.

— Я Серегу потерял! — пожаловался он. — Таскал-таскал его, пьяного. Потом сам задремал, это, на скамейке. Проснулся, а его нету! Куда он, гад, делся?

Я успокаивающе погладил Ирину по спине и ниже. Она вздрогнула. Мужик не сводил взгляда с моей руки.

— Это не Серега! — заверил я. Мужик помолчал.

— А дай, я ее тоже потрогаю! — вдруг попросил он грубым, хриплым голосом.

— Потрогай, — великодушно разрешил я.

— Нет! — истошно завизжала она, не поднимая лица и сжимая мне шею так, что позвонки захрустели. — Не позволяй ему прикасаться ко мне!

— Извини, мужик, — развел я руками. — На сегодня у девушки смена закончилась.

— Ну, тогда хоть на бутылку дай! — вздохнул он. — Вечно мне непруха!

Я нащупал в кармане пару купюр и протянул ему. Потом, подхватив Ирину на руки, понес прочь из сквера.

— Ты собирался разрешить этому животному меня лапать? — прошептала она не то в ужасе, не то в восхищении.

— Размечталась! — хмыкнул я.

Во дворе мы осторожно прокрались вдоль стены дома. Ирина шмыгнула в подъезд, а я вернулся и заглянул в машины охраны сквозь открытые стекла. Все четверо мирно спали, откинув сиденья.

Уже в постели, когда я погружался в дрему, опустошенный и легкий, как воздушный шарик, она тихонько дотронулась мне до плеча.

— Ты спишь? — спросила она.

— Угу, — буркнул я. — Иногда это полезно.

— Это я заказала Собакина! — вдруг сообщила она без всякого перехода. — Я до сих пор не жалею об этом. О водителе жалею. А этого гада я бы своими руками убила! Я попросила об этом Сяву, когда он приезжал. Отдала ему свой «Мерседес». Как залог. Сказала, что буду с ними работать, пусть только сделают это с Собакиным… Я готова была отдать что угодно, лишь бы отомстить этому подонку. А теперь Сяву взорвали, и мне даже спросить не с кого.

Она прерывисто вздохнула.

— Я не сумела признаться тебе в Амстердаме, — продолжила она глухим голосом. — Испугалась, что тебя потеряю. А получилось только хуже. Так всегда бывает, когда что-то пытаешься скрыть. Тем более, что все и так было ясно!

Я лежал, не шевелясь и не отвечая.

— Почему ты молчишь? — спросила она чуть громче.

— Ты же запретила мне разговаривать, — напомнил я.

— Теперь разрешаю. — Она невесело усмехнулась. — Будешь читать мне нотации?

Я не ответил.

— Ты меня бросишь? — Она спрашивала как о чем-то само собой разумеющемся.

— Нет, — пожал я плечами. — Я же уже однажды обещал.

— Почему?! — осведомилась она со знакомой мне требовательной интонацией.

— Я не могу, — сказал я. — Извини. Забыл поставить тебя в известность о том, что маньяки гораздо больше зависят от своих жертв, чем жертвы — от маньяков.

— Но ты же уже меня бросил! — воскликнула она, опять возвращаясь к своим обидам.

— У тебя есть еще одни чулки? — сонно спросил я. — А то те, кажется, порвались, пока ты шарилась в кустах.

— Тебя что-нибудь вообще интересует, кроме секса?!

— Меня вообще не интересует секс, — возразил я. — Меня интересует то, что у нас с тобой.

Она порывисто придвинулась ко мне и ткнулась в плечо.

— Отстаньте от меня, девушка, — попросил я. — Я вовсе не из таких!

Она поцеловала меня в спину, между лопаток, и больше не сказала ни слова.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Получив от Храповицкого задание упрочить наши отношения с Ильичом, я совсем не спешил звонить Быку и договариваться о встрече. Полезней было дождаться, пока он сам проявит инициативу. В этом смысле деловые переговоры ничем не отличаются от первой близости с женщиной. Насилие редко приводит к успеху. Все проходит удачно лишь тогда, когда партнеру это нужнее, чем вам. Иное дело, что ситуация редко созревает сама собой. Ее нужно готовить.

Поэтому я позаботился о том, чтобы пустить круги по воде. В паре нижнеуральских газет появились публикации о грядущих на азотном комбинате грандиозных переменах. И один из наших финансовых директоров дал по этому поводу развернутое интервью местному телевидению.

Бык мне позвонил в четверг.

— Братан! — издалека начал он в присущей ему дурашливой манере. — Ты че-то там совсем разошелся! Сяву обидел, друга моего! Нету теперь у меня друга. Один я на белом свете! Прям круглый сирота! В кино пойти не с кем!

— Я тут про тебя вспоминал недавно, — ответил я.

— В натуре? — обрадовался Бык. — А я вообще мысли читаю! Я ж по-написанному не умею! Кстати. — Он сменил интонацию и понизил голос. — С тобой человек встретиться хотел. — Я догадался, что речь шла об Ильиче, которого Бык упорно за глаза именовал «человеком». — Как ты, не против?

— Всегда готов скоротать вечерок в интеллигентной компании, — ответил я, довольный, что все пока развивается по намеченному мною сценарию.

— Хва обзываться-то! — обиделся Бык. — Я ж тебя коммерсантом не называю. Короче, давай в шесть часов.

У меня в клубе. Ты там, говорят, чаще меня бываешь. В интеллигентной, блин, компании! — Он хмыкнул. — Тебя проведут.

И Бык повесил трубку.

После этого я перезвонил Ирине и пообещал приехать вечером, как только закончу с делами.

Ильич дожидался меня в той самой подвальной комнате без окон, в которой в день открытия мы курили марихуану с Хенрихом и Плохишом. Он сидел прямо, не откидываясь в кресле, сложив на столе свои огромные татуированные руки. Странно, что, будучи хозяином этого роскошного заведения, он не выбрал для встречи кабинет поприличнее. Впрочем, для бандита он вообще был странным, начиная от длинных светлых волос, которые он упорно не стриг, и заканчивая своим солдатским презрением к роскоши и показухе.

К тому же он явно избегал многолюдных собраний и не любил открытых, ярко освещенных помещений. Помимо привычной заботы о безопасности тут сказывалась черта его угрюмого характера. Он был ночным волком.

Он встал и крепко встряхнул мне руку. С Быком мы по-приятельски обнялись.

— Ну что, — спросил Ильич, глядя на меня своим цепким холодным взглядом, — разобрались вы там со своей политикой?

— Разбираемся потихоньку, — усмехнулся я. Показывая, что он интересуется нашими делами, Ильич проявлял несвойственную ему вежливость. Обычно он говорил лишь о том, что занимало его самого. Это означало, что он не очень уверен в своих позициях.

— Мы тут тоже кое с чем разобрались, — с мрачным удовлетворением произнес Ильич и взглянул на Быка. Тот весело мне подмигнул. — Поди, слыхал?

— Слыхал, — ответил я, понимая, что он имеет в виду убийство Ломового и Сявы.

— А вот еще кой с чем нам надо вместе разбираться, — продолжил Ильич с нажимом.

Мы переходили к делу, и я приготовился слушать.

— Тут мои коммерсанты рассказывают, что вы азотный комбинат прикрутили, — нахмурился Ильич. — Контрольный пакет или как там у вас называется. Так иль нет?

— Так, — согласился я.

Ильич замолчал, предоставляя слово Быку.

— Мы там тоже свой интерес имеем, — напомнил Бык. Теперь оба смотрели на меня с напряжением. Я не

собирался сразу открывать карты.

— А сколько у вас акций? — небрежно поинтересовался я, хотя, разумеется, отлично знал весь расклад, с точностью до десятой процента.

— А я их считал?! — раздраженно фыркнул Ильич. — При чем тут вообще акции?! Я тебе по сути объясняю.

Он, кажется, начинал сердиться и терять привычное самообладание. Меня это забавляло. Я приготовил им сюрприз, но сперва их следовало помучить.

— Так, все-таки, сколько? — настаивал я.

— Ну, шестнадцать! — не утерпел Бык.

— А ты откуда помнишь? — недовольно уставился на него Ильич. — Я не знаю, а ты знаешь?! Умнее всех, что ли?!

Он явно не одобрял деловую любознательность Быка. Тот, однако, ничуть не смутился.

— Да я вообще в этой фигне волоку маленько, — важно отозвался он, явно гордясь собой. — Не зря же по «стрелкам» пыряю!

— Короче, вы там начали мебель двигать. Нашего директора увольняете. Этого еще, как его, главного инженера! А мы, значит, не при делах?! — в упор спросил Ильич. В его голосе зазвучала скрытая угроза. — Или я как-то не догоняю?

Я примирительно улыбнулся.

— Сколько вы сейчас получаете с комбината? — спросил я терпеливо, не замечая его раздражения.

Ильич перевел свой тяжелый взгляд на Быка. Он не знал, что ответить. Бык заерзал и отвел глаза.

— Нормально получаем, — неохотно отозвался он.

— Я думаю, вы ничего не получаете, — возразил я спокойно. — И никогда не получали. Комбинат практически стоит. Рабочие в вынужденных отпусках. Зарплату не выдавали девять месяцев. Общий долг превышает восемь миллионов долларов.

— Ну и что с того! — уперся Ильич. — Не за это базар! Комбинат — наш, а разруливаете там вы!

Его лицо затвердело. Взгляд исподлобья сделался ледяным.

Я не стал дразнить его дальше. Взяв со стола мятый лист бумаги и обгрызенный карандаш, я разделил лист на три части. Ильич смотрел на мои чертежи подозрительно.

— Существует несколько возможностей, — начал объяснять я. — Первая. Мы выкупаем оставшийся пакет.

— Почем? — живо осведомился Бык.

— В настоящее время он стоит тысяч двести—двести пятьдесят, не больше, — ответил я.

— Бабки сразу отдадите? — встрепенулся Бык.

— Хоть завтра.

— Нормально, — кивнул Бык с уважением. Ильич промолчал. Он был умнее Быка и ждал продолжения.

— Второй вариант, — продолжил я. — Мы выводим экспортное производство в отдельное подразделение и продаем все остальное, что не приносит дохода, включая соцкультбыт. Пионерский лагерь, дом отдыха и так далее. Гасим долги. Вся эта возня займет около года. Потом можно будет продавать комбинат уже как прибыльное предприятие.

— И за сколько вы собрались его толкнуть? — Бык настороженно сощурил глаза.

Я выдержал эффектную паузу. Достав сигареты, я закурил, поискал пепельницу, не нашел и стряхнул пепел на пол.

— Меньше, чем за двенадцать, не отдадим, — уверенно заметил я, выпуская дым. — Это — минимум!

В комнате сразу воцарилось молчание. Ильич почесал подбородок. Я еще подождал и заключил:

— В этом случае, за ваши шестнадцать процентов вы получите один миллион девятьсот двадцать тысяч долларов. Возможно, больше.

Бык присвистнул. Даже Ильич с трудом удержался от восклицания.

— Почти что двушка?! — не верил своим ушам Бык. — В натуре?!

— Это минимум, — повторил я.

— Отвечаешь?!

— Отвечаю, — подтвердил я.

Бык сорвался с места и закружил по комнате.

— А че ж ты нас, братан, за две кати разводил?! — в восторге твердил он. — Я чуть не купился! Два лимона! Ни хрена себе! Сереж, ты понял, за че базар?! Бодать мой лысый череп! А то приехал отморозок и трет нам: две косых и чешитесь колом! А мы, в натуре, уши развесили! Слышь, Андрюх, может, пока ты куришь, мы еще че-нибудь заберем, а ты там порядок наведешь?! Тебе-то какая разница, с чем разбираться? У нас, кстати, еще завод клапанов есть. И трамвайное депо!

— А третий вариант? — подал голос Ильич.

Я восхитился выдержкой этого парня. То, что я предлагал им сейчас, было за пределами всех их надежд. Но своей радости он не выдал, и ни один мускул на его лице не дрогнул, разве что глаза чуть оттаяли.

— Третий вариант — очистить комбинат от пассивов, самим заняться производством и гнать продукцию на экспорт. Это самое заманчивое, но и самое рискованное предложение. Мы над ним пока работаем.

— От чего зависит? — коротко спросил Ильич.

— От конъюнктуры. Но в основном, от цен на нефть, — вздохнул я. — Не буду долго объяснять. Короче, если они останутся, как сейчас, то ваша доля составит от трехсот до четырехсот тысяч в год. Не больше. Если все-таки скакнут вверх, как мы рассчитываем, у вас будет от восьмисот до миллиона с копейками.

— Братан! — засуетился Бык. — Может, кого грохнуть надо, чтобы нефть поднялась? Ты только скажи! Пацаны хоть в Америку рванут! А че? Для бешеной собаки семь верст — не крюк!

— Да упади ты! — оборвал его Ильич. — Не маячь в глазах!

— Я не могу, Сереж! — отозвался Бык почти что жалобно. — Из меня, в натуре, мощь прет! Башку, что ли, кому-нибудь пробить? Лимон в год! Атас, пацаны, я ща сотворю че-нибудь!

— Упади! — прикрикнул Ильич.

Бык послушно опустился на место, с трудом подавляя свое возбуждение. Некоторое время Ильич молчал и думал. Бык пару раз открывал рот, но, столкнувшись со стальным взглядом своего начальника, тут же его захлопывал.

— Значит, так, — решил, наконец, Ильич. — Пока оставляем все как есть. Вы там доводите свои дела до ума. Мы вам помогаем, если надо. Год мы ждем. Потом будем смотреть.

— Сереж, давай я пока с ихними финансистами побазарю! — не унимался Бык, кивая в мою сторону. — Год-то целый чего ждать! Я ж волоку в этой фигне, ты ж сам видел. Может, они побыстрее вопрос с нефтью решат?

— Не лезь в чужое! — обрезал его Ильич. — Без тебя разберутся.

Бык разочарованно замолчал.

— Значит, по этому вопросу мы договорились? — Ильич посмотрел на меня испытующе.

— Договорились, — заверил я. — Есть еще один.

— Какой? — спросил Ильич по-деловому, без любопытства.

— Мы тут затеяли один проект, — заговорил я, подбирая слова. — Довольно серьезный. С участием областной администрации. Хотим попробовать поставить на него Плохиша.

— Вот шнырь намыленный! — взорвался Бык. — Жучка! Звездобол! И тут успел!

Чувствовалось, что успехи нового товарища по оружию его совсем не радуют. Впрочем, неприязни к Плохишу он не скрывал с самого начала.

Ильич не обратил внимания на его вспышку.

— Почему Плохиша? — осведомился он. — У вас свои пацаны есть головастые. Под «кидняк» его подводите?

Последний вопрос он задал буднично. Я понял, что теплых чувств к Плохишу он тоже не испытывает, и при случае готов им пожертвовать.

— Дело не в«кидняке», — поморщился я. — Мы этим не занимаемся. Просто нужен человек со стороны. Совсем в чужие руки отдавать не хочется. А Плохиш где-то между вами и нами.

— Во-во! — мстительно подхватил Бык. — Междудол-банный! Зря я тогда его опустить не дал. В рот, блин, ему три сугроба!

— Большой подъем? — поднял брови Ильич.

— Приличный, — подвердил я. — На сигареты хватит.

— Наша доля будет сидеть в плохишовской?

— Ну да. Все цифры я дам позже. Ильич посмотрел на меня внимательнее.

— Боишься, что перекрутится? — проницательно спросил он.

— Боюсь, — признал я. Ильич опять задумчиво кивнул.

— Может, — согласился он.

— Да я его лично порву! — кипятился Бык. — Личными руками!

Ильич жестом остановил его.

— Ясно, — сказал он. — Значит, я отвечаю за Плохиша, а вы за бабки? Так? Ладно, я тебя понял. Будем работать. Если какие проблемы с Плохишом или еще что, сразу говори нам. Любые проблемы, — повторил он с нажимом. — У вас же там, кажись, кипеш намечается?

— Какой кипеш? — спросил я осторожно.

— Да с банкиром с этим, — хитро усмехнулся Ильич. — Фамилия у него такая стремная. Как все равно погоняло.

— Газбанкин! — подсказал Бык.

— Гозданкер! — машинально поправил я. — Кто вам сказал?!

— Мы много чего знаем, — многозначительно ответил Ильич, радуясь, что сумел произвести на меня впечатление.

— Работа такая! — вставил Бык, подмигивая. — Говорят, он там с губернатором в долях плавал. Но мелко плавал. Зад было видно. А вы его малость подвинули. Обидели пацана. Его теперь жаба давит.

Их осведомленность меня поразила. Война еще только начиналась, а они уже были к ней готовы. Ильич заметил перемену моего настроения.

— Так что, может, еще наша помощь и пригодится, — заключил он.

— Надеюсь, сами справимся, — уклончиво заметил я и встал, чтобы проститься. Меньше всего мне хотелось, чтобы в нашем конфликте с Гозданкером принимали участие бандиты.

2

— Погоди, — остановил меня Ильич. — Тут еще тема имеется. По твоей части…

Он вдруг замялся и не договорил. На его малоподвижном лице отразилось замешательство. Он взглянул на Быка, словно ища поддержки, но тот, обычно готовый встревать, даже когда его не просят, на сей раз лишь опустил глаза.

— Я, может, это, пойду пока с пацанами побазарю? — буркнул он. — Сами, чай, перетрете.

И, не дожидаясь разрешения, он поднялся и вышел, тщательно закрыв за собою дверь.

Мы остались вдвоем. Ильич теребил мочку уха, избегая смотреть на меня. Я впервые видел его в затруднении и, не понимая причин столь необычного его поведения, невольно насторожился.

— Тут личный вопрос, — заговорил Ильич, явно не зная, как приступить к деликатному разговору. — Насчет этой твоей… Ну, как ее, жены Хасанова… Ну, ты, короче, понял, о ком я… — Он выдохнул и закончил твердо. — Не надо бы тебе с ней мутиться! Не к добру это!

Я вспыхнул.

— Я не думаю, что это кого-нибудь касается! — запальчиво возразил я.

— Чего ты кипешишься? — примирительно заметил Ильич. — Я ж не в том смысле… Ну то есть, я ж не лезу… Ты ж ко мне с нормальным разговором приехал. Мог же забрать эти бумажки за три сотняги зеленью, мы бы еще спасибо сказали. Я ж понимаю… В натуре, тоже в обратку хочу, чтоб по-людски все… — Он опять запнулся. Объяснение давалось ему с трудом. Видно, он не привык обсуждать подобные темы. — Я предупредить… Ну, как по дружбе, что ли. Короче, дело, конечно, не мое, но она по беспределу ходит. А беспредельщики всегда плохо кончают, — ему, наконец, удалось сформулировать свою мысль, и он явно испытал облегчение.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я все еще довольно неприязненно.

Он посмотрел мне в глаза своим стальным взглядом, словно раздумывая, надо ли продолжать.

— Ладно! — решился он. — Скажу как есть. А дальше ты сам думай. Это не мы ее мужа завалили. Все думают на нас, а это не мы. Догоняешь, нет?

— Не вы? — изумленно протянул я. — А кто же тогда?

— Выходит так, что она, — ответил он просто. — Больше некому.

— Нет! — воскликнул я, холодея. — Это не она!

— Она, — уверенно мотнул головой Ильич. — Мы молчали за это. Нам же выгодно было, чтоб у них там между собой разборки начались. Ну, и для авторитету нам лучше, чтоб на нас думали. Что всех, кто не с нами, мы это… Того… — Он пальцем начертил в воздухе косой крест. — Но тут сейчас другое может получиться. За ее мужем тоже люди стояли. Они разбираться будут. Если, конечно, успеют. — Он злорадно ухмыльнулся. — Короче, мое дело предупредить. А дальше сам думай.

3

Я приехал к Ирине настолько подавленный, что, прежде чем подняться, выгнал Гошу из машины и минут пятнадцать сидел один, курил и собирался с мыслями. Из слов Ильича следовало, что за ней в любую минуту могла начаться охота. Может быть, уже началась. И кроме меня, ее безопасность никого не заботила. Она ходила по лезвию и, кажется, сама до конца не сознавала меру опасности. Я не знал, что предпринять, и мне не к кому было с этим обратиться.

Когда я, наконец, позвонил, она распахнула дверь и сразу бросилась мне на шею. Она была в новом, коротком платье, белом, с крупными красными маками. Моего состояния она не заметила.

— Ты не возражаешь, если мы сейчас заедем к маме? — весело спрашивала она. — Я обещала Эльдару. Ну, пожалуйста, это ненадолго.

Когда мы, сев в машину, трогались с места, я невольно скосил глаза на ее ноги. Они показались мне слишком смуглыми. Поначалу я не обратил на это внимания, будучи совсем расстроенным. Я положил руку ей на колено. Под моей ладонью был тонкий нейлон.

Я поднял руку выше, ей под юбку. Она была в чулках и без белья.

— Ничего себе! — воскликнул я, возмущенный тем, что теперь мне придется мучиться ожиданием еще несколько часов.

Она лукаво улыбнулась.

— Тебе не жарко? — спросил я скептически. — Может быть, вернемся, ты переоденешься?

— Мне отлично, — томно ответила она, закатывая глаза и вытягивая губы.

— Какая же ты бессовестная! — негодовал я.

— Ты сам меня такой сделал! — притворно вздохнула она.

— Я не учил тебя травить меня! — возразил я.

— Да, — кротко подтвердила она. — Этому я сама научилась. Я теперь всегда так буду ходить! — пообещала она хвастливо.

Я застонал сквозь зубы.

— Ты знаешь, — продолжала беззаботно болтать она. — Мне даже нравится. Мне кажется, что я всегда этого хотела. Только боялась об этом думать. А сейчас не боюсь. Я вообще чувствую такую свободу! Такую свободу! — Она зажмурилась, подняла наверх руки, запрокинула голову, тряхнула волосами, задохнулась от избытка чувств и не договорила.

— Ты веришь в предчувствия? — вдруг, повернувшись ко мне, спросила она после короткой паузы, с какой-то детской таинственностью.

— Нет, — ответил я. — Не верю. Мы слишком часто принимаем за предчувствие свое настроение.

— А я верю! — заявила она убежденно. — И не пытайся меня переубедить! Меня никогда не обманывает моя интуиция!

— И что же тебе подсказывает твоя интуиция? — спросил я.

Она не расслышала иронии в моих словах.

— Ты правда хочешь знать? — спросила она важно. — Ну ладно, так и быть! — Она шумно выдохнула и рассмеялась. — Все будет замечательно! — объявила она радостно. Словно делала мне подарок. — Только не спрашивай, как и почему. Я сама не знаю! Я понимаю, что все сейчас очень плохо. Но я каждым своим нервом ощущаю, что вот-вот все переменится!

Я вновь вспомнил слова Ильича. Я не чувствовал свободы. Мне было душно.

4

Нам открыла мать Ирины с сердитым лицом. Из-за ее спины выглядывал недовольный Эльдар. Вероятно, они только что ссорились.

— Поговори со своим ребенком! — сразу набросилась на Ирину мать. — А то он совсем от рук отбился!

— Эльдар, — строго заговорила Ирина, проходя в дом. — Почему ты не слушаешь бабушку?

— Пусть она меня слушает! — тут же возразил Эльдар. — Я мужчина, а она — нет! Папа говорил, что мужчина главный. Я сейчас один у вас мужчина!

— Эльдар. — Ирина сбавила тон, и голос ее зазвучал мягче. — Папа часто шутил.

— Папа не шутил!

— Значит, он ошибался, — по-прежнему терпеливо заметила Ирина.

— Папа никогда не ошибался! — крикнул Эльдар запальчиво.

Ирина вздохнула и сменила тему.

— Я тебе книжки привезла, — сказала она, открывая объемную сумку.

— Я не хочу книжки, — заявил мальчик. — Я хочу машину. А где папин «Мерседес»?

Ирина пропустила его вопрос мимо ушей и начала раскладывать книги на столе.

— Смотри, какие интересные, — сделала она еще одну попытку.

Эльдар бросил на книги равнодушный взгляд.

— Мам, а правда в школе говорят, что тебя в тюрьму посадят? — вдруг спросил он.

Она вздрогнула и испуганно посмотрела на него.

— Неправда! — резко ответила она. И добавила уже спокойнее: — За что меня сажать?

— В школе говорят, что ты человека хотела убить! — не отставал Эльдар.

— Это все вранье! — сказала Ирина, но в голосе ее не было убежденности. Я поймал ее быстрый, виноватый взгляд. — Не верь тому, что говорят.

— А еще они говорят, что у тебя скоро все отнимут! — Эльдар не внял ее призыву. — Что ты будешь бедная.

— Нам с тобой хватит, — ответила она коротко.

— Я не хочу быть бедным! — капризно воскликнул он. — Я хочу быть богатым!

Ирина промолчала, закусив губы.

— Мам, — опять заговорил он, сбавляя тон. — А если б папа был жив, они бы все заткнулись, да? Он бы их всех избил, да?

— Не надо никого бить, — устало произнесла Ирина. — Хватит уже!

Она взяла его за руку и увела в другую комнату. Мы остались с ее матерью. Она села напротив меня и посмотрела мне в глаза безрадостным взглядом. Я заметил, что она тоже была подавлена.

— Ирочка — очень хорошая, — вдруг сказала она, словно ей важно было убедить меня в этом. — Только эмоциональная. Она доверчивая.

— Да, — кивнул я, не зная, что ответить.

— Она вас очень любит! — выпалила она. — Она ничего не говорит мне, но я же вижу! Ей очень трудно будет, когда вы… если вы… — Она не смогла продолжать. Губы ее задрожали. — Я так боюсь за нее! — закончила она.

И заплакала тяжело и сухо, почти без слез.

5

— Ты не хочешь прогуляться? — многозначительно спросила Ирина, когда мы ехали назад.

— Нет, — ответил я. — Сегодня у нас будет тихий семейный вечер.

— Ну вот! — Она надулась.

— Должно же быть разнообразие! — примирительно заметил я.

Часа в два ночи она отодвинулась от меня, одернула смятую простыню и, поправляя слипшиеся от жары волосы, жалобно осведомилась:

— Ты это называешь «тихими семейными вечерами»? Я подумал, прежде чем ответить.

— Действительно, — согласился я. — Кто-то вел себя довольно шумно.

— А кто-то вообще орал! — фыркнула она. — Бедные соседи колотили в стенку.

— Не слышал, — признался я. — Мне же кричали в самое ухо.

— Надо купить сюда кондиционер! — сказала она. — А то мы в этой духоте не доживем до конца лета.

— Можно и не покупать, — пожал я плечами. И добавил, как бы невзначай: — Ты не думала о том, чтобы переехать отсюда?

— Куда мне переезжать? — удивилась она, перестав водить губами по моему плечу и поднимая голову. — К маме, что ли? На фиг нужно!

— Не ругайся, — заметил я строго. — При чем тут мама? Переезжай ко мне.

Я сам ужаснулся тому, что говорю. Она замерла. Повисла глубокая пауза. Я молча летел с горы. Или мы оба летели.

— Ты хочешь, чтобы мы… То есть, чтобы я переехала к тебе? — прошептала она, потрясенная. — Ты серьезно?

— Я просто сейчас голый, — ответил я с достоинством. — А вообще я очень серьезный.

Она опять замолчала.

— Когда? — спросила она еле слышно.

— Завтра, — сказал я. Я приземлился, стукнулся, вскочил и сделал вид, что не ушибся. — Или, точнее, уже сегодня. Зачем тянуть?

— Просто взять и переехать? — Она не спрашивала, скорее, повторяла вслух, чтобы лучше понять сказанное. — И что, мы будем жить вместе?

— Попробуем, — сказал я, сгребая ее и придвигая к себе. — Если не драться слишком часто, то все не так уж сложно. Приедет охрана, соберет твои тряпки. Через полтора часа ты будешь у меня. Что меняется, кроме вида из окна?

— Все меняется! — возразила она. — Ну все, совершенно!

Она чуть отодвинулась и вновь замолчала. Я тоже задумался. Перспектива частых драк меня, признаюсь, беспокоила.

— А Эльдар? — вдруг спросила она. — Как же он без меня?

— Мальчишку надо брать с собой, — отозвался я, вздыхая. — Придется привыкать. Ему ко мне. Мне к нему. Через пару недель ко мне приедет сын на летние каникулы, — ответил я. — Может, подружатся.

— Ты не говорил, что у тебя есть сын, — проговорила она с упреком.

— Я скрытный, — заметил я не без самодовольства. И зачем-то добавил:— Курить попробую бросить…

— Нет! — воскликнула она. — Только не это! Иначе мне тоже придется бросать.

Спустя некоторое время новая мысль пришла ей в голову.

— А если меня посадят? — испуганно спросила она через минуту.

— Не болтай ерунды! — возмутился я. — Кому ты нужна, кроме меня?! Дадим свидетелям денег, договоримся с ментами, все уладим… Кажется, это единственное, что я умею делать. Это моя работа. Я занимаюсь такими вещами каждый день. Даже слушать не хочу!

Я почувствовал на своем плече теплую влагу.

— Ты плачешь? — спросил я изумленно. — Почему?

— Я плачу, — подтвердила она. И закивала. Несколько слезинок капнули мне на щеку. — Плачу. Не обращай внимания.

Через минуту она рывком приподнялась на локтях и попыталась заглянуть мне в лицо. В темноте мы не видели глаз друг друга.

— Я не убивала своего мужа! — горячо зашептала она.— Я не знаю, кто это сделал. Я даже не изменяла ему. Ты мне веришь? Веришь?

— Да, — ответил я. Теперь я верил. Она выдохнула с облегчением.

— И знаешь, — она смутилась и заговорила неразборчиво, — может быть, это, конечно, для тебя совсем не важно. Ты же такой современный и все такое… Но ты… Короче, ты — второй мужчина в моей жизни. Или даже в каком-то смысле первый.

Я вдруг испытал прилив глупого восторга.

— Я не такой современный, — признался я. — Мне это ужасно важно. Почему-то. Спасибо. Я тоже постараюсь быть хорошим.

Я как-то вдруг сразу успокоился и заснул. Сквозь дрему я услышал ее голос.

— Я буду мыть тебе полы, — говорила она задумчиво.

— Зачем? — сонно отозвался я. — Лучше потолстей на десять килограммов. А вообще у меня есть домработница.

— Дурачок! — Она легко засмеялась. — Дело не в этом! А в том, что я никогда не мыла полов. Ну, разве что, в детстве. Это как-то считалось унизительным. Я хочу сказать, что буду мыть тебе полы, только не бросай меня, пожалуйста!

— Опять за свое! — проворчал я. — Еще не съехались, а ты меня уже пилишь!

Отвернулся и вновь заснул.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Когда утром я открыл глаза, то сразу наткнулся на ее сияющий взгляд. Горя нетерпением, уже причесанная и накрашенная, в желтой майке, она сидела в кресле, подобрав ноги в узких голубых джинсах и обхватив коленки. Ожидание моего пробуждения, вероятно, далось ей нелегко. Прежде я просыпался раньше ее и теперь даже почувствовал неловкость.

— Ну, наконец-то! — радостно воскликнула она, бросаясь ко мне и целуя в небритую щеку. — Целый час жду! Даже маникюр успела сделать! Кстати, приехала новая смена твоей охраны! Я видела, как машины сворачивали во двор. Ой, опять испачкала тебя помадой! Я принесу тебе кофе в постель! Хочешь? Я хочу что-нибудь сделать для тебя! А ты знаешь, что ты во сне похрапывал?

— Вранье! — отрезал я с негодованием. — Это были тяжкие вздохи озабоченного человека!

И, возмущенный, я ушел умываться.

— Тебе оставить машину, чтобы ребята помогли собраться? — предложил я, когда мы пили кофе на кухне.

— Лучше пришли ее вечером! Сначала я поеду к маме! Я должна ей все рассказать. Ты обратил внимание на то, что я в джинсах? Я не буду без тебя носить короткие юбки. Какой смысл? Потом заскочу к своей парикмахерше. — Она принялась сосредоточенно загибать тонкие пальцы. — Не могу же я переехать к тебе в таком виде! Заодно, может быть, ногти перекрашу. Потом собираться. Что-то еще забыла! В общем, дел полно! Мне кажется, я не доживу до вечера! А представляешь, уже с сегодняшнего дня мы вместе! Поверить не могу! Сегодня приготовлю тебе ужин. Нет, лучше завтра! А то, я же не знаю, как там у тебя все на кухне устроено. Подождешь меня здесь три минуты? Ты пока одевайся, а я сбегаю за своей машиной, и мы вместе выйдем. Она здесь рядом. Я ее ставлю в арке.

— Давай пошлем охрану, они подгонят, — сказал я.

— Дольше объяснять, как снимать с сигнализации, — отмахнулась она. — Я мигом.

Ее обуревала жажда деятельности. Она выпорхнула за дверь. Я пил кофе и думал о том, как это меня вдруг угораздило. Я не готовился к семейной жизни. Хотя к семейной жизни с ней подготовиться было невозможно. С другой стороны, можно было купить себе, например, бильярд и установить его в подвале. Уходить туда и запираться, если она начнет скандалить. А можно было играть с ней вместе. Я представил, как она наклоняется над столом в короткой юбке, и понял, что вряд ли мне удастся довести до конца хоть одну партию.

С улицы донеслись какие-то хлопки, должно быть, в старом джипе Ирины барахлил двигатель или баловались дети во дворе. С Эльдаром, конечно, будет труднее всего. Может быть, сложнее, чем с ней.

Я выпил еще чашку кофе. Мысль о бильярде меня несколько утешала. В конце концов, работа всегда давала необходимые отговорки. Извини, задержался. Не приставай ко мне, мне нужно просмотреть документы! Зато я не встречал никого необычнее. И красивее. Кто сказал, что счастье — это легко? Я даже не знал, что восхищало меня больше: ее красота или необычность. И я точно знал, почему я хотел, чтобы она была рядом. Совсем не для того, чтобы ее защитить. А оттого, что я не мог без нее.

Раздался топот ног по лестнице, резкий долгий звонок, и кто-то забарабанил в дверь.

— Андрей Дмитриевич! Открывайте! Несчастье! — услышал я голос Гоши.

Я рывком распахнул дверь. Гоша стоял бледный и трясущийся. На нем не было лица.

— Там! Скорее! — только и сумел выговорить он непослушными губами, указывая куда-то рукой.

Следом за ним я выскочил на улицу. Я уже знал. Я знал.

Мы свернули в сумрачную арку. Она лежала ничком на сером грязном асфальте, в ярко-желтой задравшейся майке, раскинув тонкие беззащитные руки и уткнувшись щекой в лужу растекавшейся красной крови. Еще одна кровавая лужа расползалась сбоку. Ей выстрелили сначала в спину, а когда она упала, добили в затылок. Светлые, блестящие волосы тоже были в крови и растрепались. Рядом уже стояло несколько зевак, охая и переговариваясь. Перепуганный Николай шагнул мне навстречу, словно пытаясь загородить ее.

Все качнулось и тяжело поплыло перед моими глазами. Я видел ее хрупкую, разметавшуюся фигуру, белую полосу тела между сбившейся желтой майкой и бледно-голубыми джинсами, подвернутый внутрь носок длинной ноги в светлой плетеной босоножке. Валявшиеся рядом ключи от машины, темную неровную поверхность асфальта, по которому медленно и густо пробиралась красная кровь, заполняя мелкие ямки. И почему-то начищенные черные ботинки Гоши с запыленными каблуками. Это все было не со мной. И не с ней.

Мне показалось, что кто-то грузно давил мне на плечи. Я опустился рядом с Ириной, убрал с ее бледного фарфорового профиля светлую прядь рассыпавшихся волос, коснулся пальцами гладкой кожи на впалой щеке и взял ее за легкую, прохладную неподвижную руку с ярким красным маникюром.

— Мы выстрелы услышали, прибежали, а тут, вот… — донесся до меня откуда-то издалека голос Гоши.

Я не слушал. Что-то по-прежнему клонило меня вниз, и я лег рядом с ней на жесткую землю, обняв ее за плечи, как это всегда раньше делала она, прежде чем заснуть. Я вдохнул тонкий запах роз от ее волос, почувствовал грудью мокрое, понял, что ее кровь пропитала мне рубашку, и закрыл глаза.

И все будто оборвалось во мне. Словно умерло. Я не очень хорошо помню, что было потом. «Скорая помощь», милиция, носилки, многочасовые допросы. Как вы здесь оказались? Вы ее друг или сожитель? Я ее друг или сожитель. Сегодня она должна была переехать ко мне. И раздавленная горем мать.

2

Вечером, отключив все телефоны, я один лежал у себя дома, уставясь в потолок невидящим взглядом. Я не мог ни говорить, ни двигаться, ни думать. Временами что-то вспыхивало внутри, я начинал спорить не то с ней, не то с самим собой, доказывал и убеждал, потом спохватывался, что это ничего не меняет, и бросал.

— Андрей Дмитриевич! — услышал я снизу робкий голос охранника. — Тут к вам человек приехал!

— Я же сказал, никого не пускать! — пробормотал я. У меня не было сил злиться. Мне даже дышать было трудно от невыносимой тупой тоски.

— Он уже вошел, — виновато проговорил охранник.

— Братан, это я, — раздался тревожный голос Быка, и через минуту он возник на пороге комнаты. — Как ты?

Я стиснул зубы и посмотрел на него почти с ненавистью. Он был бандит. Один из тех, кто… Он сразу все понял.

— Братан, это не мы, клянусь! — торопливо проговорил он, прижав руку к груди. — Собирайся, поедем разбираться!

На сей раз он был на спортивной «БМВ» и сам сидел за рулем. Я не стал брать охрану, и мы вдвоем молча летели на сумасшедшей скорости по ночной трассе. Нарушая все возможные правила, мы ворвались в город и с визгом затормозили у Служебного входа в ночной клуб.

Несколько бандитов уже поджидали нас.

— Привезли? — коротко осведомился Бык.

— Внизу, — ответил один из них, оглядываясь по сторонам.

— Звоните человеку! — бросил Бык, и мы вошли внутрь.

Все в той же комнате без окон, у стола сидел бледный и осунувшийся Собакин. Увидев нас, он нервно вскочил и, протягивая руку, метнулся навстречу.

— Что-то случилось? — спросил он севшим от волнения голосом. Его кадык дернулся. Синие глаза смотрели отчаянно. — Мне сказали, срочно!

Бык, не отвечая на приветствие, прикрыл дверь, подвинул стул к стене и сел. Я последовал его примеру. Собакин еще некоторое время постоял посреди комнаты, потом растерянно опустил руку и вернулся на место.

— Я не понимаю, — пробормотал он, шмыгнув носом. Ему никто не ответил. Воцарилась гнетущая тишина.

— Что-то не так? — сделал еще одну слабую попытку Собакин. И снова его вопрос повис в воздухе.

Бык откинул голову назад и прикрыл глаза, словно задремал. Я смотрел на Собакина, который пальцем рисовал на столе какие-то фигуры. В тяжелом, напряженном молчании мы провели не меньше пятнадцати минут.

Потом дверь открылась, и в комнату грузно шагнул Ильич. При виде его огромной неспешной фигуры, на лбу у Собакина сразу выступила испарина. Непослушными руками он хотел закурить, но зажег сигарету не с того конца и тут же погасил ее в пепельнице.

— Ну? — обратился к Собакину Ильич, глядя на него своим неподвижным стальным взглядом. — Говори.

— Что происходит? — пролепетал Собакин. — Тут какое-то недоразумение… Мне сказали, что есть разговор, я приехал… — Он осекся и сглотнул.

Лицо Ильича оставалось непроницаемым, каменным.

— Сколько ты отдал за нее? — холодно осведомился Ильич.

Глаза Собакина широко распахнулись.

— За кого? — воскликнул он. — О ком ты говоришь, Сережа?

Не отвечая, Ильич повернулся к Быку и едва заметно кивнул. Бык вздохнул и достал из-за пояса пистолет. Будничным движением он снял его с предохранителя и взвел курок.

Лицо Собакина потемнело от ужаса. Его рубашка сразу взмокла, и мне показалось, что я чувствую его липкий запах.

— Кровищу потом отмывать! — проворчал Бык. — Вот чего я не люблю в этом деле.

Не вставая со стула, он лениво поднял пистолет.

— Не стреляй! — крикнул Собакин сорвавшимся голосом. — Двенадцать тысяч! Я отдал двенадцать тысяч долларов!

— Много, — задумчиво прокомментировал Ильич. — Кому?

— Косте! Косте! — выкрикивал Собакин. Бык все еще держал его на прицеле. — Ее охраннику! Он сам предложил. Он хотел ей отомстить! Костя! Она его выгнала! Обманула! Как и меня!

Колени и руки у него дрожали.

— А за Хасана? — размеренно и монотонно продолжал допрос Ильич, не сводя с Собакина взгляда.

Я не ожидал такого вопроса. Если бы Ильич не был бандитом, он был бы следователем.

— Хасанова не я… заказывал! — прошептал Собакин еле слышно. Но он лгал. И это все видели.

Бык вздохнул и начал вставать. Собакин сорвался с места и отскочил к стене.

— Двадцать тысяч! — взвизгнул он. — Не надо стрелять! Пожалуйста!

— Тоже Косте? — снова подал голос Ильич. Собакин что-то прохрипел и торопливо закивал.

— Рассказывай! — коротко приказал Ильич. Собакин обеими руками вытер пот с лица.

— Костя, он в спецназе служил, — сбиваясь и путаясь в словах, частил Собакин. — В Чечне. Он Хасанова ненавидел. Он думал, что у него самого с Ириной что-то получится… Она ему нравилась! Косте. Хасанов ему мешал! Костя… Он ко мне пришел и рассказал, что у Хасанова с моей женой… Хасанов же меня кинул, вы знаете! И еще с женой… Что мне было делать? Что?! А Косте деньги были очень нужны… У него долги были. К нему приезжали люди. Двадцать тысяч — это для него огромные деньги! Он таких не видел! Он сказал, что все устроит сам. Он же профессионал. Я ничего не знал. Где и когда. Я ведь даже не заказывал, чтоб убили. Я просто денег дал. Как взаймы! — Он прервался, облизнул белые, засохшие губы и вновь вытер мокрое лицо, по которому непрерывно струился пот.

— Дальше, — сказал Ильич.

— А потом она меня хотела убить! Она охотилась за мной! Устроила покушение! Убили моего водителя. Меня ранили в бок! Вот здесь. Он рванул на груди рубашку, и мы увидели под ней больничный бандаж.

— И ты, козел, выломился в мусорню! — брезгливо усмехнулся Бык. — Кинул на нее заяву!

— Я боялся! — оправдывался Собакин. — У меня ребенок! Водителя же убили! Меня бы тоже убили! Она же не остановилась бы! Она же была сумасшедшая! А потом мне опять позвонил Костя…

— Врешь! — не выдержал я.

Бык посмотрел на меня с укором.

— Я не помню, кто кому позвонил, я, правда, не помню, — забормотал Собакин. — Костя был злой на нее. Он ее ненавидел! Я же ни при чем. Я не убивал! —У него на глазах появились слезы.

— Он тебя сдаст! — уверенно заявил Ильич.

— Кто сдаст? — ахнул Собакин. — Костя? Почему он сдаст? Зачем ему меня сдавать! Я же ни при чем!

— Его завтра же возьмут! — жестко сказал Бык. — Трясти всегда с охраны начинают. Это вы, лохи, думаете, что самые хитрозадые. Этому Косте один раз с рук сошло, а тут не получится. Тут все понятно. А как разок прессанут в хате, он тебя сольет. А может, тебя сначала закроют. Тогда ты его сольешь.

Собакин был близок к обмороку. Он стоял, не двигаясь, часто дыша открытым ртом. Мысль о том, что он сам может оказаться в камере, парализовала его.

— Где сейчас Костя?! — деловито спросил Ильич.

— Я не знаю. Дома, наверное. Он уехать хотел… Ильич молча посмотрел на Быка, и тот глазами показал, что понял.

Некоторое время Ильич размышлял.

— Значит, так, — решил он наконец. — Оставишь себе квартиру и машину. Остальное отдашь! Ты с него получать будешь? — Ильич повернулся ко мне.

Я молча покачал головой.

— Отдашь нам, — заключил Ильич. — Бык к тебе завтра пришлет людей. Ты понял?

— А как я буду жить? — пролепетал Собакин. — На что?

— Ты жить будешь, — недобро усмехнулся Ильич. — Это уже много!

— А почему машину-то оставить? — возмутился Бык. — Машина тоже пригодится!

Ильич бросил на него выразительный взгляд. Тот вздохнул и неодобрительно покачал головой.

— Да ладно, — буркнул Бык. — Не больно-то я и хотел!

Ильич поднялся и шагнул к двери.

— И это все?! — вдруг услышал я свой звенящий от ярости голос.

Ильич повернулся ко мне и некоторое время смотрел на меня оценивающе.

— Мало? — прямо спросил он. — Убить его хочешь? — Он криво улыбнулся. — Ладно! Убей.

— Не надо! — взвизгнул Собакин. — Не надо!

Не обращая на него никакого внимания, Бык с готовностью протянул мне пистолет, как будто угощал сигаретой. Я взял пистолет, перевел взгляд на дрожавшего у стены потного Собакина и подумал, что его кровь мне сейчас придется отмывать. Меня это не пугало.

И вдруг почему-то именно от этого меня замутило. Не оттого, что я собирался его убить, а оттого, что это меня совсем не пугает. Мне хотелось всадить в него пулю. В лоб. В грудь. В сердце.

— Нет! — хрипло произнес я, из остатков своей воли и разума. —Я не буду! Мне нельзя!

Бык разочарованно хмыкнул.

— Ну, вот вам нате! — вздыхая, пробормотал он. — Опять облом! Вечно на мне очередь заканчивается.

— Поэтому не ездий на «стрелки», — серьезно проговорил Ильич, повторяя сказанную однажды в машине фразу. И вышел.

3

Уже у себя дома, поздно ночью, раздеваясь, я нашел в кармане какую-то бумажку. Я развернул ее. Сверху на вырванном из маленького блокнота листке было написано неровным детским почерком: «Расписка». И дальше: «Я, Ирина Хасанова, обещаю поправиться на десять килограммов. И каждый день мыть тебе полы. Только не бросай меня, пожалуйста. Я тебя люблю. Очень сильно. Клянусь». Внизу стояло число и размашистая подпись.

Дикая боль прорезала меня от виска до груди. Я конвульсивно скомкал бумажку в руке и швырнул на пол.

— Я же говорил тебе! — выкрикнул я в бешенстве и бессилии. —Я же говорил, что у меня есть домработница!

И я, кажется, заплакал.